Зимой 1935 года Пу Цзе вернулся в Чанчунь и был назначен в дворцовую охрану. «С этого времени его знакомые из Квантунской армии часто обсуждали с ним вопрос о женитьбе и постоянно твердили, что мужчина обязательно должен иметь женщину, которая ухаживала бы за ним, что японки самые идеальные жены на свете и т.п., – вспоминал Пу И. – Сначала я не принимал эти разговоры всерьез. Но неожиданно Ёсиока проговорился, сказав, что женитьба необходима для укрепления дружбы между Японией и Маньчжоу-Го и командование надеется, что Пу Цзе женится на японке. Все это меня сильно встревожило. Я посоветовался с моей второй сестрой, и мы решили, что это заговор, что японцы хотят по рукам и ногам связать Пу Цзе, получить ребенка японской крови, который в случае необходимости смог бы заменить меня. Мы решили действовать быстро и женить Пу Цзе. Я вызвал его к себе и предупредил, что появление в доме жены-японки будет означать полный контроль со стороны японцев. Я сказал Пу Цзе, что найду для него хорошую пару, а он должен слушаться меня и не жениться на японке. Пу Цзе согласился, и я послал человека в Пекин, чтобы сосватать ему невесту. Скоро невеста была выбрана, и Пу Цзе она понравилась. Но вдруг появился Ёсиока и грубо заметил:
Командование надеется, что брат императора женится на японке и докажет этим свои дружеские чувства. Такая женитьба послужит делу укрепления дружбы между Японией и Маньчжоу-Го. – Ёсиока сообщил, что сватом будет сам генерал Хондзё, поэтому следует ждать вестей из Токио. В конце концов, Пу Цзе пришлось подчиниться. 3 апреля 1927 года он женился в Токио на Сага Хиро – дочери знатного вельможи, маркиза Сага» [192].
А через несколько недель после свадьбы командование Квантунской армии, воспользовавшись тем, что у Пу И не было наследника по мужской линии, выработало «Закон о наследовании престола» и Государственный совет принял его.
«После смерти императора престол переходит к его сыну; если сына нет, то к внуку; если нет сына и внука, то престол наследует младший брат. Если брат умрет, наследником назначается его сын», – говорилось в Законе. Отсюда наглядно видно, что японцы имели определенные виды на это брак.
Когда молодожены вернулись на Северо-восток Китая Пу И, опасаясь, что все его слова немедленно будут известны японцам, решительно оказывался говорить с ними о чем-либо откровенно, одновременно, опасаясь за свою жизнь, он отказывался есть все то, что присылала в дар жена брата. Если же ему приходилось есть вместе с Пу Цзе и на столе лежала еда, приготовленная невесткой, он ждал, когда брат первым ее попробует, и лишь тогда решался отведать то или иное блюдо.
Японцы с конца 30-х годов начали намекать, что у Маньчжоу-Го и Японии должна быть единая религия и это будет способствовать японо-маньчжурской дружбе, их духовному единству. Сначала об этом заявил Ёсиока, затем перед своим отъездом из Маньчжурии командующий Квантунской армии Уэда, и, наконец, новый командующий Квантунской армией и пятый посол в Маньчжоу-Го Умэдзу Есидзира. Через Ёсиока последний передал Пу И, что «японская религия – это и есть религия Маньчжоу-Го и что он должен воспринять веру и божество Небесного Сияния – божественного предка японской императорской семьи – и сделать этот культ официальной религией Маньчжоу-Го». Пу И было предложено воспользоваться тем, что в Японии вскоре собирались отмечать 2600-ю годовщину императора Цзимму, поехать в Японию с поздравлениями по этому случаю и заодно решить вопрос с единой религией.
Как узнал Пу И позднее, вопрос о новой религии для Маньчжоу-Го давно уже обсуждался в военном ведомстве Японии, однако из-за возникших разногласий никакого решения по данному вопросу принято не было. Некоторые японцы, сравнительно хорошо понимавшие психологию китайцев, считали, что подобные действия вызовут бурную реакцию населения Северо-востока и усилят изоляцию Японии. Потом было решено, что с течением времени синтоистская религия пустит корни среди молодежи, в то время как старшее поколение будет постепенно привыкать к ней. В конечном итоге решение в Японии было принято. Оно вызвало сильный гнев и недовольство у многих китайцев, которые рассматривали это как наглядное осквернение веры их предков. Пу И в душе также был недоволен таким предложением, чувствовал себя еще более подавленным, чем после случая с ограблением императорских гробниц гоминьдановскими военными в 1928 году. Но он отлично понимал, что если он хочет сохранить свою жизнь и безопасность, то должен согласиться на это предложение японцев. Тогда Пу И нашел для себя оправдание: он будет продолжать приносить жертвы своим собственным предкам у себя дома, а на публике – признавать новую религию. Приняв такое решение, император совершил моление перед табличками своих предков и отправился в Японию.
Его второе посещение Японии состоялось в мае 1940 г. и длилось всего восемь дней.
При встрече с императором Хирохито Пу И достал речь, заранее написанную для него Ёсиока, и зачитал ее. В ней выражалась надежда, что во имя «неразрывного единства души и добродетелей между двумя странами» императору Маньчжоу-Го будет разрешено признать божество Небесного Сияния в Маньчжоу-Го. Ответ японского императора Хирохито был весьма краток: «Поскольку таково желание вашего величества, я должен выполнить его» [193]. Затем император встал и, указывая на лежавшие на столе меч, бронзовое зеркало и изогнутую пластину из нефрита – три божественных предмета, олицетворяющих божество Небесного Сияния, богиню солнца Аматерасу Омиками, – сделал Пу И необходимые пояснения. Слушая его, Пу И подумал, что в антикварных лавках на Люличане в Пекине таких побрякушек сколько хочешь. Любая из мелочей, которые стянули евнухи из Запретного города, стоила больше, чем все это вместе взятое. Он с ухмылкой подумал про себя – могут ли эти вещи представлять великого бога? И это предки?
Как мы знаем, Маньчжурии отводилось особое место в японских колониальных планах. Она рассматривалась, с одной стороны, как экономически наиболее важный район для Японии, который несказанно богат природными ресурсами (уголь, железная руда, вольфрам, золото и магниевые руды, хлопок, шерсть), а с другой, как образец «совместного процветания». Еще до начала войны в штабе Квантунской армии были разработаны перспективные планы экономического развития Маньчжурии, на основе которых в начале 1937 г. был принят первый пятилетний план, а в 1941 г. – второй.
Однако первый вариант плана экономического развития Маньчжурии на 1937-1941 гг., уже одобренный в августе 1937 г., вызвал серьезную критику со стороны представителей военных и монополистических кругов Японии, как недостаточно амбициозный. Поэтому в мае 1938 г. на заседании Экономического совета при японском кабинете министров глава концерна «Манге» Гисукэ Айюкава, поддержанный командующим Квантунской армией генералом Уэда, доложил о том, что «для выполнения плана развития основных отраслей индустрии в Маньчжурии – металлургии, машиностроения, нефтяной и газовой промышленности – необходимо увеличить капиталовложения».
Он утверждал, что для более широкой разработки ресурсов стратегического сырья требуется также расширение электроэнергетической базы, увеличение пропускной способности железных и шоссейных дорог. Для обеспечения ведущих отраслей производства квалифицированной рабочей силой необходимо более широко развернуть мобилизацию рабочих в Японии и особенно в оккупированных районах Китая. Эти меры необходимы в связи с затяжной войной в Китае и с осложнением обстановки на Западе.
После совещания в мае 1938 г. был принят второй, более амбициозный «исправленный» вариант пятилетнего плана экономического развития Маньчжурии, предусматривавший осуществление чрезвычайных мер по интенсивному строительству военно-промышленных объектов на территории этого района.