Наконец пастуху удалось шепнуть на ухо Айны: «Он же хорошо понимает чукотский язык».

Айны застыл с раскрытым ртом и медленно сел в пушистый снег, погрузившись по шею.

— Мэ… мэ… — мычал он, пытаясь что-то произнести, и замолк.

Айны удивленно и испуганно смотрел на инспектора, одетого так же, как и он, и ничего не мог сказать. Раскрывал рот, но звуков не получалось.

— Я все понимаю, Айны, — спокойно сказал инспектор на чистом чукотском языке, — я не буду у вас лишним человеком, — и протянул руку Айны, помогая ему выбраться из снега.

Айны медленно поднялся, успокоился немного и спросил:

— А где спать будешь? — показал он кругом.

— А вы где?

— Мы в снегу.

— И я в снегу.

— Мы палатку поставим, — и на лице Айны стала появляться улыбка.

— Что ж, очень хорошо, — ответил инспектор. — В палатке все же теплее.

— Конечно, — согласился Айны и рассмеялся: — А здорово я тебя отругал?

— Да, неплохо. Вот только где ты научился по-русски ругаться? — спросил инспектор.

— Да в поселке плотники дома новые строят для нас, так вот…

— Тогда понятно, — сказал инспектор и дал знать Тымненто, что он может возвращаться обратно, а сам спросил Айны, где у них палатка и прочее имущество. Айны ответил, что палатку пока ставить не надо, это можно сделать быстро, а вот развести костер и поставить варить мясо — это надо. И, показав, где лежит небогатый кочевой скарб, пошел снова сгонять оленей в стадо.

Вскоре в лесу заполыхал костер. Над ним повис котел с мясом и рядом чайник. Примерно через час в темноте стали показываться олени. Некоторые из них смело подходили к костру и большими выпуклыми глазами смотрели на огонь. Блики костра отсвечивали в их зеркальных глазах. Олени, видимо, были привычны к огню и не боялись его. Инспектор попробовал погладить оленя, но он спокойно отступил в темноту. Смелее всех оказался годовалый теленок Выбор, которого назвали в честь выборов в местные Советы. Выбор был светло-русого цвета с темной, словно испачканной в саже мордой, маленькими, как у козлика, прямыми рожками и большими задумчивыми глазами. Он подошел и, не пугаясь, ткнулся в рукав инспектора. Тот протянул руку, и теленок стал лизать ее шершавым языком.

— Соли просит, — сказал подошедший Айны. — Вон там в мешке у нас есть еще немного.

Инспектор достал щепотку соли и на ладони протянул Выбору. Тот с жадностью слизал ее. А когда он снова стал просить, Айны слегка ударил его чаатом и прогнал.

— Много соли не надо давать, — объяснил он.

Палатку поставили быстро. За едой и чаем завязалась беседа. Досада на командированного прошла, а готовый ужин растопил сердце бригадира. Айны подробно расспрашивал, откуда инспектор, почему так хорошо знает чукотский язык, и остался удовлетворенным, узнав, что встретился с анкалином — приморским человеком, выросшим в далеком Увэлене. У инспектора не было ножа, и Айны, видя, как тот мучается с большим куском мяса, протянул свой и сказал:

— Неудобно так есть, ножом отрезать надо.

И инспектор, как и оленеводы, отрезал перед самым носом кусочек мяса и без хлеба, которого не было у оленеводов, смачно жевал его, слегка подсаливая.

Напарник Айны, молодой пастух Тымко, высокий и крепкий, казался чем-то опечаленным, в разговор не вмешивался и лишь изредка произносил «Ии — да» или чему-либо удивлялся.

— Ты чего такой грустный? — спросил его инспектор.

— Да я всегда такой, — тихо ответил Тымко.

— Жениться не может, — объяснил за него Айны. — Невест нет в Ыпальгине.

— Когда у тебя будет отпуск, то поезжай-ка в Чукотский район. Там много красивых девушек, есть и чавчыванавкагтэ — девушки оленеводов, — посоветовал инспектор, зная, что чаучу неохотно берут в жены приморских чукчанок, так как они мало сведущи в кочевой жизни, хотя швеи отменные.

Тымко засмеялся и ничего не ответил.

Спали чутко. Айны часто приподымал голову и с закрытыми глазами прислушивался: он по слуху определял, как ведут себя олени. Но животные были спокойны и лежали в рыхлом снегу.

…Вот уже второй месяц кочевал инспектор из бригады в бригаду. Его, как посылку, переправляли на оленях с одного места на другое. Сначала его встречали настороженно, но знание чукотского языка раскрывало душу оленеводов, провожали его как друга и говорили: «Жаль, что уезжаешь, с тобой очень интересно было».

По отчетным данным тридцатых годов, неграмотность среди чукчей была ликвидирована, введена письменность, но к концу пятидесятых неграмотных снова оказалось много, укрепилось мнение, что родной язык не нужен, он мешает обучению, а чукотская письменность непонятна чукчам. Советские и партийные органы приняли все меры, чтобы окончательно ликвидировать неграмотность, и поставили эту задачу перед отделами народного образования и культуры. В поселках, где население жило оседло, организовать обучение было просто, в тундре же гораздо труднее. Постоянные перекочевки, занятость оленеводов — все это осложняло ликвидацию неграмотности. Но надо было искать какие-то пути, разработать рекомендации и дать советы, как обучать кочевое население. И инспектор, решая эти проблемы, разъезжал по тайге и тундре, знакомился с людьми, выявлял неграмотных и малограмотных, помогал учителям красных яранг. И у него уже складывалось определенное мнение по этому вопросу.

Инспектору очень понравилось, как работает учитель красной яранги Калявьегыргин. Несколько дней он пробыл с ним в бригаде Семена Дьячкова. Сам бригадир по национальности эвен, был сиротой, но как приемный сын вырос в чукотской семье. Своего родного языка он не помнил, хорошо говорил по-чукотски и немного по-русски и умел читать только по слогам. Сначала Семен не обращал внимания на инспектора, но потом, когда ближе познакомился с ним, изменил свое отношение. Калявьегыргин же сразу влился в бригаду, словно был ее членом. Пока инспектор знакомился с оленеводами, Калявьегыргин уже продирался через кустарник и пересекал путь отбившемуся косяку оленей.

А вечером сидели в теплом пологе. Стадо рядом с ярангами, и всем слышно, как оно себя ведет. Калявьегыргин разложил учебные принадлежности, достал свежую почту, а на задней стене полога повесил политическую карту мира. Сначала просмотрел с оленеводами «Огонек», прочитал кое-что, затем добрался до «Крокодила». Оленеводы смеялись над карикатурами, а вот подписи им были непонятны, и они просили Калявьегыргина прочитать и перевести.

Вот тут-то он, заинтересовав оленеводов, брал букварь и начинал совершенствовать с ними навыки чтения и учить их русскому языку. А потом, когда оленеводы уставали складывать слоги в слова и произносить трудные русские звуки, он переходил к беседе. Показывал на карте страны социализма, капиталистические страны и рассказывал о последних событиях. Инспектору пришлось помочь учителю и подробно рассказать о жизни разных народов.

Проснулся инспектор раньше всех и, стараясь не тревожить спящих, осторожно выбрался наружу. Стояла удивительная тишина. Ярко светили звезды. Потрескивали на морозе деревья. Олени уже встали и выщипывали мох, зарывшись наполовину в пушистый снег, из-под которого видны были лишь спины и рога.

Инспектор впервые был в таежной зоне Чукотки и за два месяца не почувствовал даже легкого дуновения ветерка. Стоял жгучий пятидесятиградусный мороз. Это было непривычно после восточных районов, где пурги почти каждый день, а сильный мороз — большая редкость. Инспектор на себе ощутил коварство мороза. Выйдет утром из теплой яранги на улицу, кажется, что тепло, и не успеет оглянуться, как начинает руками хвататься за нос, уши. И мчится в теплую ярангу, оледеневший от стужи. А когда он ехал с проводником Наргыно по Малому Анюю в Илирней, то через каждые десять-пятнадцать минут вскакивал с нарты и бежал рядом с упряжкой, стараясь согреть ноги.

— Ты что, к соревнованиям готовишься? — без всякой улыбки спрашивал ехавший впереди Наргыно, спокойно голыми руками набивая свою трубочку табаком.

— Да нет, ноги мерзнут.