— Чтоб я научился боксировать.

— А зачем научился?

— Наверно, чтоб я это умел?

Арон схватил Марка за плечо и притянул к себе:

— Выслушай меня хорошенько. Я не собирался делать из тебя хулигана, я хотел сделать из тебя такого человека, который может защититься от хулигана. Это огромная разница. Ты меня понял?

— Да.

— Что-то не верится, — сказал Арон. — Ты избил мальчика?

— Да.

— Что он тебе сделал?

— Он меня рассердил.

— И больше ничего?

Марк испугался и был готов заплакать.

То ли из-за непривычного гнева в голосе Арона, то ли из-за грубого обращения Марк рассказал, что один мальчик у них в классе нарисовал на доске голого мужчину и голую женщину, а когда учитель спросил, кто нарисовал эту гадость, указал на него, на Марка.

— Вот я ему и дал хорошенько, — завершил свой рассказ Марк.

— И тебя наказали?

— Да.

— А как?

— Записали мне замечание в дневник.

— А почему ты не сказал учителю, что это не ты?

— Я сказал, но он мне не поверил.

— Ну а другие? — спросил Арон. — Неужели ни один из них не видел, кто это нарисовал на самом деле?

— Это многие видели, — ответил Марк, — но все промолчали.

Арон выпустил плечо Марка, огорченный новой заботой. Из ответов Марка было ясно, что одноклассники его не любят, а может, даже и настроены по отношению к нему враждебно, иначе с чего б это они, зная правду, промолчали, когда Марка несправедливо обвинили? Себе Арон сказал, что при таких обстоятельствах очень даже хорошо уметь боксировать. Конечно, это не оправдывало учиненную Марком расправу, но все-таки можно было понять, почему у него не выдержали нервы.

Арон сказал:

— Вот вернусь домой, и мы еще об этом поговорим.

Спустя несколько недель, когда Арон давно уже был дома, Ирма сделала во время уборки неожиданное открытие. Она подозвала Арона к письменному столу Марка и показала ему рисунки голых мужчин и женщин. Арон хотел было сказать: «Ну и что?», хотел спросить ее, не считает ли она вполне нормальным, что дети в Марковом возрасте рисуют такие картинки, но тут он понял, в чем дело. Школьники промолчали не потому, что недолюбливали Марка, а потому, что тот мальчик сказал учителю правду. И Марк отколотил его не за несправедливое обвинение, а за предательство. Марк рассчитывал на солидарность, а тот мальчик ее не проявил, отсюда и драка. И единственный положительный вывод, который можно было сделать из всего этого, что нет больше серьезных причин опасаться, будто Марк у себя в классе стоит один против всех.

Арон, по его словам, конечно, понимал, что бокс — это лишь выход на самый крайний случай. Ибо жизненный опыт свидетельствует, что доброе отношение куда более надежная защита, чем сила, а потому он решил при каждой возможности снова и снова втолковывать Марку, что не следует такими вот взрывами ярости отталкивать от себя других ребят. Однако, с другой стороны, он хорошо помнил по собственному детству, что сильному гораздо легче завести друзей, а у слабого выбор невелик.

Когда вечером Марк пришел с тренировки, Арон учинил ему допрос по поводу картинок. Марк во всем сознался, ему было очень стыдно, что отец их нашел.

— Речь идет не о картинках, — сказал Арон, — речь идет о драке. Если ты и впредь будешь драться из-за таких пустяков, я не только заберу тебя из боксерской школы, но тебе вообще придется иметь дело со мной. Я хочу, чтобы у меня был такой сын, которого любят, а не которого боятся.

Арону предстояло, хочешь не хочешь, выстраивать жизнь по-новому, как будущему пенсионеру. Если раньше в его жизни происходили резкие изменения, они никогда не казались ему окончательными. Например, работа у Тенненбаума или работа в комендатуре. Всякий раз речь шла о переменах временных, так он их воспринимал и совершал, но теперь, в отличие от того, что было раньше, начиналось нечто окончательное, жизнь без обязательств, полная безответственность. С самого начала Арон, по его словам, понимал, что главным его врагом может стать скука, так оно все и вышло, и со временем этот враг оказался неодолимым.

Арон изо всех сил старался понять свои истинные интересы. Наконец-то, так казалось ему на первых порах, он сможет учитывать свои склонности, хотя бы это, но обнаружить их в себе так и не смог.

— Склонности есть у любого человека, — говорю я, — можешь спросить кого угодно, им всем не хватает времени. Каждый хотел бы заняться каким-то делом, до которого у него не доходят руки. Вот почему большинству людей мысль о выходе на пенсию представляется приятной: появится больше времени.

— До определенного момента, — говорит Арон, — я и сам так думал. Но потом я пришел к выводу, что либо те, о ком ты говоришь, заблуждаются, либо я не совсем нормальный человек. Я был до смерти напуган, когда не смог найти ничего, чем бы хотел заняться. А ведь я честно искал. Несколько месяцев я даже собирал монеты. Вот я сижу, и меня пожирает скука. А будь все по-другому, мы бы с тобой здесь не сидели… Нет, — продолжает Арон, — в материальном отношении все было в порядке. Пенсия хоть и была невелика, но вполне приличная. Таким, как я, платят больше, чем обычным пенсионерам, мое прошлое стоит больше, чем их прошлое. Вдобавок не забывай, что у меня были и свои деньги.

Марк часто возвращался домой лишь вечером, кроме школы и бокса у него было еще много встреч с постоянно меняющимися друзьями. К себе в дом он мало кого приводил, а когда это случалось, у Арона всегда возникало чувство, что данный мальчик не совсем подходящая компания для его сына. Но с Марком он об этом не беседовал. Во-первых, говорил себе Арон, постоянные перемены доказывают, что Марк еще примеряется и до сих пор не нашел человека, который отвечал бы его представлениям о настоящем друге. Во-вторых, он молчал, так как знал достаточно людей, которые сами себя обрекли на одиночество лишь потому, что в свое время предъявляли слишком высокие требования к своим друзьям.

Теперь Ирме оставалось только следить за чистотой в доме, потому что Арон со скуки взял на себя стряпню. По вечерам они ходили в кино, а Ирма целыми днями сидела за пианино и упражнялась столь добросовестно, что Арону это казалось почти ненормальным. Сперва он думал: пусть, если это доставляет ей удовольствие, но потом вечное бренчание начало действовать ему на нервы. Она, могла часами повторять одно и то же трудное место. Арон спросил ее, ради чего она так старается и уж не собирается ли она в конце концов давать концерты?

— Я хотела бы снова давать уроки, — отвечала Ирма.

— Где?

— Здесь, разумеется, другой квартиры у меня нет.

— Об этом и речи быть не может, — отвечал Арон, — у меня ведь тоже нет другой квартиры.

Поскольку они целый день проводили вместе, не обошлось без небольших стычек, при этом Ирма, как соглашается и сам Арон, была тихая и отнюдь не властная женщина, вот разве что скучная. Она никогда не пыталась подкрепить свою точку зрения аргументами. После очередной ссоры она, обиженная, удалялась на кухню или в другую комнату, а в кровати поворачивалась к нему спиной. Но, как бы то ни было, она выдерживала размолвку не дольше трех дней. Арон мог не сомневаться, что очень скоро Ирма попытается помириться. И когда через три дня она снова начала ласкать его, он сознался, что был не прав. Он сказал, что не может от нее требовать, чтобы она вела такую же праздную жизнь, как и он, и если она все еще этого хочет, то пусть ученики приходят к ней сюда.

— О, Арно! — вскричала она.

— Но прояви милосердие и не набирай их слишком много, — добавил он, — пусть хоть несколько часов в доме будет тихо.

Она разразилась благодарственной тирадой и сказала, что вообще не знает, сумеет ли найти учеников, что она поспрашивает по соседству либо даст объявление в газету, что делает она это вовсе не ради денег, хотя несколько лишних марок никому еще не повредили, словом, ему не придется жалеть, что он на это согласился.