От гнева и стыда ее запачканные грязью щеки зарделись. Только подумать, она позволила этому человеку обнажить свою грудь, узнать ее так близко! Вероятно, ее покорность была для него еще одной забавой.

Уиллоу всхлипнула и закрыла лицо руками. Отец прижал ее к себе.

– Я сделаю так, чтобы этот фарс – ваш брак – аннулировали, Уиллоу, – пообещал он, – если ты просто скажешь, что… что вы с Гидеоном не…

Уиллоу всхлипнула громче, сраженная уже вторым предательством Гидеона, и отец принял это за признание того, что брак состоялся.

Он был терпелив.

– Но есть еще развод. Я подготовлю бумаги, и мы обратимся к властям штата…

Уиллоу вырвалась из рук отца, с рыданиями бросилась в дом и заперлась в спальне. Больше всего на свете ей хотелось освободиться от Гидеона Маршалла, но одновременно ей хотелось быть его женой. Боже праведный, ей хотелось снова пережить это обжигающее наслаждение, которое она узнала с ним этим утром. Она чувствовала, что никогда не сможет полюбить другого мужчину так, как Гидеона, никогда не узнает такого грубого, стремительного наслаждения, которое он дал ей.

От этих мыслей Уиллоу Галлахер охватило глухое отчаяние.

Гидеон пролежал весь день на жесткой кровати в комнате гостиницы, уставясь в потолок и сожалея о том, что родился. Несмотря на то что он снова и снова думал об этом, он никак не мог заставить себя найти какую-нибудь проститутку и покончить с мучениями.

Наконец, когда солнце уже уходило за горизонт он поднялся с кровати, умылся и причесался. У него еще оставалось время, чтобы послать телеграмму, которую ждал от него Совет директоров, а потом пойти в один из дюжины кабаков Вирджинии-Сити и напиться до чертиков.

Спустя пять минут он вошел в контору «Уэстен юнион»,[5] чувствуя себя новым воплощением Иуды, и продиктовал сообщение:

НАШЕЛ СРЕДСТВО ОБНАРУЖИТЬ МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ ГАЛЛАХЕРА. Г. М.

Это страстное, с карими глазами существо преследовало его, когда он вышел из конторы и зашел в шумный, ярко освещенный салун, находившийся через дорогу. Гидеон Маршалл ни разу не плакал с четырех лет; теперь, когда ему исполнился тридцать один год, салун был единственным средством, чтобы не заплакать.

Держа в руке мочалку, Мария терла Уиллоу спину с ожесточением, порожденным ее любовью.

Уиллоу, с закрученной на макушке косой, сидела в роскошной ванне, совершенно бесчувственная ко всему происходящему.

– Я хочу умереть, – сказала она отрешенно. Мария не стала читать ей морали, ограничившись таким замечанием: «Фу!» Она сильнее заработала мочалкой и добавила:

– Ты будешь жить до ста лет.

«И каждую минуту буду любить человека, который выдал бы моего брата», – подумала Уиллоу про себя.

Закончив мыть спину, Мария распустила толстую золотистую косу Уиллоу и принялась намыливать волосы.

– Сегодня вечером ты должна выглядеть особенно красивой, – весело сказала она.

Уиллоу простонала:

– Зачем? Теперь я буду сидеть в своей комнате до второго пришествия.

Мария усмехнулась, оставив без внимания это непочтительное замечание по каким-то своим соображениям.

– Si, – согласилась она. – Сеньорита будет ждать третьего пришествия специально для себя.

Уиллоу молчала до тех пор, пока не вылезла из ванной и не вытерлась толстым полотенцем, почувствовав себя уютнее, надев фланелевый халат.

– Почему ты сказала, что мне нужно выглядеть особенно красивой, Мария?

– Ты не одна тут страдаешь. У отца в глазах написана печаль, которая лежит на сердце. Он тоже испуган и переживает. Если ты не спустишься к обеду и не будешь вести себя, как настоящая леди, ему будет не с кем поговорить, кроме сеньоры. Ты это желаешь человеку, который был так добр к тебе?

Уиллоу вздохнула.

– Я бы этого никому не пожелала, – сказала она с неестественной улыбкой. – Почему ты думаешь, что он здесь, когда он вполне может быть у Дав?

Мария закусила губу и ничего не ответила.

Было уже поздно, когда в салун вошел разъезжающий повсюду торговец. Это был высокий человек со светлыми волосами, торчавшими из-под пыльного котелка, а его плохо сидящий костюм с переброшенным через шею пледом вызывающе бросался в глаза.

Гидеон неслышно выругался и отвернулся.

Словно специально торговец поставил свой чемодан в дюйме от ботинка Гидеона и весело стукнул кулаком по прилавку.

– Фирменного! – крикнул он бармену густым шотландским басом. – И одну кружку моего новому другу в придачу!

Ухмыльнулся ли бармен? Будучи пьяным, Гидеон не мог сказать наверняка.

– И сам давай промочи горло! – крикнул веселый торговец, когда на стойку поставили две кружки пенящегося пива.

Гидеон посмотрел на шотландца, и ему Показалось, что усы у того были немного сбоку.

– Не возражаете? – спросил он, едва ворочая языком от виски, которое он потягивал уже несколько часов.

Он отпил из предложенной ему кружки, вкус налитого в нее пива показался ему таким отвратительным, что он, не церемонясь, выплюнул эту жидкость прямо на посыпанный опилками пол.

– У нас это называется «моча пантеры», – пояснил бармен.

Торговец сочно рассмеялся.

– Необычный вкус, мистер…

– Маршалл, – сказал Гидеон, нахмурившись. – Гидеон Маршалл.

– Вы какой-то печальный, Гидеон Маршалл, – решил шотландец. Он поправил свои усы. Нет, это невозможно было сделать; Гидеону просто показалось.

В дальнем конце салуна кто-то ударил по клавишам маленького пианино, и какая-то женщина запела непристойную песенку, слова которой Гидеону могли бы понравиться. Все, кроме бармена, продавца и самого Гидеона, подошли ближе к пианино.

Торговец осушил свою кружку и заказал еще одну.

– Вы уже немного навеселе, мистер Маршалл, – заметил он, и Гидеону показалось, что с его басом тоже что-то не то, как и с усами. – Вам бы лучше пойти домой. В таком дурном городке, как этот, есть такие люди, что нападут на человека и заберут все, что есть.

– Дурном? – пробормотал Гидеон. Таким пьяным он не был никогда в жизни. Вирджиния-Сити была, конечно, местом диковатым, по сравнению с востоком, но он бы не сказал, что оно дурное.

– Грешно продавать спиртное по воскресеньям, – заявил торговец перед тем, как сделать большой глоток «мочи пантеры».

Гидеон усмехнулся. В мире полным-полно лицемеров, и он был одним из величайших.

– Как, говорите, ваше имя? – спросил он торговца.

– Я его не называл, – последовал ответ без всякого акцента, и незнакомец спокойно вытащил Гидеона из салуна на почти опустевшую улицу.

Там он вдруг ударил Гидеона спиной об обшарпанную стену салуна и добавил еще один внушительный пинок в живот.

Хотя он и был неплохим бойцом благодаря тому, что ему частенько приходилось защищаться от старшего брата, сейчас Гидеон был слишком пьян, чтобы драться. Он только беззвучно захрипел и позорно сполз по стене вниз.

Торговец сел перед ним на корточки и, к его удивлению, отдал Гидеону свои усы.

– Оставляю тебе на память, – сказал он. – И не шути больше с моей сестрой!

Через миг торговец повернулся и ушел куда-то в ночь.

ГЛАВА 4

Совершенно пьяный и еле дышащий от сильного удара в живот, Гидеон лежал на земле, уставясь на усы в своей руке. Через несколько минут туман в его мозгу стал потихоньку рассеиваться, и он засмеялся, поднимаясь на ноги и засовывая клочок искусственных волос в карман. Он хотел встретить Стивена Галлахера и встретил.

По дороге в гостиницу он пытался сравнить того Стивена, с которым только что столкнулся, и головореза, которого «Сентрал пасифик» хочет видеть осужденным и повешенным. Эти два образа никак не сочетались, к тому же, если принять во внимание то, что случилось с его невинной сестрой два года назад, Галлахер был справедливо разгневан. Если бы он застрелил Гидеона, немногие стали бы обвинять его, но он только наказал его пинком в живот. Это ли месть завзятого преступника?