Я объяснил ему причины, по которым не звонил. Чижов немного смягчился. По мере того как он узнавал о переменах в деле, настроение его становилось все лучше, а когда я заговорил о том, что после поездки в Новгород и Мурманск придется, возможно, подумать и об арестах, он воскликнул:

— Вот видишь! Дело на мази. Желаю успеха!

Новгород встретил меня мокрым снегом. Пришлось довольно долго колесить по его улицам, чтобы найти дом, в котором жила Королева. Соседка сказала, что она работает медсестрой и вернется домой после шести вечера. Я оставил ей повестку и отправился в кремль, который посещал всякий раз, когда приезжал сюда. Вечером, подходя к прокуратуре города, я еще издали заметил невысокую девушку, стоявшую на улице возле дверей. На ней были серый пуховый берет, зимнее пальто с заячьим воротником и черные боты. Из-под пальто белой полоской выбивался медицинский халат.

Когда я нашел место, где можно было поговорить с Королевой, и разъяснил ей цель своего приезда в Новгород, она съежилась и покраснела. Затем между нами произошел следующий разговор:

— Вы были знакомы с Мошкиным? — спросил я.

— Да… — ответила Королева.

— Как вы познакомились?

— Заочно. Первое письмо от него я получила летом, когда в газете поместили мою фотографию.

— Что он писал вам?

— Сообщал, что работает на комсомольской стройке бригадиром, пользуется уважением, но личная жизнь у него не сложилась.

— Вы ответили ему?

— Да. Неудобно было не отвечать.

— Что было дальше?

— Он стал писать часто, уверял, что тоскует и хочет повидаться со мной.

— Вы ему верили?

— Да.

— Что он еще писал?

— Обещал приехать в Новгород, а потом вдруг сообщил, что в его жизни возникли осложнения, которые могут отодвинуть встречу на несколько лет.

— Какие осложнения?

— Не знаю…

— Как развивались ваши отношения после этого?

— Настроение у него постоянно менялось. Его дела шли то хорошо, то плохо…

— Почему?

— Не знаю.

— Чем это кончилось?

— Он приехал, сказал, что уволился и хочет жениться на мне.

— Где он жил?

— Понятия не имею.

— Как вы отнеслись к его словам?

— Испугалась. Он был пьяный… И после этого все время пил…

— На что?

— Кто его знает.

— Чего же вы испугались?

— Когда он напивался, то спрашивал, буду ли я ждать его, если ему придется сидеть в тюрьме. И вообще был какой-то темный…

— Сколько времени вы встречались с ним?

— С неделю. Потом сказала, чтобы больше не приходил.

— Вы сохранили его письма?

— Да. Если хотите, могу их привезти, — предложила Королева.

Я отпустил ее и вскоре уже держал в руках перетянутую резинкой пачку пухлых конвертов. Я не нашел в письмах Мошкина ни одного упоминания о преступлении, зато, сопоставив их по времени и характеру с неустойчивыми показаниями Коровина, понял причину, которая так влияла на настроение самозваного жениха Королевой.

По возвращении из Новгорода я заскочил домой, взял запасную пару белья и, не задерживаясь, выехал на Московский вокзал. Спустя сутки скорый поезд доставил меня в Мурманск.

Был вечер. Выйдя из вагона, я ощутил нехватку воздуха и легкое головокружение, решил не спешить, немножко акклиматизироваться и, добравшись до гостиницы, сразу лег спать. Когда проснулся, обе стрелки часов указывали на цифру 12. Было непонятно — ночь это или день. Выглянув в окно, я увидел залитые электричеством оживленные улицы, только небо показалось мне не черным, а густофиолетовым. Я понял, что, сам того не ведая, проспал более половины суток. Созвонившись с отделом кадров пароходства, я узнал, что траулер, на который устроился Горобец, находится на ремонте, и через час, проделав довольно длинный, извилистый путь между громадными кранами и пахнущими соленой рыбой пирамидами бочек, добрался до него.

Матрос, стоявший на пирсе, проводил меня в каюту капитана, который довольно лестно отозвался о Горобце, вызвал его к себе, а сам вышел. Когда мы остались одни, я поинтересовался, доволен ли Горобец своей работой, и, получив утвердительный ответ, предупредил, что приехал издалека, из Ленинграда, а значит, не случайно, причинять неприятности не намерен, и если буду понят правильно, то расстанемся мы по-хорошему.

— Что случилось? — с тревогой в голосе спросил Горобец.

— Год тому назад, ночью, в поселке, где вы тогда жили, был обворован магазин.

— Ну и что?

— К краже лично вы никакого отношения не имели, но за три дня до нее в кочегарке вы присутствовали при разговоре, который для меня представляет определенный интерес. Вас допрашивали в свое время о нем, помните? Вы дали тогда уклончивые показания. Если вы и на этот раз поведете себя так же, мне придется похлопотать о том, чтобы вас не пускали в море. Вы можете потребоваться для очных ставок. Прошу вас, Горобец, еще раз вспомнить дежурство в кочегарке и сказать, возникал ли тогда разговор о магазине?

Горобец ответил не сразу. Некоторое время он понуро рассматривал ладони и рукава робы, в которую был одет, пытаясь ногтями счистить с них краску. Потом выпрямился.

— Можно вам задать один вопрос? — спросил он.

— Пожалуйста.

— Где сейчас Мошкин и Храпцов?

— На этот вопрос ответа не ждите. Для нашей беседы он не имеет значения, — сказал я, — но, поверьте, сегодня их положение гораздо сложнее, чем в прошлом. Заговорили Боярский, Сильвинская, появились интересные письма Мощкина.

— Сильва? Что она могла знать?

— Перед кражей Мошкин брал у нее резиновые сапоги.

— А Боярский?

— Боярский, как и Коровин, видел Мошкина и Храп-цова той же ночью в общежитии — пьяных, с одеколоном и конфетами, причем Мошкин был обут в резиновые сапоги.

— Интересно… Значит, Мошкин уходил из милиции?

— Выходит так, но давайте вернемся к тому вопросу, который я поставил перед вами, — о разговоре в кочегарке за три дня до кражи…

— Был такой. Я не сказал о нем раньше, потому что они просили меня молчать, доказывали, что разговор этот был отвлеченным, но если я расскажу о нем, их посадят, хотя они ни в чем не виноваты.

— А сами вы как считаете?

— Как вам сказать… Они мне ничего не предлагали, никуда не звали, намерения залезть в магазин прямо не высказывали. Если же с другой стороны посмотреть, то возникает вопрос, почему они замолчали, когда заметили Дверцова? Что плохого в разговоре о том, что магазин не охраняется и его можно легко обокрасть? Ничего. Об этом надо было бы говорить, и чем больше, тем лучше. Не в кочегарке, конечно, и не за бутылкой водки…

— Вот именно, — согласился я, довольный тем, что к цепи доказательств виновности Мошкина и Храпцова добавилось еще одно звено.

Через день я рассказал о результатах поездок Чижову.

— Все это хорошо, — резюмировал начальник следственного отдела. — Но с доказательствами не так-то густо. Вещей нет. Алиби Мошкина теперь под сомнением, однако оно не опровергнуто. Если не удастся добиться большего, дело придется прекращать.

— Надо идти на аресты, — предложил я.

— Обоих сразу? Или пока одного? Тогда кого? — не без ехидства спросил Чижов.

— Храпцова.

— Почему?

— Потому, что у Мошкина алиби, к тому же он, судя по всему, опытнее и хитрее Храпцова, который уже на следующий день проболтался о краже Коровину. С признанием Храпцова разлетится и алиби Мошкина.

— Это признание еще надо получить…

— После ареста дадим ему очные ставки с Боярским, Горобцом, Малюгиным… Признается!

— Арест считаю рискованным, — продолжал осторожничать Чижов.

— И я так считаю, но делать Храпцову очные ставки, когда он на свободе, — это еще больший риск!

— Хорошо, раз ты настаиваешь на аресте, пойдем к прокурору. Санкцию он будет давать. Ему и доложим.

Внимательно выслушав нас, прокурор сказал:

— Ситуация очень интересная. Надо работать дальше. Что предлагает следователь, мне ясно. Какие у вас предложения, товарищ Чижов?