Но Василий Васильевич не дал договорить Владику.

— Работа Увэленского промкомбината признана неудовлетворительной, а директору, как члену партии, предъявлены серьезные претензии…

— Как? — удивился Владик. — Ведь план промкомбинат выполнил! Неудовлетворительно работать — это значит работать плохо.

— Сейчас я с тобой разговариваю как с руководителем комсомольской организации, будущим членом партии. И ты должен исходить не из родственных чувств, а иметь принципиальную партийную позицию.

Владик хотел было возразить, но Кононов, резко махнув рукой, назидательно продолжал твердым громким голосом:

— Промкомбинат не оправдал надежды райкома, не стал предприятием по сохранению и дальнейшему развитию национального искусства. За последние два года качество изделий ухудшилось и цены не снизились. Имеются факты опошления национального искусства. До сих пор нет художественного руководителя. Рабочие промкомбината живут и работают в тяжелых условиях. Они лишены нормальных условий труда, а это приводит к текучести кадров и снижению трудовой дисциплины. Промкомбинат проводит вредную практику, когда принимает на работу колхозников без решения общего колхозного собрания или правления колхоза. Политико-массовая работа на низком уровне. Комсомольская организация промкомбината развалилась…

— Но ведь это же неверно! — вспылил Владик.

— Что неверно?! Ты считаешь, что райком партии принял неправильное решение? — строгим голосом спросил секретарь. — Райком борется за правильное осуществление ленинской национальной политики и кое в чем Глебова надо поправить.

— Да, у нас плохие мастерские, рабочие промкомбината живут в ярангах, но что делать, если Увэленстрой ничего не строит. Вся мастерская говорит, что начальник Увэленстроя целыми днями лежит задрав ноги и почитывает книжки, а прораб пьянствует от безделья. Четыре года промкомбинат живет надеждой, что постановление Совета Народных Комиссаров будет выполнено. Кто должен завезти лес, кто должен строить?

— Во всяком случае не райком партии, — начал сердиться Кононов. — Наше дело выявить недостатки и указать. Райком партии в своем решении просит окружком содействовать в завозе строительных материалов.

— Будет лес, подымем комсомольцев, сами начнем строить дома. Дайте скорее лес! Вот только мне непонятно, в чем заключается опошление национального искусства? Не могу уловить смысл этого слова — «опошлять». Объясните!

— Опошлять — это, это… — видимо, сам Василий Васильевич затруднялся объяснить более точно значение этого слова. — Это значит делать плохим, мелким. Я имею в виду последние изделия косторезов: чернильные приборы, броши, шпильки, пудреницы. Они не традиционны для искусства чукчей, эскимосов. Ну, а качество работ некоторых граверов? Хотя бы взять Итчеля. Это же мазня, детский рисунок! А эти стаканчики, что делает Чуплю! Кому они нужны? А аляповатые безделушки Сотхитки? Разве это искусство?

Владик был в смятении. В душе росла тревога. Он не верил, не хотел верить, что отец работает плохо, что он опошляет национальное искусство. Отец влюблен в чукотскую кость, но он не художник, ему трудно дать оценку тому или иному изделию. Поэтому он не вмешивается в работу мастера, не советует ему делать ажурную резьбу, как делают холмогорцы, не заставляет Эмкуль рисовать всякие цветочки, листики, дает мастерам полную самостоятельность в творчестве. Он всегда советуется с членами художественного совета — Тааем и Хухутаном, а в заседаниях совета участвуют почти все косторезы. Их слово, слово самих косторезов, является решающим. Отец не раз сетовал, что в мастерской нет настоящего художественного руководителя, а такой человек существует и он хочет приехать на Чукотку. Отец писал докладные в Чукотторг, в Москву, но вопрос так и не решился.

А кто виноват в том, что в моду вошли чернильные приборы? Еще в 1945 году директор Чукотторга заказал в мастерской чернильный прибор из моржовой кости. Дал даже эскиз. Косторезы сделали прибор, и с тех пор на них пошла мода. А вслед за чернильными приборами появились и туалетные со всякими пудреницами, коробочками и крышечками. Признать работу Итчеля мазней! Да это, казалось Владику, просто не понимать чукчей! Итчель — это чукотский фольклор, он почти никогда не повторяет своих сюжетов. А на стаканы, пудреницы, броши, шпильки идут отходы клыка. Ведь не выбрасывать же кость на улицу!

— Вот вы, Василий Васильевич, говорите, что в промкомбинате не повышается производительность труда, — обратился к секретарю Владик.

— Да. Как работали древними теслами, так и сейчас работают.

— Может, я неправильно понимаю, что такое производительность труда, но думаю, что это значит делать больше. Так разве не стали косторезы делать больше? Если старый Айе, работая древними приемами, пользовался крупными рашпилями и драчевыми напильниками, вырезал фигуру оленя за неделю, то ученик Айе Кейнытегин, выпилив контур оленя специальной ножовкой, обрабатывает его за один день. А почему? Да потому, что сами косторезы стали совершенствовать свой инструмент. Первым Танат сделал из негодного полотна узкую ножовку. Сам сумел отпустить металл, нанести треугольным напильником новые зубцы. Такое полотно дает возможность косторезу выпилить фигурку любой формы и конфигурации. А самодельные рашпили, сделанные из старых надфилей и напильников! А специальное сверло, изготовленное из шомпола винтовки, которое работает в двух направлениях — вверх и вниз! А новые виды стамесок-кисточек у граверов!

— Я не знаю, кто такой Айе, вижу все своими глазами…

Но Владика уже трудно было остановить. Он хорошо знал косторезов — каждый день с ними, знал заботы и переживания отца.

— А разве плохо, когда художник-гравер, допустим Ренвиль, Онно, Эмкуль, Итчель, получает уже готовый к разрисовке клык, а ведь, чтобы подготовить клык для гравировки, надо затратить два-три дня. Разве плохо, что промкомбинат дал работу старикам-инвалидам? — и Владик, как ребенок, засыпал Кононова вопросами.

— Все это так, но главное — промкомбинат подрывает деятельность колхозов. Ты молод, еще во многом не разбираешься. Давай-ка отложим пока этот разговор. Сегодня партийное собрание, и мне надо подготовиться.

Владик ничего не ответил, молча вышел и, не заходя в мастерскую, направился домой. Он был встревожен и чувствовал, что в его жизни наступил перелом. Теперь ему самому надо было определять жизненную позицию. Сколько он ни думал, он никак не мог согласиться, что отец неправ. Владик решил поговорить откровенно, но отец задержался на партийном собрании и вернулся уже после полуночи, взволнованный и возбужденный.

— Фу, черт! Какие-то радужные круги появились в глазах! Лампочка, как в тумане, тебя плохо вижу. Висок ломит, — говорил он. — Ты чего не спишь?

— Тебя жду, — ответил Владик.

— А-а, и тебя ввели в курс дела? — догадался отец. — Ты же теперь секретарь комсомольской организации и должен вникать в дела промкомбината.

— Отец, почему ты не сказал, что работа промкомбината признана неудовлетворительной? — спросил Владик, наливая чай.

— Сынок, я просто не хочу, чтобы косторезы знали об этом. Я уверен, что постановление правительства будет выполнено и все в конце концов выяснится. У ты черт! — вскрикнул отец и приложил руку к правому виску. — И откуда привязалась эта болезнь?! Иногда так заломит, что хоть падай!

Эти приступы появились у отца, когда он вернулся из поселка Лаврентия, куда ездил с отчетом. На работе, в мастерской, он держался, но дома нет-нет да и срывался: стонал, скрипел зубами. Владик переждал, пока утихнет боль, и чуть ли не со слезами на глазах выпалил:

— Но тебе же предъявляют серьезные обвинения в подрыве деятельности колхозов!

— Это еще надо доказать, — взял себя в руки отец. — Что же касается отношений между промкомбинатом и колхозами, то есть в этом доля правды. И они возникли, как мне кажется, из непонимания большого значения чукотско-эскимосского искусства в развитии национальной культуры. Не случайно наше правительство в последние годы войны, когда надо было добивать фашистов и восстанавливать разрушенные города и села, заводы и фабрики, принимает решение о строительстве какого-то промкомбината на самой окраине советской земли, выделяет на это дело огромные средства. И вот тут находятся бюрократы, которые всячески тормозят это дело.