Дождь скоро прекратился, оставив меня промокшим и промерзшим до мозга костей. Но вот разорвались облака, и в этот момент я увидел, как внезапно белый камешек затемнился, а немного спустя я услышал звуки — леопард чавкал. Прошлой ночью он поедал свою жертву, лежа на склоне оврага у края поля. Именно поэтому, ожидая, что он будет вести себя таким же образом, я положил камешек поближе к трупу. Очевидно, дождь образовал в овраге небольшие лужи, и леопард, обходя их, оказался в ином положении и принял другую позу, закрыв при этом мой белый камешек. Вот этого-то я и не предвидел. Однако, зная повадки леопардов, я верил, что мне не придется долго ждать — камешек опять покажется. Действительно, десятью минутами позже он стал виден, почти тотчас же я услышал какой-то шум внизу и увидел леопарда — светло-желтое тело, исчезнувшее под стогом. Светлую окраску его шерсти можно было отнести за счет солидного возраста. Но объяснить звук, производимый им при движении, я не смог ни тогда, ни сейчас: казалось, раздается легкое шуршание шелкового женского платья. Думать, что этот звук исходит от жнивья, которого, кстати, не было, или разбросанной соломы, не приходилось.

Выждав некоторое время, я поднял штуцер и прицелился в камешек. Я намеревался выстрелить, как только он будет еще раз затемнен. Однако имеется предел тому, сколько можно продержать тяжелое оружие у плеча; когда этот предел был достигнут, я опустил штуцер, чтобы дать отдых занемевшим мышцам. Не успел я это сделать, как камешек вторично скрылся из поля зрения. Трижды в течение двух ближайших часов случалась та же штука; отчаявшись и слыша, как леопард подбирается под стог в четвертый раз, я прислонился к стволу и выстрелил в тень, смутно видимую внизу подо мной.

Узкая терраса или уступ, который я все время называю полем, был в этом месте шириной всего лишь в два фута, и когда на следующее утро я обследовал почву, то нашел отверстие от пули в центре этой площадки, а вокруг — клочки шерсти, сорванные с шеи леопарда.

Этой ночью леопарда больше не было ни слышно, ни видно; при восходе солнца я собрал своих людей и отправился вниз по крутой горе в Рудрапраяг, в то время как муж убитой и его друзья унесли останки женщины для кремации.

ПРИГОТОВЛЕНИЯ

Полный горьких мыслей, замерзший и окостеневший, я спускался к Рудрапраягу, покидая сцену моего ночного выступления. С любой точки зрения нельзя отрицать, что вероломная судьба сыграла с Гарвалом и мной подлую шутку, которую мы совсем не заслужили.

Жители наших гор верили, что я наделен сверхъестественной силой во всем относящемся к людоедам. Известие, что я нахожусь на пути в Гарвал, чтобы освободить население от местного людоеда, всюду предшествовало моему появлению, и, когда я уже проделал многодневный марш и значительно продвинулся к Рудрапраягу, люди, которых я встречал на полях или в деревнях, заметив, что я проходил мимо, приветствовали меня, полные веры в удачное завершение моей миссии. Все эти знаки внимания были столь же трогательны, сколь и обременительны; они становились все более бурными по мере моего приближения к месту назначения. Если бы кто-нибудь оказался свидетелем моего появления в Рудрапраяге, ему было бы трудно поверить, что человек, вокруг которого толпились жители, совсем не герой, вернувшийся победителем с войны, а охотник, прекрасно ощущающий пределы своих возможностей и очень боящийся, что дело, которое он решился исполнить, окажется выше его сил.

Пятьсот квадратных миль, большая часть которых одета густыми зарослями джунглей и покрыта скалами и горами, были огромной площадью, чтобы найти и застрелить особого, избранного леопарда из пятидесяти других, возможно находящихся там же. Чем больше я смотрел на эту обширную и прекрасную часть страны, тем меньше она мне нравилась с точки зрения задачи, которую я себе поставил. Вполне естественно, что местное население не разделяло моих опасений: для них я был тот, кто освободил многих земляков от людоедов и кто теперь пришел к ним, чтобы их также избавить от несчастья, нависавшего над ними в течение долгих восьми лет.

И вот мне невероятно повезло: спустя несколько часов после прибытия мне удается настичь зверя, которого я преследовал. Он убил одну из моих коз, и, когда я немного задержался после наступления темноты, леопард последовал за мной на ту сторону Алакнанды, где, как мне представлялось, будет легче иметь с ним дело. Следующим событием после этой первой удачи явилась гибель несчастной женщины. Я пытался помешать дальнейшим потерям человеческих жизней, но потерпел неудачу. Однако это несчастье предоставило мне возможность застрелить леопарда, которого в противном случае я мог бы не настичь в течение многих месяцев.

Вчера днем, с трудом поднимаясь на гору вслед за моим проводником и взвешивая свои шансы убить людоеда, я определил их, как два к одному, несмотря на повадку леопарда никогда не возвращаться к своей жертве, темную ночь и отсутствие приспособления для ночной охоты. В день, когда я посетил Майкла Кина и сказал, что отправляюсь в Гарвал, он спросил, имею ли я все необходимое. Услышав, что мне не хватает только фонаря для ночной охоты и хорошо бы телеграфно запросить по этому поводу Калькутту, он сказал:

«Снабжение электрическим фонарем — это самое малое, что может сделать для вас правительство», — и обещал отправить в Рудрапраяг самый лучший фонарь.

Вначале я был очень разочарован, когда выяснилось, что электрический фонарь еще не прибыл, однако мое огорчение понемногу улеглось: прекрасно зная свою способность видеть в темноте, я вновь расценил шансы как два к одному. Так много зависело от успеха задуманных и предпринятых этой ночью действий, что я вооружился дополнительным штуцером и дробовиком. И когда со своей укрытой засидки на стоге сена я окинул взглядом место предстоящей драмы — короткое расстояние до цели, по которой, может быть, придется стрелять, и отлично замаскированную автоматическую ловушку, в которую леопард бесспорно должен был попасть, если я промахнусь или только раню его, — мои надежды резко возросли, и я считал, что шансы на успех равны один к десяти. Потом началась гроза. При видимости, практически равной нулю, и без электрического фонаря все пошло прахом, и моя неудача через несколько часов будет известна повсюду.

Прогулка, теплая вода и еда производят чудодейственный успокаивающий эффект на горькие мысли. И по мере того как я спускался с крутой горы, принимал горячую ванну и завтракал, я кончил сетовать на судьбу и оказался в состоянии с более разумной точки зрения посмотреть на свой ночной неуспех. Сожаления по поводу пули, попавшей вместо цели в землю, столь же бесполезны, как и по поводу пролитого на песок молока. Однако, если только леопард не перешел на ту сторону Алакнанды, мои шансы убить его снова возрастут, так как теперь я имел электрический фонарь для ночной охоты, доставленный посланцем, не побоявшимся ни леопарда, ни грозы.

Первое, что необходимо было сделать, это выяснить, переправился ли леопард через Алакнанду, и так как я был твердо убежден, что он может переправиться через реку только по какому-нибудь висячему мосту, то после завтрака я отправился на разведку. Леопард не мог перейти по Чатвапайпальскому мосту: каков бы ни был шок, полученный от выстрела из моего ружья большого калибра, произведенного в нескольких футах от его головы, он не смог бы покрыть четырнадцать миль до моста за несколько часов от момента выстрела и до рассвета. Поэтому я решил ограничиться поисками у Рудрапраягского моста.

Три подхода вели к мосту: один с севера, другой с юга, и между ними хорошо исхоженная пешеходная дорожка, идущая от рудрапраягского базара. После внимательного осмотра этих подходов я перешел на другой берег и исследовал Кедарнатхскую дорогу паломников на расстоянии полумили и далее пешеходную тропу, на которой три дня назад была убита коза. Удовлетворенный тем, что ни один леопард не пересек реку по мосту, я окончательно решил выполнить свой план: закрыть на ночное время оба моста и таким образом ограничить район действия леопарда только одной стороной реки. План был прост: для этого требовалось лишь содействие сторожей на мостах. Они оба жили на левом берегу в непосредственной близости от береговых устоев моста, так что с успехом могли перекрыть проход. Закрыть единственные средства сообщения между двумя берегами на протяжении тридцати миль представлялось весьма своевольным поступком, но фактически это было не так, ибо ни один человек из-за «осадного положения», введенного леопардом, не осмеливался пользоваться мостами в часы между закатом и восходом солнца.