Ранним февральским утром, еще затемно, на КП командира 237-й стрелковой дивизии генерал-майора Дьяконова раздался телефонный звонок. Звонил комиссар дивизии полковник Прокофьев:

— Товарищ генерал, разведчики вернулись с той стороны. Да, с гостями. Да… Да… Именитых гостей привели, знатных…

— Выезжаю, полковник, выезжаю, — генерал поднялся из-за стола.

Адъютант снял со стены его меховой дубленый полушубок.

Через двадцать минут генерал был в штабе дивизии. Его встретил начальник разведки 38-й армии полковник Максимов. В помещении находились офицеры штаба, дивизионные разведчики. В углу на двух широких скамьях сидели офицеры и солдаты венгерской армии.

— Генерал-майор Штомм, командир корпуса, — представил переводчик, лейтенант Ротгольц, высокого сухощавого генерала с обмороженной щекой.

— Генерал-майор Дешин, начальник артиллерии корпуса, он же бывший военный атташе в Москве, — Ротгольц кивнул на угол скамьи, откуда поднялся, неловко улыбаясь вымученной улыбкой, сутулый человек в легкой полевой шинели.

— Офицеры штаба, охрана…

Генерал с обмороженной щекой закашлялся, прикрывая рот платком и с трудом подавляя кашель, поднялся со скамьи, заговорил.

— Наша дивизия никогда не хотела воевать против русских, мы сдались в плен добровольно, — переводил Ротгольц. Разговор велся по-немецки. — Мы давно уже ищем пути к капитуляции, однако немецкое командование жесточайшим образом подавляет все наши попытки. Мы не хотим воевать, и поэтому мы здесь — я и мой штаб…

Сухой надрывный кашель прервал его речь. Генерал Дьяконов жестом показал ему сесть, чиркнул зажигалкой, прикуривая сигарету.

— А скажите, генерал Штомм, согласились бы вы подписать письмо-обращение к вашим солдатам, оставшимся в окружении, да и к немцам тоже, с призывом сложить оружие? Мы не хотим напрасного кровопролития, мы не заинтересованы в этом.

— Я сделаю это, генерал…

Генерал Дьяконов подозвал офицеров, о чем-то неслышно посовещался с ними и уже громко приказал:

— Накормить, оказать медицинскую помощь, выдать теплую одежду!

Через несколько часов Ротгольца вызвали на КП командира дивизии.

Прикрыв за собой тяжелую, обитую войлоком дверь, Андреев зажмурился от яркого света фонаря, висевшего над столом генерала.

— Проходи, Андрей Васильевич, проходи, — прерывая его доклад, пригласил генерал Дьяконов.

Из-за стола поднялся, протягивая Андрею руку, начальник армейской разведки полковник Максимов.

— Вашу работу с пленными немцами не переоценишь, лейтенант Ротгольц, — полковник пристально, словно бы ожидая реакции на свои слова, смотрел в глаза Андрея. — А теперь настало время пообщаться с мадьярами. Генерал Штомм сдержал свое слово. Его обращение к солдатам и офицерам, оставшимся в Горшечном, необходимо доставить прямо туда и вручить командирам венгерских подразделений. Таков приказ командующего армией генерал-лейтенанта Чибисова.

Андрей, замерев, слушал полковника.

— Задача не из легких, — раздумчиво проговорил генерал Дьяков. — В городе рядом с венграми окопались немцы, желательно их как-то миновать. Поедете с белым флагом. Надо добиться капитуляции гарнизона Горшечного — сейчас это наша главная задача. И не забывай, Андрей Васильевич, что за твоей спиной будут наши пушки. Выезд — завтра, в восемь утра. Положим на все дела… четыре часа. На двенадцать ноль-ноль назначим артподготовку. Об этом ты там и объявишь…

В то раннее февральское утро завывала метель. Над землей стояла серая колючая мгла. Андрей, осмотрев предоставленные ему генеральские сани-розвальни, запряженные парой пегих коней с заиндевевшими гривами, кивнул ездовому, ефрейтору Закирову и, перепрыгивая через барханы нанесенных за ночь сугробов, направился к штабной землянке. Там он передал комиссару дивизии полковнику Прокофьеву свой бумажник с документами, выложил на стол пистолет.

Уже выходя из землянки, Андрей вспомнил, что в глубоком кармане ватных брюк остался трофейный «вальтер». «Вернуться, что ли…» — подумал он и тут же отогнал эту мысль. У розвальней его уже ждал с белым флагом сержант Кошелев. А от КП, проваливаясь по колено в снег, бежал к упряжке капитан Филатов, помначопера, земляк, дружок закадычный.

— Ну, Андрей, с богом!..

— Ты, Коля, если что…

— Ну ладно-ладно, ты что? Забудь и думать.

Они обнялись.

— Трогай, Закиров, — приказал Андрей, и Закиров хлестнул вожжами лошадей. Сержант Кошелев развернул белый флаг.

Через несколько минут сквозь плотную завесу густой снежной пыли проглянула железнодорожная насыпь.

— Давай направо — вдоль полотна! — крикнул Андрей. Дыхание перехватывало тугим ветром.

Повозка круто повернула и легко заскользила по укатанной ледяной дороге, защищенной от заносов высокой насыпью.

«Ну вот, еще каких-нибудь полтора-два десятка минут», — подумал Андрей. И ему вдруг показалось, что когда-то уже все это было: и завывание обжигающего лицо ветра, и скользкая санная дорога, отзывающаяся под полозьями скрипом, как плохо подогнанные половицы в деревенском доме, и этот полет куда-то во тьму, в неизвестность, в бездну…

«Да, да… конечно же, было. В последнюю школьную зиму отец брал его в Петергоф к друзьям. Провожали масленицу. И была тройка с бубенчиками, и колючий снег, и лес у горизонта… А в санках, рядом с ним, девушка в беличьей шубке с длинными косами…»

— Товарищ лейтенант, фашисты! — Закиров, привстав на санях, со свистом размахивал над головой намотанной на кулак длинной вожжой. Но лошади несли и без этого.

Андрей увидел их, бежавших с насыпи наперерез саням. Немцев было около десятка.

— Гони, Закиров, гони! — Андрей нащупал под полушубком конверт. До немцев оставалось метров сорок. Гулко ударила сверху автоматная очередь. Лошади шарахнулись в сторону. Сержант Кошелев едва не вылетел из саней, выронив на дорогу белый флаг, и тут же выхватил из-под охапки сена гранату.

— Отставить, Кошелев!

— Прорвемся, товарищ капитан. Я пару прихватил…

Андрей резким движением вырвал у сержанта гранату, сунул ее под сиденье.

Снова ударила автоматная очередь, теперь уже сзади.

— Влево, Закиров, влево! Под мост давай!

Сани проскочили под мостом, и Андрей сразу же увидел возле железнодорожной будки группу немцев.

«Ну, вот и приехали… Нескладно, однако, получилось с флагом. А здорово окопались, гады. Ледяной вал — что твой кремль вырос! Конечно, им было не до окопов, почти вечная мерзлота…»

— Хальт! Хальт!

Немцы окружили сани тесным кольцом. Кошелева и Закирова стащили с повозки, заломили им руки. Андрей соскочил с саней сам, поискал глазами офицера. К нему бросился огромный, словно статуя на стадионе, обер-фельдфебель.

«Вот тебе и мадьяры…» Андрей попытался жестом остановить гиганта фашиста. Намерения того были не двусмысленны.

— Я привез важный пакет на имя вашего командования, — громко и повелительно сказал он по-немецки. — И прошу меня проводить!

Обер-фельдфебель, что-то про себя сообразив, протянул руку.

— Гебен зи мир! — потребовал он и добавил, что сам передаст пакет, а русские пусть подождут здесь.

— Я не могу этого сделать, у меня другие полномочия, — стараясь быть как можно спокойнее, ответил Андрей. — Я должен встретиться с представителями немецкого штаба.

Обер-фельдфебель, чуть помедлив, прошел к железнодорожной будке. И Андрей услышал, как он кричал в трубку полевого телефона, докладывал о прибытии русских парламентеров.

И вот опять приближается этот детина с заиндевевшими бровями и рыжей щетиной на щеках. Андрей почувствовал, как между лопаток потекла медленная ледяная струйка, и подумал о «вальтере». «Сейчас, конечно, обыщут…»

Обер-фельдфебель сказал что-то негромко солдатам, державшим Кошелева и Закирова, и те, подталкивая их сзади прикладами, повели в сторону от будки, к полуразрушенному помещению, напоминающему угольный или дровяной склад.