Да, Дарлин в самом деле было невыносимо тяжело. Позднее, когда минули первые мгновения смятения и горечи, они с Тиной посмотрели, что же взяла с собою Тереза. Оказалось, почти ничего. Предметы туалета, старую, вышедшую из моды шляпку Дарлин, корсет, пару белья. Тину тронуло, что сестра не взяла ничего из их общих маленьких драгоценностей: ни серебряных сережек, ни колечка с жемчугом, ни янтарного ожерелья. В дорогу беглянка надела простенькое платье из белого в мелкий цветочек ситца и черные замшевые материнские туфли. Она вытащила из жестянки, где хранились припасы на черный день, ровно третью часть денег, и Дарлин горько сожалела о том, что дочь не взяла все, потому что суммы этой могло хватить только на билет, и, значит, Тереза приедет в желанный Сидней с пустым карманом. Из кухонного шкафчика исчезли пакетик сахара и две вчерашние черствые лепешки.

Первое время и Дарлин, и Тина надеялись, что внезапно откроется дверь и войдет раскаявшаяся Тереза. Но прошло несколько тягостных, тревожных дней, потом недель, а этого так и не произошло. И они стали учиться жить без нее. Без ее голоса, улыбки, взглядов. Даже без ее писем, которых мучительно ждали и которых тоже не было.

ГЛАВА II

Тина шла по дороге, ведущей от побережья к центру города, и любовалась тем, что видела, как любовалась всегда, сколько бы ни ходила этим путем. Где еще могут быть такое солнце и ветер, такое ощущение свободы и чистоты? В каких мечтах могут пригрезиться другие, лучшие края? Тина, будь ее воля, прожила бы здесь целую жизнь, здесь, где знала всех жителей наперечет и все знали ее, где уважали Дарлин и приветливо здоровались с нею, Тиной, где жили друзья детства и был узнаваем каждый камешек на дороге. Тина говорила себе, что понимает Терезу, и все-таки понимала далеко не до конца. Наверное, она теперь все время будет думать о Терезе — до тех пор, пока они снова не встретятся. Пока сестра не вернется домой.

Тина свернула на главную улицу. Кленси был выстроен по обычной схеме: прямоугольная планировка улиц, ориентированных точно по сторонам света, небольшая площадь в центре. Высоких домов не было, и улицы буквально утопали летом в зелени постриженных шапками кустарников и деревьев, а весною — в их нежном цвету. Город окружали холмы, почти сплошь засаженные виноградниками, за ними виднелись горы, тоже все в зелени. Зеленый и синий — два основных цвета, которые окружали Тину с детства и которые она любила больше всех остальных.

Тина услышала, как кто-то окликнул ее, оглянулась и увидела Карен Холт, маленькую, темноволосую, очень бедно одетую девушку. В детстве они часто играли вместе, но после почти не виделись: в школе Карен училась мало, она была старшей дочерью в семье, где росли еще девять детей, и большую часть времени проводила в работе по дому, помогая матери.

— Здравствуй, Тина! — сказала Карен, догоняя девушку. — Ты куда, в лавку?

— Да. А ты?

— Тоже.

Они пошли рядом.

— Где Тереза? — спросила Карен. Тине постоянно кто-нибудь задавал этот вопрос: их с Терезой привыкли видеть вместе.

— Она уехала к родным, — неохотно отвечала Тина. Она сама, без помощи матери, придумала такой ответ; лгать не хотелось, но еще неприятнее было говорить о том, что Тереза сбежала в Сидней.

Карен, к счастью, не стала расспрашивать.

— Ты теперь работаешь на виноградниках?

— Да, вместе с мамой.

— Тяжело?

Тина кивнула. Да, было очень тяжело, несмотря на то, что работали лишь до полудня. Невыносимо жарко, душно! Это на берегу океана постоянно дует прохладный ветер, а за холмами, да еще между виноградных рядов, часами даже листик не шелохнется. Соломенная шляпа ничуть не спасала от солнца, пот струился по телу, так что впору было раздеться совсем, хотя Тина и без того, с разрешения и даже по совету матери, оставалась в блузке почти без рукавов и одной юбке: наряд, в каком никогда не решилась бы появиться на улицах города, где женщины, по моде и обычаям того времени, одевались в закрытые платья с высоким воротом и множеством тщательно застегнутых пуговок. Тяжело… После работы даже не всегда хватало сил сразу же вымыться, хотя липкий пот щипал глаза и разъедал кожу. Мать несколько раз совершенно искренне предлагала дочери остаться дома, что Тина стоически, даже с негодованием, отвергала, хотя по возвращении с виноградника до вечера побаливала голова, а в руках и ногах сохранялось ощущение тяжести.

Тина посмотрела на худенькую Карен: той, наверное, приходилось ничуть не легче, но она никогда не жаловалась. Привыкла. И она, Тина, привыкнет… Хотя Тереза почему-то не захотела привыкать.

Они дошли до лавки, принадлежавшей отцу Дорис Паркер. Это было одноэтажное, аккуратно выбеленное здание с высоким деревянным крыльцом и большими окнами, в которых, точно в витринах, красовались товары. Здесь можно было купить все — от фунта муки до пары новых туфель.

Подходя к крыльцу, девушки разминулись с незнакомой немолодой женщиной, и Карен толкнула Тину под локоть.

— Знаешь, кто это?

Тина оглянулась: обыкновенно одетая женщина, может быть, немного старше Дарлин, с незагорелым лицом и светлыми вьющимися волосами.

— Нет.

— Она оттуда, из того дома.

Карен подняла глаза туда, где в недосягаемой вышине серебрились видные даже отсюда стены стоявшего на скале особняка.

— Откуда ты знаешь? — удивилась Тина.

— Мы живем внизу, прямо под холмом, откуда начинается дорога наверх. Эта женщина часто ходит мимо нашего дома.

— А кто она?

— Не знаю. Наверное, экономка. Смотрит за домом.

— Больше там никто не живет?

— Хозяева? Ни разу не видела.

Тина молчала. Особняк возбуждал ее любопытство, хотя она ни разу не поднималась туда, к его стенам, за которыми, конечно же, могло твориться нечто чудесное. В Кленси не происходит чудес, но этот дом — он не в Кленси, он — особый, сам по себе, со своей внутренней жизнью и тайнами. Иногда она гадала, как там обставлены комнаты, какие ковры устилают паркет, что может расти в огромном саду, но чаще ей представлялось, что в доме-замке живет прекрасный принц, ее принц! Мечта, которой она никогда не делилась ни с кем, даже с матерью и Терезой.

Карен покрутила головой, обвитой туго заплетенными косами.

— Дорис Паркер говорит, если там нужна хозяйка, то она, пожалуйста, готова ею стать.

Тина, услышав такое, неизвестно почему почувствовала себя сильно задетой.

— Откуда она знает, есть ли там хозяйка?

— Болтает просто! Да если и нужна, кто возьмет туда Дорис? Может, для кого-то она и королева, но для тех господ все равно дочь лавочника! И замуж ее выдадут тоже за лавочника, так что пусть и не мечтает о большем!

Карен насмешливо сморщила курносый нос и подмигнула Тине, которая была рада, что кто-то разделяет ее мнение о Дорис. Тина почти ненавидела Дорис после бегства Терезы, потому что та вместе с Фей определенно была в этом виновата.

— А я пошла бы туда горничной, Тина! — продолжала Карен. — Хорошо работать в таком шикарном доме, и кормят, наверное, — пальчики оближешь.

Бедняжка Карен вечно хотела есть: в школе Тина часто делилась с нею завтраками.

Они вошли в лавку, где хозяйничал мистер Паркер, а также две его помощницы, Сара и Лу. В проникавшем сквозь приоткрытые двери и оконные стекла солнечном свете переливались красками бесчисленные товары, а с пола поднимались вверх пепельные столбики пыли. Лавка таила много соблазнов, и такие, как Карен и Тина, часто ходили сюда так, как ходят в музей — посмотреть и подивиться. Карен устремилась к прилавку со сладостями, а Тина заглянула в угол с одеждой. Конечно, ее лиловое в синюю полоску платье, хотя и выгорело слегка, а за последние месяцы стало тесноватым в груди, выглядит еще довольно прилично, но она не отказалась бы купить парочку новых. Особенно девушке нравилось одно, вывешенное в центре, из дымчато-зеленого шелка. Оно не имело ни глухого ворота, ни узких рукавов — было открытым, немножко, наверное, нескромным, но таким очаровательным, что на глаза наворачивались слезы сожаления и обиды. И к нему идеально подошли бы вон те туфли из крокодиловой кожи с каблуками в целых три дюйма и золотистыми пряжками. Тина представить себе не могла, как бы выглядела во всем этом… Но цена, увы, была просто фантастическая!