Свернув на улицу, где жил Оствальд, он вдруг испугался, как бы именно его сегодняшний визит не привел к настоящей ссоре. Про себя он знал, что способен на холерические взрывы и что самые добрые намерения едва ли способны этому воспрепятствовать. В конце концов, сказал он себе, холерик не выбирает, когда именно ему переходить на крик, а когда нет. К примеру, если Оствальд будет заноситься, он вполне может сорваться на крик. И упрекнуть Оствальда, что тот лишь затем и приходил, чтобы задаром напиться, все же остальное играло лишь роль предлога. Он уже представлял себе, какое у него будет настроение, когда Оствальд скажет: «Именно так оно все и было».

Но Оствальда дома не оказалось, а у Арона не нашлось бумажки, на которой можно было написать несколько слов и опустить ее в почтовый ящик. Он с удовольствием дал бы Оствальду знать о своем приходе, но не имел при себе ничего такого, что напомнило бы о нем Оствальду. Ну, в лучшем случае он мог опустить в ящик какую-нибудь банкноту, говорит Арон, но при сложившихся отношениях это было бы нехорошо. Постучал он в соседскую дверь — и тоже зря.

На обратном пути он терзался мыслью, что Оствальд увидел его в окно и потому не открыл дверь. Он даже подумывал о том, чтобы вернуться туда, но тут Марк сказал, что у него болят ноги. Арон взял мальчика на руки. Люди оборачивались, а больше всего ухмылялись дети, потому что в этом возрасте их давно уже никто не носил на руках. Арон снова начал свои объяснения, но Марк не хотел никаких объяснений, он стал говорить о сестре Ирме. Это случалось уже не первый раз, он попросил у Арона разрешения навестить Ирму в детском доме либо, по крайней мере, написать ей письмо. Если бы он умел писать, так сказал Марк, он бы непременно ей написал, а сестра Ирма наверняка бы ему ответила.

— Скоро у тебя день рожденья, — сказал Арон, — и мы обязательно съездим туда.

Марк спросил у него, что это такое «день рожденья». Арон до сих пор не переставал удивляться подобным вопросам. Он разъяснил Марку причину и смысл дней рожденья и не забыл при этом рассказать о важной роли, которую в такой день играют подарки. Он сказал:

— Ко дню рожденья человек может пожелать себе что-нибудь хорошее, и, если ему повезет, он получит в подарок это хорошее.

— А день рожденья бывает у каждого человека?

— У каждого.

— У тебя тоже?

— Конечно.

— А ты можешь что-нибудь себе пожелать?

— Да.

— От кого?

— От тебя, — отвечал Арон, — от кого ж еще?

Он заметил, что после этого ответа вместе с радостью предвкушения в жизнь Марка, судя по всему, вошла и забота.

Время от времени к нему наведывался Кеник и предлагал свою помощь; с тех пор как здесь поселился Марк, он делал это все чаще. Арон принимал его помощь с благодарностью. Кеник стал в ту пору для него просто необходим. Так, например, Арону ни за что не пришло бы в голову оставить Марка одного больше чем на пятнадцать минут, то есть от силы на то время, за которое можно сбегать за покупками. Всякий раз, когда ему надо было уйти надолго, он брал Марка с собой или договаривался с Кеником. Порой такие меры предосторожности казались чрезмерными даже ему самому, и однако же он упорно брал Марка с собой либо вызывал Кеника.

На вопрос Арона, как он может рассчитаться с ним за все его труды, Кеник отвечал: «Да будет тебе! Ты и так достаточно для меня сделал».

С каждым днем он становился мне все симпатичнее, вот только я не знал, о чем с ним можно разговаривать. Лучше всего он чувствовал себя, когда стол был хорошо накрыт и когда он мог за этим столом говорить о том, как все было раньше. Необязательно про лагерь, просто о «раньше». Может, он считал, будто это «раньше» и составляло важнейшую часть его жизни. Только говорил он о нем так, что, на мой взгляд, это не имело никакого смысла. Прежние времена — это было одно, новые — другое, и между ними не существовало никаких мостов. Не пойми меня превратно, я вовсе не хочу этим сказать, что я стоил большего, нежели он. Просто я не знал, как мне с ним общаться. Я скучал. Один раз я даже подумал, что Кеник как по заказу создан для тех людей, которые находят оправдание своим предрассудкам против евреев. Зато с Марком он прекрасно ладил.

Когда подошел срок очередного месячного баланса и Арон заявился к Тенненбауму, тот встретил его чаем с печеньем. Трудно было не догадаться, что Тенненбаум хочет устранить малейшие следы разногласий между ними. Сразу, у дверей, он дружески положил руку на плечи Арона и провел его в ту комнату, где был накрыт стол. На ряды цифр, которые ему показал Арон, он почти не взглянул, бумаги же отложил в сторону, вероятно, затем, чтобы они не помешали задушевному чаепитию. При этом, однако, сказал, что конечно же все, как всегда, в полном порядке. Но Арон не хотел вот так, безо всякого, разделить мирное настроение Тенненбаума, эту непонятную сердечность. Он сказал:

— Мне кажется, вы скоро измените свое мнение.

— Боюсь, что не совсем вас понял.

— Лучше сперва проверить. Всего несколько недель назад вы сами занимались балансом. Что же с тех пор переменилось?

Тенненбаум, говорит Арон, поглядел на него как лань, с упреком в глазах, но и с пониманием, и спросил:

— Почему вы решили напомнить мне об этом?

— Потому, что сам вспомнил. Одно из двух: или вы беспокоитесь и тогда проверяете, или вы не беспокоитесь, тогда зачем об этом говорить?

— Вы правы, — с улыбкой отвечал Тенненбаум. — Но вы готовы, несмотря ни на что, выпить с грешником стакан чаю?

Покуда Тенненбаум наливал в стаканы заварку и кипяток, Арон раздумывал над вопросом, с чего это вдруг его начальник стал так приветлив. Может, Тенненбаум пытался за это время присмотреть себе нового бухгалтера, никого не нашел, отсюда и настроение его стало другим.

Они прихлебывали чай, а Тенненбаум тем временем готовил объяснение, Арон догадывался об этом по его виду. Он обдумывал фразы одну за другой, подыскивая наиболее удачные, потом наконец сказал:

— Честно говоря, господин Бланк, кое-что и в самом деле изменилось. Если вы помните, мы недавно говорили вовсе не о балансе, балансом я всегда был вполне доволен. Темой нашего краткого разговора был, если вы позволите мне это высокопарное выражение, ваш образ жизни.

— И он за это время изменился?

— Как я слышал, да.

— Вот это мне интересно.

— Я знаю, вы думаете, что меня это не касается, и тогда недвусмысленно дали мне это понять. Отчасти вы правы, отчасти же нет. Вы не можете отказать мне в желании заботиться о том, как живут мои сотрудники.

Слово «сотрудники», говорит Арон, было самым неприятным из всех, которые ему когда-либо доводилось слышать от Тенненбаума. В тот момент он почувствовал, что не задержится на этой работе. Вслух же спросил:

— Итак, в чем вы можете меня упрекнуть?

— Ни в чем, — сказал Тенненбаум, — напротив, я очень доволен вами. Я слышал, что после нашего памятного разговора вас больше не видели в «Гессенском погребке». Я рад, тем более что в некоторой степени это произошло не без моего, хоть и небольшого, участия.

— Вы правы, — согласился Арон, — в погребок я больше не хожу. Могу вам объяснить почему: я пришел к выводу, что пить дома гораздо приятнее.

Тенненбаум, однако, не поддавался на попытки испортить себе хорошее настроение. В тот день у него, казалось, были неисчерпаемые запасы этого настроения. Он сказал:

— Как ни старайтесь, а спорить я не стану. Так что, господин Бланк, лучше и не пробуйте.

Он протянул Арону вазу с печеньем и задал пикантный вопрос, не желает ли тот выпить чего-нибудь крепенького. Арон, разумеется, отказался. Без всякого перехода Тенненбаум заговорил вполне деловым тоном и сказал, что хватит вступлений, у него есть планы, которые он хотел бы обсудить с Ароном. После чего он разлил чай и произнес речь:

— Как вам, должно быть, известно, смысл каждого предприятия — его рост. Однако нашему предприятию поставлены определенные границы, ибо оно, как вам тоже, без сомнения, известно, не совсем легально и потому мы не имеем возможности расширяться, как нам бы хотелось. Я задумался о нашем будущем и пришел к выводу, что уж конечно нам нельзя оставаться на теперешнем уровне. Черный рынок — назовем это дитя без обиняков его настоящим именем — неизбежно должен быть ограничен. Даже если отвлечься от возможных репрессий, долгосрочные планы все равно нереальны, источники снабжения постоянно меняются, а сами мы зависим от тысячи случайностей как по части предложения, так и по части спроса. Спору нет, до сих пор мы неплохо справлялись с этими трудностями, но не век же так будет. Ибо в той же мере, в какой стабилизируется экономика, мы теряем почву под ногами. Вдобавок у меня и вообще душа не лежит к такого рода делам, уж признаюсь вам честно, на мой вкус, они слишком мелки. Поэтому я намерен в более или менее непродолжительном времени ликвидировать наше предприятие. По-моему, я вам когда-то рассказывал, что у меня есть неплохие связи с союзниками. Точнее говоря, я знаю четверых-пятерых, которым я оказал услуги и которые за это мне помогут, если только все удастся организовать. Короче, я подал заявление на выдачу мне торговой лицензии. Я хочу основать товарищество, которое будет заниматься экспортом и прежде всего импортом. По состоянию дел на сегодня можно рассчитывать, что через несколько недель я получу эту лицензию. Но мне не очень хотелось бы, получив ее, на этом остановиться, поэтому мной уже проделана определенная подготовка. Так, например, я приглядел кой-какие помещения для офиса, кой-какие складские, завел некоторые деловые связи, и, видит Бог, не из плохих. А чего я ищу сейчас, почему, собственно, и рассказываю вам все так подробно, это хороших людей. Как вы насчет того, чтобы стать у меня главным бухгалтером?