— Сара-Анна! Сара-Анна, — раздался голос из глубины дома. — Собираешься ты возвращаться и закрыть дверь?

Сара-Анна поспешно плеснула несколько чашек воды в чайник, потом поставила все это на землю и стала греть руки, дыша на них. Ее одежда состояла из серого корсажа и красной фланелевой юбки. Черные волосы свободно падали по плечам.

— Нам нужно войти, — сказал я и двинулся к девочке.

Но она быстро подхватила чайник и бегом бросилась в дом с криком: «Ой, мама!..»

На пороге возникла женщина. Одна грудь у нее была оголена и вываливалась из блузки, выпущенной поверх юбки. Блеклые каштановые волосы спутались, как будто она только что встала с постели. За юбку держался смуглый мальчишка в очень короткой рубашонке. Он смотрел на нас большими черными глазами — единственное место на лице, не вымазанное яйцом и вареньем. Голубые глаза женщины взирали на нас вопросительно. Я рассказал о наших проблемах.

— Проходите… проходите, — пригласила она. — И, пожалуйста, не обращайте внимания на беспорядок в комнатах. Пошли, Билли!

Мы вошли, прихватив с собой забытую крышку от чайника. Кухня — большая, с убогой обстановкой — была, по-видимому, предоставлена в распоряжение детей. Старшая девочка лет двенадцати или около того, поджаривала кусочек бекона, держа его одной рукой, другой она придерживала свою ночную рубашку. Когда девочка обожглась, она торопливо переложила мясо в другую руку. Ее рыжие волосы были разбросаны по спине. Рядом на стальной решетке сидел мальчик, он ловил кусочком хлеба капающий жир.

— Одна, две, три, четыре, пять, шесть капель.

И он ловко ухватил хлеб за другой краешек и продолжил свою работу. Когда мы вошли, он постарался натянуть рубашку, прикрыть свои колени и тут же запачкал ее жиром. Толстый младенец с пурпурным лицом, очевидно, оторванный от груди, лежал, болтая ножками. В это время еще один мальчик совал в рот хлеб с маслом. Мать направилась к дивану, вырвала у него кусок хлеба, затем сунула палец ему в горло, чем заставила подскочить парня, дала ему по заду и страшно обрадовалась, когда тот завизжал. Потом она добавила несколько шлепков по голым ягодицам. Он завыл во весь голос, но вдруг остановился, заметив, что мы смеемся. На мешковине, заменявшей коврик у камина, сидела красивая девочка, она умывала лицо деревянной куклы чаем и вытирала его своей ночной рубашонкой. За столом сидел еще один ребенок на высоком стуле и сосал кусок бекона. Жир стекал по его рукам, сочился сквозь пальцы. Парень постарше забрался с ногами на большое кресло, накрытое телячьей шкурой, и черпал чашкой молоко из бидона. Мама отобрала у него чашку, дала шлепка.

— Убью! — пригрозила она. Малыш забился под стол.

— Не могли бы вы, — спросил я, когда мама прижала младенца к груди, — не могли бы вы дать нам нитку с иголкой?

— Сара-Анна, где нитки с иголками? — спросила женщина, одновременно подправив сосок во рту младенца. Поймав мой взгляд, она сказала: — Вы не представляете, как он кусается. У него только два зуба, но они почище шести иголок.

Она свела брови вместе и принялась выговаривать ребенку:

— Хороший мальчик, славный мальчик! Ты будешь еще лучше, если перестанешь кусать маму.

Интересы членов семейства явно разделились, одни поглядывали на нас и продолжали заниматься своим делом. Другие преспокойно ели бекон или сосали грудь.

— Сэм, где нитки? — крикнула Сара-Анна после недолгих поисков.

— Не знаю, — ответил Сэм из-под стола.

— Знаешь, — вмешалась мама, наугад пиная его ногой под столом.

— Не знаю, — продолжал настаивать Сэм.

Мама назвала несколько вероятных мест, где могли быть швейные принадлежности. В конце концов нитки обнаружились в глубине выдвижного ящика стола среди вилок и старых деревянных спиц.

— Я всегда скажу тебе, где что лежит, — объявила мама, приближаясь к дочери.

Сара-Анна, однако, не обратила внимания на родительницу, она вся сосредоточилась на нитках, а также на продуктах своего труда: красном шерстяном гетре для зимы, штопоре, воткнутом в ткань, и клубке красной шерсти с натыканными туда спицами.

— Это ты, Сэм, — запричитала она. — Я знаю!

Сэмуэль под столом объявил: «Буква «Д» — и запел песню:

Мама начала трястись от тихого смеха.

— Папаша научил, — прошептала она гордо. — А теперь расскажи нам стишок на букву «Б», Сэми.

— Не буду, — отозвался Сэм.

— Давай, давай, Сэми, сынок, сынуля, а я сделаю пудинг с патокой.

— Сегодня? — высказала Сара-Анна свою заинтересованность.

— Давай, Сэми, цыпленок, — настаивала мать.

— А у нас не осталось патоки, — заявил наконец Сэм.

Игла прокалялась на огне. Ребятишки стояли рядом и смотрели.

— Сама все сделаешь? — спросил я у Эмили.

— Я?! — воскликнула она удивленно и замотала головой.

— Тогда это придется сделать мне. — Я взял иглу носовым платком.

Затем внимательно осмотрел рану. Когда Эмили ощутила жар иглы, то вырвала руку и посмотрела мне в глаза, смеясь от страха и смущения. Я же был очень серьезен и настойчив. Она осторожно протянула мне руку снова, сжав губы в ожидании боли и глядя на меня. Пока я смотрел ей в глаза, мужество не покидало девушку. Когда же я был вынужден переключить внимание на сам процесс прижигания, она с резким «Ах!», перешедшим в смешок, спрятала руки за спиной и уставилась на меня большими карими глазами, вся дрожа от возбуждения, немного смущенная и взвинченная.

Кто-то из ребятишек заплакал.

— Так не годится, — сказал я, снова бросив уже остывшую иглу в огонь.

Я раздал девочкам все пенсовые монеты, которые у меня были… потом предложил шестипенсовик мальчику, прятавшемуся под столом.

— Мне не нужно, — сказал он, отвернувшись.

— Ну, что ж. У меня больше нет мелочи, стало быть, ничего больше ты не получишь.

Я дал другому мальчику плохонький, разболтанный перочинный ножик, который был у меня в кармане. Сэм злобно посмотрел на меня. Из жажды мести он выхватил «колючку дикобраза» из огня, но… за горячий конец. И тут же с воплем уронил ее на пол, после чего схватил со стола чашку и швырнул ее в удачливого Джека. Она разбилась о камин. Мать пыталась схватить сына, но тот убежал. Маленькая девочка сразу захныкала:

— Ах, моя розовая чашечка… моя любимая розовая чашечка.

Мы почувствовали себя неловко и покинули сцену, воспользовавшись всеобщей неразберихой. Хотя Эмили вряд ли обращала внимание на весь этот шум. Она думала о себе и обо мне.

— Я ужасная трусиха, — сказала она застенчиво. — Ничего не могу с собой поделать, — она взглянула на меня с мольбой.

— Ничего, — успокоил я ее.

— И никогда не смогу в себе это преодолеть, даже ради спасения жизни.

— А вот любопытно, — сказал я, — что на свете могло бы смутить юного пожирателя бекона? Он ведь даже не посмотрел в нашу сторону.

— Да, не посмотрел, — согласилась она, кусая себя за кончик пальца.

Нашу беседу неожиданно прервал вопль сзади. Обернувшись, мы увидели Сэма, бегущего к нам прямиком по торфу и выкрикивающего обидные слова в наш адрес.

— Кроличий хвост, кроличий хвост, — вопил он. Мелькали босые ноги, короткая рубашонка развевалась на холодном утреннем ветру. К счастью, он налетел на корягу или колючку, потому что, когда мы обернулись снова, он молча подпрыгивал на одной ноге, обхватив пораненную ногу обеими руками.

Глава VII

ЛЕТТИ СРЫВАЕТ МАЛЕНЬКИЕ ЗОЛОТЫЕ ПЛОДЫ

Во время листопада Летти была на редкость упряма. Она произносила слишком много банальностей относительно мужчин, любви и брака; посмеивалась над Лесли, постоянно нарушая его планы. Наконец он отстал от нее. Несколько раз она ходила на мельницу, но поскольку ей показалось, что к ней там слишком привыкли, считая ее уже одной из своих, она отдалилась и от них. После смерти отца она стала какой-то беспокойной. Теперь, получив наследство, обеспечившее ее будущее, она превратилась в язвительную гордячку, общаться с нею было просто невмоготу. Она, чья жизнь до сих пор журчала бездумным ручейком, целыми днями бесцельно сидела у окна, задумавшись, ее крепкие зубы до дыр прогрызали носовой платочек. Она ничего не говорила, не общалась со мной, только читала разную литературу о современных женщинах.