Людовик кивнул и, обернувшись к королеве, нежно поцеловал ее и прошептал:

— Оревуар, мадам Ролан.

А затем вышел, чтобы встретиться со своим вечным врагом в последнем решающем поединке.

Войдя к Анне, он отвесил преувеличенно низкий поклон. Глаза его улыбались.

— Вы посылали за мной, мадам?

— За вами и за вашей супругой. Мы давно ждем, когда она появится у нас при дворе.

— Боюсь, мадам, но вам придется ждать очень долго, потому что у меня нет супруги.

Анна тут же взвилась.

— Почему вы с таким маниакальным упорством настаиваете на этом, я никак не пойму? Повторяете, как попугай: «У меня нет жены, у меня нет жены!» У вас есть жена, и пришло время вам признать это. Если вы не подчинитесь сейчас воле короля, то отправитесь в Бурже. Вы уже провели там три года. Советую дважды подумать, прежде чем вы вынудите нас снова поместить вас туда.

— А я уже подумал.

— Вы упрямый глупец, вот вы кто! Я сломлю вашу волю, или я не Анна Французская. Я заставлю ваш ехидный язык произнести эти слова.

— А почему бы вам не вырвать этот язык, — предложил он.

Он подошел ближе и пристально посмотрел на нее.

— Трудно даже сказать, где кончается ваше стремление завладеть Орлеаном и начинается ненависть ко мне. Может быть, вы и сами не знаете этого. И все время прячетесь за разговоры об измене, о Франции, а я вижу только одно — вашу ненависть, лютую, черную ненависть… И я хочу спросить тебя, Анна, почему? Почему? Что я сделал такого ужасного? Я любил тебя, желал тебя, и не для минутного развлечения, на всю жизнь. Ты ненавидишь меня за это? Я думал об этом в те ужасные ночи, в железной клетке. Я желал тебя тогда, очень желал, но не для любви. Я желал, чтобы твое тело так же страдало, как ты заставляла страдать меня.

По мере того как он вспоминал, гнев его нарастал.

— Ночь за ночью, ночь за ночью твоя ненависть открывала для меня скрипучую железную дверь. То, что мы стали врагами, это уже само по себе было ужасно, но ненависть, Анна, такая жестокость. Ты — дьявол, Анна. Я никогда не прощу тебе этого.

— А я и не нуждаюсь в твоем прощении, — выпалила она с трясущимися губами.

— Нет, конечно, нет. Ты ведь еще не насытилась, правда? Тебе ведь мало? Надо еще жестокости, верно? Так вот, бери все, что хочешь. Наслаждайся моей болью, радуйся. Но ты никогда не добьешься, чтобы я изменил себе. У меня нет жены, мадам Анна, нет жены, понимаешь? И я умру с этими словами.

Он выкрикнул это прямо ей в лицо. Его слова еще звучали в воздухе, когда в коридоре послышалось какое-то движение. Топот бегущих ног, испуганные крики. За дверью творилось что-то неладное. Было слышно, как мимо пробегают слуги, придворные, сталкиваются друг с другом. Из дальнего крыла дворца несколько раз повторился еле слышный женский истерический вопль. В комнату, испуганно выпучив глаза, вбежал запыхавшийся стражник.

— Что случилось? — Людовик подбежал к нему и встряхнул за плечи.

— Там король, монсеньор, — наконец ответил стражник, — он залез на стремянку… и упал. А потом лестница упала на него и разбила голову, вот здесь, — трясущимися руками он показал где. — Говорят, он умирает.

— Где это случилось? — закричал Людовик.

— Там, в верхнем переходе работают строители. Говорят, он умирает.

Да, он умирал. Его большая, нетвердо держащаяся на шее голова, на которой в свою очередь никогда не держалась прочно корона, эта голова была разбита. Сильно разбита. Его боялись трогать и только переложили на матрац, снятый с кровати. К нему спешили доктора, испуганные придворные сгрудились около, глядя, как он лежит тихо, без чувств.

В замке царило столпотворение. Во дворе снаряжались гонцы во все концы Франции, во все стороны Европы. Они ожидали последней, окончательной новости. В конюшнях ржали кони, их забыли покормить, в кухнях было смрадно, пригорела пища, придворные перешептывались друг с другом. Анна-Мария Бретонская преклонила колени у своего супруга и молила Господа о спасении его души, а рядом Анна Французская молила о спасении жизни брата, ибо за ней вскоре оборвется и ее жизнь.

Французский король умирал.

Глава 24

Высокие стеклянные двери маленького салона Амбуазского замка так и остались открытыми. Солнечные лучи уже не играли на его полированных полах, ибо, опускаясь в высокие тополя, солнце утащило за собой и их тени. По комнате тихо слонялся Людовик. В его голове царил хаос, и было отчего. Ведь если умрет король, а судя по всему он, видимо, умрет, королем станет он. Вот как внезапно все может повернуться в жизни.

Он пытался избавиться от преследовавших его видений, они стояли перед глазами: распростертое на полу безжизненное тело Карла, Анна-Мария на коленях рядом с ним, шепчущая молитвы. Людовику бы тоже хотелось вот так искренне молиться, но он не мог. Не стоило себя и обманывать.

На стене висел портрет Людовика XI. Людовик вгляделся в острые болезненные черты своего крестного отца, в его холодные глаза. Да был ли на самом деле человеком этот король-паук? Как мало значили для него жизни людей, которыми он распоряжался.

«Ну а я, — думал Людовик, — каким королем буду я, если Господь подарит мне шанс? Способен ли я быть королем?»

Подобно тому, как перед умирающим в последние секунды проносится вся его жизнь, так и Людовик в эти томительные минуты ожидания вдруг сразу вспомнил все свое прошлое.

В детстве ничему его толком не учили. Тогда это ему нравилось. Необременительные занятия с учителями, которых выбрал для него король, никакой пищи для ума они не давали. Первый раз, глядя в злые глаза короля, Людовик задумался, а не специально ли это все было подстроено, чтобы сделать из него невежду и по возможности дремучего, тупого.

— Конечно! — произнес он вслух, дивясь своей тупости, что не осознал этого раньше. — Конечно! — повторил он снова, блуждая взглядом по портрету. — Этот король предусмотрел все.

Но по иронии судьбы две его дочери, одна злобная, что держала Людовика в железной клетке, и вторая, добрая и щедрая, что посылала ему книги, те, с которыми он должен был познакомиться еще в юности, они, эти дочери, дали ему все то, чего король хотел его лишить. Никогда не забыть уроков, которые преподали ему в башне Бурже.

В комнату кто-то вошел. Людовик резко повернул голову. Перед ним стоял Жорж, бледный, как стена. Однако глаза его сияли. Увидев вопрос в глазах Людовика, он попробовал говорить, но губы его тряслись. С минуту они молчали. Потом он опустился перед Людовиком на колени и только тогда произнес:

— Я очень счастлив, Ваше Величество, что оказался первым, кто поздравляет вас со счастливым правлением!

От этих слов Людовик окаменел. Ваше Величество! Значит, я король!

По всем правилам его сейчас должна была охватить безудержная радость, какой-то восторг, но ничего подобного не приходило. Вместо этого на Людовика вдруг навалилась усталость, усталость и странное тупое недоумение.

Он наклонился и, подняв Жоржа на ноги, прижал к себе. Долго стояли они так, не произнося ни слова.

Наконец Людовик отстранил его и, глядя в глаза, заговорил:

— Ты по праву был первым, потому что ни у кого, клянусь тебе, Жорж, ни у кого в этом мире нет более преданного друга, чем ты у меня. О, если бы Дюнуа мог сейчас быть с нами!

Жорж рядом, и это большой подарок судьбы, но другой его друг, Дюнуа, который так долго и беззаветно сражался и который с таким энтузиазмом провозгласил бы сейчас Людовика королем Франции Людовиком XII, этот друг уже несколько лет покоится в тихой могиле.

— Как бы я хотел, чтобы он был сейчас с нами, — медленно произнес Людовик, — и увидел, что справедливость, за которую он так долго боролся, наконец восторжествовала.

Жорж печально вздохнул.

— Там, у дверей, собралось уже много народа, кто хотел бы поздравить тебя, Ваше Величество. Могу я пригласить их сюда? — Жорж с видимым удовольствием наслаждался произносимыми словами.