— К кому, к кому?

Ухмылка Вебера показалась Арону почти непристойной, когда он принялся объяснять, куда они идут: в лесу стоит сторожка лесника, даже не будь там этой сторожки, все равно это красивый немецкий лес, а уж со сторожкой тем паче. Сам лесник погиб на войне, тогда как его вдова, миловидная и одинокая женщина, продолжает там жить, явление в наши дни не такое уж и странное. И он, Вебер, от всей души благодарен счастливому случаю, который во время его одинокой прогулки, причем без всяких тайных намерений, вывел его на эту сторожку, недели примерно две тому назад.

— Вот там мы и перекусим.

— Она что, торгует продуктами?

— Вздор, я сам таскаю туда все, что ни подвернется. Да у нее и ребенок есть.

— А почему вы это делаете? — спросил Арон.

Несмотря на ухмылку Вебера, он все еще ожидал какой-нибудь филантропический ответ, однако Вебер толкнул своего недогадливого попутчика в бок и сказал: «Можете угадывать до трех раз», сопроводив эти слова малопристойным жестом.

— Потому и делаю, или вы думаете, траур положено соблюдать десять лет?

— Вообще-то вы правы, — согласился Арон, — жизнь продолжается.

— Вот и я того же мнения.

Когда они пришли в сторожку, Арон мог убедиться, что его и Веберовы представления о женской красоте не имеют ничего общего. Его познакомили с довольно полной женщиной, которую звали Маргарита. Она была много моложе Вебера, вероятно, потому он и считал ее привлекательной. Ребенка нигде не было видно, зато уже знакомая собака вышла им навстречу. Из этого Арон мог заключить, где провел последнюю ночь Алоис Вебер. Да, сказал он себе, тогда и барак не страшен.

Еда была очень недурна, насколько Арон может вспомнить, она состояла из картофеля, грибов и мясных консервов, и все это запивалось красным вином. Вебер помогал женщине готовить, а Арон сидел тем временем в кресле и наслаждался отдыхом. Он решил завтра утром, прощаясь с Вебером, непременно пригласить его к себе с ответным визитом.

Ужин тоже появился в должное время, а обратная дорога была омрачена второй частью веберовской истории.

— Ты не хочешь рассказать ее мне? Хотя бы вкратце?

— Я же тебе сказал, что не слышал ее.

Когда они снова вернулись в детский дом, было уже совсем темно. Отойдя на несколько шагов от сторожки, Арон сказал Веберу, что тот может возвращаться, он и сам наверняка найдет и дорогу, и постель. Но Вебер на это не согласился и сказал: «В моем возрасте не всегда можно поступать так, как захочется».

— Где вы предпочитаете спать? — спросил Вебер.

— Мне все равно.

Арон лег в постель, которая была поближе к закутку Вебера, он до того устал, что барак, вопреки всем опасениям, почти не мешал ему заснуть.

На другое утро времени для разговора с Марком почти не осталось, поскольку Вебер, успевший одеться, разбудил Арона известием, что машина за ним уже приехала.

— А который час?

— Половина седьмого.

— Дети уже проснулись?

— Нет.

Арон прокрался в спальню, не встретив по дороге никого из обслуживающего персонала, в зале — тоже никого, и разбудил Марка. Прижав палец к губам, он шепнул:

— Мне теперь нужно уезжать.

Он ждал, что Марк огорчится, что он спросит «уже?» или когда он приедет снова. Но мальчик молчал, и потому Арон сказал:

— Я скоро возьму тебя к себе, в Берлин.

— Что такое Берлин?

— Берлин — это большой город. Но тебе придется подождать.

— Хорошо.

— Я скоро за тобой приеду. До свиданья.

— До свиданья.

Арон поцеловал Марка и сказал:

— А теперь спи дальше, тебе надо много спать.

Прощание с Вебером вышло очень сердечным, по словам Арона, они даже обнялись, причем инициативу проявил Вебер. Тот сунул ему в руку сверточек с бутербродами, Арон же проверил, верно ли записал Вебер его берлинский адрес.

Затем он поздоровался с Клиффордом. Тот сказал:

— Получилось раньше, чем мы предполагали.

В машине они сели также, как и два дня назад. Арон перекусил и поехал навстречу Пауле, а про себя думал: вот и вчера был день без Паулы. Клиффорд спросил его, как прошло свидание с сыном, и Арон рассказал, не вдаваясь, впрочем, в подробности.

— Обычно про обратный путь не принято рассказывать, но я уже тебе столько наговорил про то, чего не принято рассказывать, да и впредь буду поступать так же, так выслушай же, что произошло во время обратной поездки. Сидим мы себе в машине, едем, разговариваем, уж и не помню о чем, только шофер наш упорно молчит. Я с ним говорить не могу, языка не знаю, сам понимаешь, но замечаю, что и Клиффорд с ним не разговаривает. Я думаю, может, они терпеть друг друга не могут или так часто ездят вместе, что и говорить им больше не о чем. Потом машина снова сворачивает в лес и подъезжает к бензовозу. Клиффорд вылезает из машины и жестом подзывает меня. Вылезать мне не слишком хочется, там сплошной песок, но он зовет меня, а я не хочу показаться невежливым. Поэтому я и подхожу к нему. Жара между тем стала невыносимой, мы уходим в тень, садимся на скамейку и закуриваем. И вдруг раздается грохот, да такой, будто земля обрушилась. Взрывная волна, твердая как железо, срывает меня со скамьи, я пролетаю несколько метров и падаю на песок, но сознания не теряю. Только уши болят, и я вижу лежащего неподалеку от меня Клиффорда. Представь себе, волна была настолько сильной, что опрокинула тяжелую каменную скамью. Но Клиффорд вовсе не ранен, он спрашивает меня, что случилось, и я говорю, чтобы он обернулся. На том месте, где, по моему разумению, раньше стояла наша машина, теперь столб дыма. Клиффорд бросается прочь, я остаюсь сидеть на земле и ощупываю себя. Короче говоря, это взорвался бензовоз, а почему так случилось, никто не знает. Погиб наш шофер, погиб один солдат, да еще несколько ранено. Мне думается, что я только потому и вылез из машины, чтобы не показаться невежливым, и это спасло мне жизнь. Клиффорд очень спешил в Берлин, поэтому он раздобыл новый джип и нового шофера. От нашей прежней машины вообще ничего не осталось. Мы снова сидим в машине, снова едем. Я молчу, да и что тут скажешь? Клиффорд тоже молчит. И вдруг он начинает плакать, в голос, прямо как ребенок. Я думаю, это у него такой запоздалый шок и потому он никак не может остановиться. Я даже вижу, что он хотел бы перестать, но не может. Ведь я уже говорил тебе, что он вообще не замечал нашего шофера, и поэтому мне как-то странно, что он принял его смерть так близко к сердцу. Пока он не говорит мне, что шофер был его сыном. Вашим сыном? — переспрашиваю я. Да, богоданным сыном, зятем. Он плачет до самого Берлина. Я представляю, как он расскажет о случившемся своей дочери, и мне невольно вспоминается вопрос Вебера, не хочу ли я забрать Марка с собой.

Когда стемнело, последнее, что под тихие стенания Клиффорда пришло в голову Арону во время этой поездки, были мысли о Пауле. Застанет ли он ее у себя, а если нет, не увидит ли прощальное письмо, которого так боится. Он даже начал раздумывать о том, нельзя ли что-нибудь предпринять, чтобы удержать Паулу, но не знал, что именно.

А Паула оказалась на месте. Когда Арон вошел, она лежала в постели и читала английскую книгу. (Эта книга среди прочих немногочисленных сувениров сейчас принадлежит Арону. Называется она «Едгин, или По другую сторону гор», и написал ее Сэмюэл Батлер.) Она спросила: «Ты ведь не против, что я все еще здесь?»

С этого дня она так и жила у Арона. Из своей же собственной квартиры, от которой не стала отказываться, она понемногу перетащила кое-что из вещей, в основном платья, но и посуду тоже, вазы, раз уж на дворе стоит лето, консервы, тумбочку, так что вскоре не осталось ни малейших причин туда наведываться.

По словам Арона, он не думал об их совместной жизни, он даже, можно сказать, старался избегать таких мыслей. Довольствовался уверенностью, что влюблен, а о том, какими соображениями руководствуется Паула, он тоже старался не думать. Наверно, она так же влюблена, как и он, а как же иначе, жалость он исключал безоговорочно, ибо полагал, что признаки жалости рано или поздно он бы заметил. Тем не менее, признался он мне несколько дней спустя, когда речь снова зашла о соображениях Паулы, ему трудно было представить себе, что такая женщина, как Паула, могла в него влюбиться. И вообще трудно было найти сколько-нибудь удовлетворительную причину, хотя уж что-то наверняка было, ведь просто так ничего не бывает, это же логично.