— Ты тоже помогал, это твое.
Мяса и сала было много.
— Папа! Папа! — закричал он, прибежав домой. — Мне много-много мяса дали!
— Для твоего Дружка и одного куска хватит! — ответил отец, а сам улыбнулся. Отец был добрый. Просто им не нужно было столько мяса. И Владик перетаскал мясо и жир в мясную яму к Рычыпу.
— Если твоему Дружку надо мясо, приходи и бери. Захочешь китовой шкуры сам, приоткрой крышку и забирайся в яму, — сказал Рычып.
Утиная охота
В четвертом классе у Владика и его товарищей появился еще друг — сын пекаря Петька Павлов. Он был худой и немного выше Владика. Петька не знал чукотского языка, и Владик выручал его, а потом к концу года заговорил по-чукотски и сам Петька. В классе они сидели за одной партой, но так как оба были непоседливые, их парту поставили в первый ряд и даже выдвинули вперед. Петьке тяжело давалась учеба, он кое-как выбивался на «посредственно», а по русскому языку ему часто ставили «плохо». Владик помогал ему делать уроки, а иногда давал просто списывать домашние задания. И все же Петьку оставили на второй год.
Петька тоже хорошо бросал костяшки в уток. И однажды в начале сентября случилось такое, что их новая учительница, приехавшая с материка, перепугалась и чуть было не упала в обморок.
А было это так. Раздался звонок на большую перемену, и ребятишки гурьбой высыпали на улицу. Вдруг кто-то закричал:
— Утки летят!
Прямо в сторону школы с лагуны шла большая стая уток. Она летела низко, и ребятишки, пригнувшись, стали ждать. Раздался оглушительный свист, утки сбились в кучу, и ребята метнули костяшки. Костяшки Владика прошли мимо, а Петькины опутали утку, и она упала на землю.
— Петька утку поймал! Петька! — закричали ребята и бросились к ней.
Но выпутать утку не успели, прозвенел звонок. Петька, затолкав живую утку под пиджак, вместе с Владиком побежал в класс. Там они сунули ее в парту и стали слушать урок. И вдруг Петьку вызвали к доске. Как обычно, он не знал урока и виновато топтался на месте. Владик забыл про утку в парте и стал показывать ему руками, чтобы он посмотрел на таблицу правописания и отвечал по ней. Петька начал что-то говорить, а Владик слушал и старался вовремя подсказать ему.
— Сядь как следует! И не маши руками! — сделала замечание учительница.
Владик сел прямо и положил руки на парту. Пока Владик сидел прижавшись к парте, там было темно, и утка лежала спокойно, но когда он отклонился, она увидела свет, выскочила и с грохотом упала между партами.
— Ой! Что это? — испугалась учительница и выбежала из класса.
А утка, махая крыльями, гремя костяшками, заметалась по классу. Завизжали девочки, мальчишки вскочили и стали ловить утку, а она, как бабочка, билась об окна, падала на парты, на пол и никак не давалась в руки.
— Вот хулиганы! — говорила учительница, войдя в класс вместе с директором.
Петька в это время все же успел поймать утку и крепко держал ее в руках.
— Что здесь происходит?
— Хулиганы! — показала учительница на Владика с Петькой. — Напугать меня хотели. Живых уток стали таскать в класс! Безобразие!
Петька топтался на месте, виновато смотрел на директора и не мог вымолвить ни слова.
— У-у-утку Петька пойма-а-л, — ответил, заикаясь, за него Владик. — Не успели до-о-мой унести, з-з-зво-о-нок за-азвенел. Мы в па-арту ее сунули, а она выскочила.
Директор хотя и был строгим, но тут заулыбался.
— Успокойтесь, Мария Ивановна, — сказал он учительнице. — А ты, Павлов, марш домой, и больше уток в класс не таскать.
Петька двинулся к дверям, вслед за ним пошел было Владик.
— А ты куда? — остановил его директор.
— У-у-утку отнести. — Ему очень хотелось на улицу: может, еще пролетит стая и он тоже поймает.
— Сядь и слушай, — приказал директор, и Владик неохотно сел на место.
Кое-как высидел он последний урок. И лишь только раздался звонок, он схватил сумку и бегом помчался к Петьке.
— Ну что, пойдем в экспедицию?! Где утка?
— Я выпутал ее и засунул в мешок, чтобы не брыкалась. Я ждал тебя. Пошли!
И они бегом пустились к двум круглым домикам, стоявшим в конце поселка у подножия горы.
Уже год как работала в Увэлене земельная экспедиция. Работники экспедиции изучали моржей на лежбище, лахтаков, нерп, ездили по тундре, собирали разные мхи, лишайники и делали много непонятных для увэленцев дел. А весной начальник экспедиции Гринберг объявил, что они покупают живых уток. Взрослые не хотели сдавать уток, не разрешали и детям. Но когда Владик и Петька все же сдали и утки после этого летали над поселком, как и раньше, то понесли своих уток Янкой и Тутыриль, а Кальхеиргину и Энмычайвыну все же запретили это делать. Но постепенно и их отцы убедились, что в этом нет ничего страшного, тем более что за каждую утку платили тринадцать рублей.
Владику и Петьке нужны были не деньги, — их интересовало, как кольцуют уток. Дядя Гринберг объяснил ребятам, что это делают для того, чтобы узнать, куда летят гаги, где они зимуют, где гнездятся. Вот поймают где-нибудь закольцованную птицу, сообщат по указанному адресу, и мы будем знать, куда она улетела.
Владик сдал уже три живые утки. Петька нес вторую. И каждый раз они спрашивали, не поймали ли их птиц. Дядя Гринберг улыбался и говорил, что пока — нет.
— Вот еще одну принес, — сказал Петька начальнику экспедиции и подал мешок с уткой. — Только осторожно, она очень бойкая, в классе у нас летала.
— Это хорошо, что летала, значит, не побитая, — и дядя Гринберг вытащил гагу из мешка. Тщательно осмотрел ее, проверил, не надломлены ли крылья, а потом надел кольцо на лапку, зажал его плоскогубцами и сказал Петьке:
— На, неси к морю.
Владик с Петькой побежали к берегу, положили утку на гальку. Сначала она лежала и, видимо, не верила, что ее выпустили, потом встала, помахала сначала крыльями, затем разбежалась и взлетела.
Хорошо было Владику в Увэлене, скучать некогда, все время находились какие-то мальчишеские дела. Но перед самой войной его отца перевели работать в Анадырь. Отец уехал зимой на собаках, а Владик с матерью задержались, так как ему надо было кончать четвертый класс. Брат уже целый год жил в Анадыре и учился в педучилище.
— Как же ты будешь в Анадыре? Уток там нет, нерпы тоже, — спрашивали его увэленцы.
Владику становилось грустно, и он молчал.
Весной, когда у Увэлена еще стоял припай, пришла шхуна в Наукан, и надо было уезжать. Владик сбежал из дому и спрятался в яранге Рычыпа.
— Никуда я не поеду, — сердито твердил он Рычыпу. — У вас останусь. Ты же сам говорил, живи у нас, как сын будешь. Не поеду!
— Что ты?! — испугался Рычып. Хотя действительно не раз говорил, что хорошо бы иметь такого сына, как Владик. — Разве можно бросать родного отца и мать? Надо ехать!
Но Владик забился в угол полога и не думал выходить.
Весь Увэлен был поднят на ноги. Искали Владика. Наконец, плачущего и упирающегося, мать выволокла его из яранги Рычыпа, дала несколько подзатыльников и усадила на нарту старика. И Рычып отвез его на кромку припая, а там уже Кагье на своем вельботе довез до Наукана и посадил его с матерью на шхуну.
— Ты же вернешься к нам, — тихо сказал на прощание Кагье, — и мы еще встретимся. Тогда ты будешь большим — и сильным. И я возьму тебя с собой на умку.
Вдали от родных мест
Первое время Владик сильно тосковал по Увэлену. В Комбинате, где он жил с отцом и матерью, даже поговорить по-чукотски не с кем, а в школе и поселке уже не было таких друзей, как в Увэлене. Он не сторонился ребят, но все равно держался отчужденно, стеснялся своего заикания, находились и такие, которые дразнили его. И вообще это была уже не та жизнь, какой жил Владик. Комбинат был настоящим рабочим поселком и особенно оживал летом, когда начиналась путина и съезжались сезонные рабочие. И о том, что это Чукотка, напоминали лишь сильные пурги, морозы зимой и светлые ночи летом. Ни китов, ни моржей, ни нерп здесь не били, а олени находились где-то далеко в тундре. О чукчах и эскимосах никто не говорил, словно их вообще нет на Чукотке. А если случайно и появлялись чукчи в Комбинате, то на них смотрели как на пришельцев. И Владику было тяжело. Да и отец не очень-то радовался новому месту работы и частенько вспоминал Увэлен.