– А Дитрих о замке мечтает. Идиот.

–Замолчи! – внезапно крикнул отец, и глаза его под лохматыми бровями гневно сверкнули, – совсем как у Нильса. – Он идёт воевать за великую Германию! Не сметь оскорблять солдата вермахта!

Ну и дела! Я ошеломлённо смотрел на отца… и не узнавал его. Мама громко всхлипнула. Отец рассерженно стукнул кулаком по столу. Это привело меня в бешенство. Я вскочил, но отец уже неумело утешал маму. Ох, лучше бы он не пытался!

– Да что с тобой, Эрна? Перестань! – пророкотал он и постучал по маминому плечу. Так хлопают лошадь по крупу. – Дитрих, несомненно, вернётся к Рождеству! А этот оболтус, – кивнул на меня,– мог бы помочь! Глядишь, быстрее вернулись бы!

Я почувствовал себя побеждённым и нахмурился. Как будто кто-то поднял меня за плечи и толкнул к дверям.

– Пойду пройдусь, – бросил я через плечо уже в дверях.

– Крепкий тыл, тоже мне… – прошипел мне вслед отец.

Уходя, я расслышал глухие мамины рыдания, но, сжав кулаки вышел. Давно ли отец стал таким?! Он не считал Германию побеждённой, потому что конец Первой мировой войны он встретил на чужой, русской, территории. Он рассказывал мне, какие огромные у русских земли. И бездорожье. Не самое удачное сочетание, если собираешься нападать.

VII

Тем солнечным утром понурый Дитрих бочком протиснулся в стерильно чистый кабинет Нильса. Тот сидел за сверкающим письменным столом и неторопливо листал какую-то папку. На первой странице красовалось моё крупное фото. Увидев её, наверняка я почувствовал бы себя свиньёй. В мясном отделе на рынке.

Увидев её, и Дитрих почувствовал себя свиньёй. Он тихо опустился на краешек стула. Он чувствовал, что поступает не по-товарищески. Или наоборот – по-товарищески? Ганс – заблудшая бестолковая душа, его надо как можно скорее спасти, вернуть в безопасное лоно НСДАП.

Но всё же разговор у них никак не клеился. Дитрих понимал, что с крючка Нильса ему не соскочить. Из мягких лапок Нильса никому не вырваться. И Дитрих беспомощно, словно в поисках защиты, оглянулся на плотно затворённую белую дверь.

– Не хочет он ехать. Ни в какую, – глухо проговорил Дитрих. – Поговорите с ним. Я сделал всё, что мог.

Нильс даже глаз не поднял от папки. Не глядя на Дитриха, он сделал величественный жест рукой – дескать, свободен. И Дитрих поспешно вышел.

Следом за ним в кабинет зашёл наш командир взвода. Нильс жестом пригласил его садиться. Командир взвода молча уселся и тут же – без разрешения – закурил. А Нильс, словно в продолжение некого разговора, спросил:

– А какое происхождение у этого Гравера?

Командир взвода дымил так, точно в кабинете Нильса жгли целую вязанку хвороста.

– Почище нашего, – флегматично отозвался командир, выпустил кольцо дыма и проводил его взглядом, как даму.

– Неужто сам Один был его предком?

–Практически.

Они разразились таким хохотом, что чуть не полопались оконные стёкла. Наконец Нильс смахнул слёзы, захлопнул папку и небрежно забросил её в верхний ящик стола.

– Ладно, – подытожил Нильс, – пусть пока остаётся тут. С вами пускай едет Лейбнехт. А Гравера ты получишь. Обещаю, он поедет следующим.

Командир взвода одобрительно кивнул.

VIII

Довелось и мне посетить тот кабинет, – буквально на следующий день. Удовольствие ниже среднего. Нильс точно так же сидел за своим сверкающим столом, просматривал какие-то бумаги. Распахнув дверь, я, как ветер, ворвался в его кабинет, и…

Однако обо всём по порядку.

…Следующим утром я, беспечно насвистывая, явился в гараж нашей части, чтобы проверить, как поживает мой Отто. Домой забирать его нельзя. Отто – военный мотоцикл, состоит на службе вермахта. Сунул ключ в замок гаражных ворот – не тот. Перепутал? Нет. В чём дело? Кто-то сменил замок?

Пока я раздумывал, из-под земли вырос Бруно и оттёр меня своей тушей.

Я только взглянул на него, а этого жирного воина уже отбросило назад шага на два. Ну и храбрец! Я обернулся. Вокруг – никого. Я глянул на Бруно; он испуганно жался к гаражным воротам, и в его глазах засветился ужас. Ну и вояка! Голос Бруно сорвался на визг:

– Отставить, Гравер! Охрана!

Тут же послышался топот сапог, будто табун лошадей бежит на выпас. Ясно, связываться бесполезно. Это проделки Нильса.

Так вот, ворвался я в кабинет этой обезьяны и довольно учтиво, как мне тогда показалось, спросил:

–Герр Хольстен, что это значит?! Почему меня не допускают в гараж? А скоро, между прочим, мотокросс!

Нильс гневно вскинул на меня свои поросячьи глазки, метнул молнии из-под белёсых ресниц:

– Не сметь повышать голос на офицера! Не уставное обращение! Пошёл вон! Кругом!

Опешив, не двигаясь с места, во все глаза я глядел на него.

– Почему мне не выдают ключи от гаража? – тихо спросил я.

Нильс как будто смягчился, что само по себе подозрительно.

– Потому что вы в отпуске, и вам тут делать нечего. Отдыхайте, Гравер, и ни о чём не беспокойтесь. Наслаждайтесь вашим отпуском. А ваш мотоцикл забрал Гремберг. А он, в отличие от вас, не боится русских.

Моё сердце бешено заколотилось и оборвалось, повиснув на тоненькой ниточке. Обозвать меня трусом – чёрт с ним. Но отдать Отто этому дуболому?! Отто – Грембергу?! Отто – на запчасти! Вот что это значит! Потому что эта скотина разорвёт его в клочки, тем более по бездорожью! Я медленно опустился на стул, физически ощутив душную волну отчаяния, накрывшую меня с головой.

– Я не разрешал вам садиться. Встать!

Я машинально поднялся на ватных ногах:

–Я согласен.

Нильс наслаждался победой. Ах ты, тыловая крыса!

– Он согласен. Скажите, пожалуйста! С чем же согласно ваше превосходительство?

– Согласен выйти из отпуска и принять участие в восточной кампании.

Нильс внимательно посмотрел на меня.

– Идите, к кому следует, мне-то вы зачем докладываете, – раздражённо буркнул Нильс.

И уткнулся в свои бумаги, всем видом давая понять, что мне тут больше делать нечего. Совершенно разбитый, я покинул его кабинет. В коридоре я вынул из кармана ключ зажигания. Его контуры расплылись, а потом и вовсе исчезли.

Не хватало ещё разреветься, как девчонке! Позор!

IX

Прекрасное летнее утро раскинуло над фамильным садом семейства Дерингер летнюю, звенящую шмелями тишину. Тёплый стоячий воздух до краёв был наполнен свежим ароматом липового цвета и сладким дурманом кокеток-роз. Вязы замерли, как юнкера на смотре. Солнце с удовольствием смотрелось в зеркало пруда, на самой середине которого замерла пара чёрных лебедей. Потом солнце, немного подумав, нежно поцеловало в макушку белую ажурную беседку на краю пруда.

Лишь двое в той беседке возмущали аристократическое спокойствие сада.

Дерингеры – олигархическое семейство, по выражению начитанного Дитриха. Когда-то им принадлежала чуть ли не половина всех частных банков Германии. Герр Дерингер – финансовый магнат. Денежный мешок – в прямом смысле.

Аксель – его единственный сын. Денежный мешочек. Мой ровесник. Учился он, конечно, в закрытой школе, в одном классе с Дитрихом. Дитрих терпеть его не мог, считал пустоголовым надменным выскочкой и использовал любую возможность, чтобы насолить Длинному. Так прозвали Акселя Дерингера в школе за его высокий рост. Впрочем, Длинный был не робкого десятка, хотя с виду – лопух, ничего особенного. Худой, носатый и в очках. Его кличка пекочевала за ним в кружок, где мы все занимались. Это был очень популярный, известный всему Дрездену мотоклуб «Дойче Югенд». Но мы называли его просто «кружок».

У меня были свои претензии к Длинному, но другого толка. Длинный был единственным, кто портил мне кровь на арене. Не раз он лишил меня призового места. И не два. И меня бесила его аристократическая сдержанность. Я принимал её за высокомерие.