Галя порвала, не читая, откуда-то приползшую записку, отгородилась от мира "Основами теплотехники" и стала писать. Она писала:

"Костя!

Наверное, это смешно и глупо, что я тебе пишу, и ты подумаешь, что я просто глупая девчонка, к тому же маленькая. Хотя ты и так это думаешь — ведь ты и говоришь со мной только об уроках и двойках.

Да, мне всего только…"

Она с полминуты колебалась, что написать, и написала "пятнадцать" — в этом письме не должно было быть ни слова неправды.

"…Да, мне всего только пятнадцать, — писала она, — и мне слишком часто об этом напоминают (особенно больно, когда напоминаешь ты). Только пятнадцать — но я все равно тебя люблю. Люблю по-настоящему, и мне кажется, не могла бы любить сильней, даже если бы мне было восемнадцать или двадцать — я не знаю, со скольких лет это разрешается.

Ты не думай — мне ничего от тебя не надо, совсем ничего. Просто я счастлива, что ты живешь на свете. Я люблю твой дом, твое окно, улицу, по которой ты ходишь, твой красный шарф, дверь, которую ты открываешь каждый день в пять минут шестого. Я люблю даже твою девушку за то, что ты ее любишь.

Я знаю, что ты никогда не будешь меня любить. На это я даже не надеюсь и не думаю об этом. Самое большее, о чем я мечтаю, — это сделать тебе хоть что-нибудь хорошее. Что угодно — хоть вымыть пол в твоей комнате…"

Галя написала еще с полстраницы, потом внимательно перечитала, повторяя про себя фразу за фразой. Ошибок не было, только в одном месте она не знала, ставить запятую или нет. Тогда она поставила, но зачеркнула маленькой черточкой, чтобы можно было подумать и так и так.

Потом вложила письмо в конверт и медленно и нежно провела языком по краешку…

Возле его дома топтались какие-то ребята. Она прошла мимо, в подъезд, сыроватый от запотевшего кирпича, взбежала на третий этаж. Конверт замешкался в щели почтового ящика, белый уголок секунды две маячил на черном дерматине двери…

Лидия ровно сказала:

— Мне звонили из техникума.

Галя не ответила.

— Ты знаешь, чем это грозит? Тебя просто выгонят.

— Я все равно не буду тут учиться, — сказала Галя.

— А где будешь?

— Перейду в строительный.

— С двойками?

— Тогда просто пойду на стройку.

Лидия не сразу спросила:

— Ты что, окончательно сошла с ума?

Спросила так спокойно и устало, что Гале вдруг стало не по себе. Что с ней творится? Все рушится, все катится… А остановиться уже нельзя.

Она стелила постель, укладываясь. И страшно было со стороны смотреть на собственные колени, и странно было тронуть рукой другую руку.

Через день Костя позвонил. Он не узнал ее голос. Тупея от страха, она ответила, что Лиды нет.

Он, помедлив, спросил:

— А кто говорит?

— Галя, — выдавила она, словно в чем-то призналась.

— А, Галя… Понятно, — сказал он и снова помедлил. — Встретиться бы надо, поговорить, а?

Она молчала.

— Ты завтра вечером что делаешь?

— Ничего, — тупо, без выражения ответила она.

— Тогда приходи ко мне… Приходи в шесть. Ладно?

— Ладно, — так же тупо согласилась она.

— Знаешь, где живу?

— Знаю.

— Тогда договорились. До завтра!

Она еще с полминуты слушала трубку, пока не поняла, что это просто частые гудки. Тогда она положила трубку. Завтра, в шесть часов. Что будет завтра в шесть часов, она не думала. Будет так, как он хочет…

В половине шестого она вышла из дому. День, с утра синий, уже остывал. Она шла по улице мимо домов, магазинов, почтамта, мимо пирожковой — стеклянного аквариума, мимо родильного дома с белыми плотными занавесками в окнах, мимо толпы студентов, выхлынувшей из пединститута, мимо ребят с коньками, ловивших последний, рыхлый уже лед, мимо старух, сидящих в скверике на прогретой за день лавочке, мимо пьяных слез у входа в закусочную, мимо длиннющих — от перекрестка до перекрестка — окон новой фабрики, мимо женщины с детской коляской, похожей на танк на рессорах.

Галя шла быстро, но ноги двигались неловко, как чужие, и руки были как чужие, и каждый ее шаг принадлежал не ей.

Костя открыл дверь и сказал:

— A-а… Заходи.

В коридоре было темно, Галя ударилась обо что-то бедром и тупо ощутила, как болит и твердеет ушибленное место.

Костя толкнул дверь в комнату. Она вошла следом и стала у двери.

— Садись, — сказал он.

Она села на стул, на самый краешек, сдвинув каменевшие колени.

— Ну? — спросил Костя.

Она глядела в пол, со страхом чувствуя, как подбирается к плечам озноб: вот-вот заходит дрожью все тело, и тогда уже ни встать, ни сказать слово, ни двинуть рукой.

— Тебе сколько лет?

Она сглотнула:

— В августе будет шестнадцать.

— В августе… — он покачал головой. — Учиться тебе надо, понимаешь?

Помолчал, будто ждал ответа, и снова заговорил:

— Хочешь слушай, хочешь нет, но мой тебе совет — не балуйся ты этим делом. Еще успеешь. И нарадоваться успеешь, и наплакаться. Это ведь штука такая: один раз споткнешься, а потом всю жизнь синяки считать будешь. Понимаешь?

Она кивнула. Она ничего не понимала. Она просто ждала, когда он скажет, что с ней будет дальше.

— Ну вот и слава богу, что понимаешь, — проговорил он, и голос его повеселел. — Ты девчонка симпатичная, тебе особенно нужно голову на плечах иметь. Ясно?

Галя поняла, что надо кивнуть, и кивнула.

— Ну вот и порядок, — услыхала она и вдруг почувствовала на щеке его руку. Она сжалась и, почти закрыв глаза, вдруг потянулась щекой к жестковатой ладони…

— Умница, — сказал Костя. — В общем, будем считать, что договорились. На вот тебе шоколадку, и иди домой.

Она встала и машинально взяла тоненькую легкую плиточку. У двери Костя потрепал ее по плечу и сказал напоследок, опять ухмыльнувшись:

— А учиться надо хорошо!

Потом она шла по улице, морщила брови, чувствуя, что что-то произошло, и никак не могла понять, что именно. Шоколадка теплела и размякала в ладони. Галя вспомнила о ней только дома, на лестнице, когда полезла за ключом. Она машинально съела шоколадку, скатала обертку в плотный комочек и бросила на лестницу — серебристый шарик мягко запрыгал по ступенькам.

Лидии не было, но вышла она, видимо, ненадолго — белье, замокавшее с вечера в эмалированном тазу, было залито теплой мыльной водой. Галя сняла кофту, надела передник и стала стирать. Теплая мыльная пена вскипала и опадала между пальцами.

Пришла Лидия, встала за спиной и опять стала говорить что-то про учебу и отметки. Галя не отвечала. Лидия сказала:

— Ну-ка, посмотри на меня.

Галя не обернулась.

— Ты можешь ответить?

Она не ответила.

Тогда Лидия обошла ее и, заглянув в лицо, проговорила, с удовлетворением выделяя слова:

— Теперь, надеюсь, ты возьмешься за учебу.

Галя сполоснула и выкрутила белье, развесила на кухне. Лидия позвала есть. Она ответила, что не хочет, — ей правда не хотелось есть и вообще не хотелось в комнату.

Лидия сказала:

— Только, ради бога, не объявляй голодовку. В конце концов, произошло лишь то, что все равно должно было произойти. И поверь, тебе же на пользу.

В кухне сквозяще, весенне пахло мокрым бельем. Галя надела кофточку и села на табуретку к окну. Плечи и руки у нее обвисли, даже пальцами шевелить не хотелось.

Квартал был свободной застройки, дома стояли обособленно, и в холодноватой темноте вечера их окна светились замкнуто, одиноко. По шоссе вдали проехал одноглазый грузовик, бережливо моргая единственной фарой…

Вдруг Галя поняла. Она быстро прошла в комнату. Лидия читала, полулежа на диване…

Галя встала у ее ног и проговорила негромко, почти утвердительно:

— Это ты ему сказала?

Лидия неторопливо оторвалась от книги: