Но сейчас, когда он идёт по пустым улицам Лон Кона зимней ночью, тишина совершенно другая - скорее, не отсутствие вокруг признаков жизни, а скрывание за маской, и в ней нет ни крупицы мира и спокойствия.

Он идёт по третьей улице, его ноги болят, а брюки цвета хаки промокли насквозь от снега. Он начинает жалеть, что не переоделся в магазинчике со снаряжением в новую, сухую одежду. Но теперь уже поздно возвращаться.

Рон огибает кирпичное здание конца девятнадцатого века и заворачивает в узкий проулок. Пройдя метров шесть, он упирается в двойные двери без ручек. Там и обрываются четыре пары следов.

Он начинает колотить кулаками в двери и кричать:

- Джессика! Ты меня слышишь?

Если и слышит, то не отвечает.

Рон осматривается, замечает засыпанные снегом мусорные контейнеры, тянущиеся над головой и прогибающиеся под тяжестью снега на десяток сантиметров линии электропередач, слышит, как в нескольких кварталах от него скрипит и стучит о косяк дверь.

Ему кажется, что сейчас он сойдёт с ума. Рон садится напротив здания, опускает голову между коленей и впервые за долгие, долгие годы молится.

-22-

Он заворачивает за угол Мэйн-стрит и третьей улицы в поисках чего угодно, способного проломить дверь, за которой скрывается его жена, и останавливается, заметив впереди свет.

Рон уверен, что его там прежде не было - этого мягкого свечения через окна здания, к стене которого прислонено не менее пятидесяти пар лыж.

Рон подбирается ближе. Сверху на здании изящными красными буквами написано «Рэндольф-Опера», а прямо под названием - афиша: «22 декабря - Зимнее жертвоприношение».

Сквозь окна рядом с дверями Рон видит пустой вестибюль, освещённый пламенем свечей в подсвечниках.

Двери не заперты, и Рон заходит внутрь, ступает на красную ковровую дорожку, всю в мокрых пятнах от нападавшего с ботинок и растаявшего снега. Он видит пустой буфет, гардероб; стены увешаны афишами сценических постановок и автографами знаменитостей, игравших в этих стенах многие годы.

Он проходит через вестибюль в тёмный коридор с запертыми дверями, ведущими в отдельные помещения театра, и быстрым шагом направляется в арку по правую руку. Там начинается лестница, по скрипящим ступеням которой, он поднимается на второй этаж.

-23-

На балконе не многолюдно.

Рон садится на сидение в первом ряду и сморит через перила. Помещение освещают триста свечей, а в партере сидят, как показалось Рону, все жители Лон Кона. Все они одеты экстравагантно и необычно, будто пришли на карнавал или маскарад - огромные головные уборы, под которым в тусклом свете свечей виден лишь профиль, никаких деталей внешности. В помещении витает запах виски, пива и марихуаны, и дым от последней висит над партером, как туман в долине.

На сцене посажены настоящие ели, а за ними - нарисованный фон из гор, которые окружают Лон Кон и зимой, и летом. А в центре сцены стоит довольно странный предмет - золотистый медведь в натуральную величину, отлитый из бронзы.

Он стоит на задних лапах в металлической нише посреди сцены, и мимо него тянется толпа людей, подкладывающих в яму перед медведем дрова, а затем возвращающихся на свои места.

Так продолжается какое-то время, и затем на сцену с левой стороны выходит трио музыкантов с гитарой, скрипкой и мандолиной и оживляет зал музыкой в стиле кантри.

Все занимают свои места, и музыканты уходят, а с первого ряда поднимает высокий мужчина и выходит на сцену.

Он сжимает в руке длинную свечу и одет как испанский конкистадор. Но даже через шлем, который должен был скрыть личность мужчины, Рон узнаёт шерифа, который пару часов назад вышвырнул их из гостиницы Лон Кона.

Конкистадор вскидывает руки и кричит:

- Выходите!

Справа за сценой откидывается красный занавес, и появляются две фигуры, одетые полностью в белое и с наброшенными на лицо капюшонами. Они держат за руки Джессику Шталь, и при виде неё толпа ревёт, а Рон ощущает приступ тошноты. Но потом он замечает, что его жена улыбается. Может, это какой-то странный розыгрыш?

Они подводят Джессику к золотому медведю со спины, спускаются в яму; один из мужчин поднимает люк в задней части животного, а второй что-то шепчет на ухо Джессики. Она кивает и снимает белую маску с чего-то, похожего на цистерну.

Джессика подносит маску к лицу, но замирает. Толпа ликует, и она машет зрителям и посылает воздушные поцелуи. Люди аплодируют, свистят всё громче и бросают на сцену из первых рядов розы на длинных стеблях.

Джессика забирается внутрь огромного медведя, и один из мужчин в белом закрывает за ней люк, и они оба возвращаются туда, откуда появились, исчезая за занавесом.

Шериф-конкистадор снова воздевает руки к потолку.

Зрители замолкают.

Он поворачивается, подходит к золотому медведю и ныряет в яму.

Спустя пару секунд он выбирается обратно на сцену, идёт к левой части сцены, хватает толстую верёвку и дёргает за неё.

В потолке раскрывается люк, и на золотого медведя начинают опускаться снежинки.

- Свет!

По театру проносится всеобщий вздох, свечи гаснут, и помещение окунается во тьму.

Рон перегибается через перила, пытаясь рассмотреть что-нибудь в темноте. Ещё мгновение назад он чувствовал мимолётный укол облегчения, думая, что за всей этой странной, жуткой ночью стоит какая-то логическая причина, но сейчас его снова охватил страх.

В помещении стоит полная тишина; не слышно ничего, кроме случайного шепотка из партера.

Сначала Рон принял их за светлячков - пылинки поднимающегося вверх со сцены света, но шипение кипящей жидкости и запах горящей древесины дали ему понять, что он ошибается.

Из темноты появляется фигура золотистого медведя, но она больше не золотистая, а насыщенного красного оттенка плавящейся, нагретой бронзы. И чем сильнее разгорается огонь под зверем, тем ярче он сияет.

- О, Боже, - шепчет Рон.

Медведь ревёт высоким, пронзительным голосом Джессики, изменённым до неузнаваемости системой труб, выходящих справа от головы животного и напоминающих жуткую опухоль. Слова и крики смешиваются воедино, но трубы и терзающая женщину боль превращают их в неразбериху. Бронза грохочет, как огромный кимвал [3] , когда Джессика отчаянно пытается выбраться из брюха зверя. Её кровь вытекает из дыр в ногах медведя, шипит и пузырится на сцене.

Кто-то в толпе кричит:

- Ещё год изобилия!

- Никаких лавин!

- Никаких бедствий!

- Больше туристов!

Внизу все хлопают, пьяные и обкуренные голоса выкрикивают тосты в каждом уголке помещения, стараясь, чтобы их расслышали за доносящимися со сцены криками боли. От золотого медведя идёт пар, когда на его сверкающую поверхность опускаются и сразу тают снежинки.

Где-то за спиной Рона всхлипывает женщина, но ей быстро прерывает мужской голос:

- Заткнись на хрен!

Рон вскакивает с кресла и вываливается обратно в коридор. Там его рвёт снова и снова. Он спускается по лестнице, не желая принимать, что этот тошнотворно-сладкий запах, смешивающийся с запахом костра - это запах его жены, жарящейся внутри золотого медведя.

Он стоит посреди театра и с внезапной ясностью осознаёт, что люди отворачиваются от сцены и сморят на незнакомого приезжего в забрызганной рвотой куртке так, словно он разрушил их свадьбу.

Крики внутри медведя становятся резче, но голос постепенно затихает, уносится прочь. Рон видит, как двое палачей в белых масках и капюшонах выбегают из-за занавеса на сцену и бросаются к выходу в коридор.

И что-то внутри Рона кричит:

- Беги!

-24-

Рон выскакивает из дверей «Рэндольф-Оперы», вываливается наружу, бежит по тротуару на север из города, поднимая за собой облака снега.