- Он смотрит?! – одними губами шепчет мне Митька, встряхивая рыжими прядями.
- Да!!! – отвечаю, замечая радостный блеск в родных глазах.
- Тогда, давай вот так!!! – и братишка мягким движением развернул нас к преподавательскому столу.
И вот мы уже оба танцуем, повернувшись лицом к Андрею. Митька прижимается ко мне спиной и переходит на соблазнительные и вызывающие движения стрип-денса, заставляя меня принять правила его игры. Маленький неугомонный провокатор...
Андрей
Вечер, ожидаемо, был скучным и по-новогоднему банальным. Искусственная елка, сверкающая огнями, шарики-снежинки, зайчики-белочки, снеговики-снегурочки, километры сияющей мишуры, зажигательные мелодии и откровенные танцы. А я ждал. Чего ждал – не знал даже сам...
За преподавательским столом все было чинно и благородно. Едва пригубленные напитки, практически нетронутые закуски, вежливые разговоры ни о чем и нудные витиеватые поздравления. Как же мне хотелось за стол к рыжикам, хотелось настоящего праздника, «дружеских» объятий и «нетрезвых» поцелуев, когда любые, даже самые смелые и неприличные прикосновения можно списать на легкое (ну, или не очень) опьянение и общий драйв. Да кого я обманываю – я просто хотел к ним, к моим золотым мальчикам, моей сердечной боли и радости, моей невозможной слабости и невероятной силе.
Отвлекшись на свои невеселые мысли, я и не заметил, как на танцполе напротив меня появилось мое дублированное наваждение. Рыжики танцевали. Но, Господи! Как же они это делали... Да все танцовщицы гоу-гоу должны были немедленно удавиться от зависти на своих стрингах. Мерцающие всполохи света, обманчивый полумрак и... два гибких тела – два золотистых языка одного пламени. Зачаровывают и искушают, околдовывают и манят. Время от времени к ним пытались пристроиться в танце наши девчонки и парни, но рыжики мягкими неуловимыми движениями уходили от навязчивой компании и только вдвоем снова возвращались на прежнее место, напротив нашего стола. Мои мальчишки, танцующие для меня! Только для меня! Сейчас я это видел, знал и наконец-то верил. А когда парни повернулись ко мне лицом, поймали мой ошеломленный взгляд и с загадочными улыбками начали извиваться в каком-то безумно волнующем танце, я просто потерял дар речи. Митька, почти прижавшись спиной к груди брата, грациозно и чертовски соблазнительно вращал стройными бедрами, а Витя, повторяя все движения младшего, еще и оглаживал его тело руками, пройдясь легкой лаской по плечам, рукам, обрисовал линии тела от груди до бедра, накрыл ладонью живот. Не касаясь. Только обозначая силуэт, словно приглашал вместо себя приласкать своего близнеца. Приглашал меня! Попробовать, узнать, владеть. Я снова не мог оторвать от них взгляда, попав в сладкую ловушку их глаз, сердце ныло и рвалось им навстречу.
Мозаика складывалась. Все ее части, которым я не придавал когда-то значения, вставали на свои места. Безупречная логика и моя хваленая интуиции, которых я не хотел слушать почти четыре месяца, со зверскими ухмылками подняли головы и выдали мне самый важный в моей жизни «анализ ситуации». Я влюблен. В рыжих, милых мальчишек. Сразу в обоих. И взаимно!
А память-садистка, удовлетворенно ухмыльнувшись и тяжело вздохнув, вдруг порадовала меня «веселыми картинками» из жизни Андрея Захарова, отчетный период сентябрь – декабрь:
Раз.
Посвящение в студенты. Моя аудитория, моя группа, давно уставшая веселиться и галдеть. Столы сдвинуты по периметру, уже собраны в мусорные мешки пустые коробки из-под пиццы и бутылки от газировки. Присмиревшие ребята сидят кто на стульях, кто на столах. И Витька. С гитарой. Закрыв глаза и прислонившись спиной к спине сидящего за ним брата, он нежно перебирал струны белоснежного инструмента и пел.
Мне так приятно осознать,
Что каждое мгновение,
Ты освещаешь мою жизнь
Своим сердцебиением.
Что каждый раз, когда ты рядом,
Я весь дрожу, как птица в клетке,
И жизнь не будет больше адом,
Расставлены по сердцу метки.
Твой голос льётся сладкой негой,
Твои объятья так теплы.
Мне не расстаться с страстью этой,
Ведь в моём сердце только ты.**
Девчонки, затаив дыхание, блестели влажными от слез глазами. Парни молчали. А я? Меня разрывало от нежности и несбыточных (как мне тогда казалось) желаний. А когда на последнем предложении старший рыжик открыл глаза и посмотрел на меня бездонным синим взглядом, я готов был порвать в лоскуты всех этих глупых дамочек, бросившихся к нему с благодарными поцелуями. А ведь тогда он пел для меня. Только я, как дурак, теша свои глупые страхи, даже думать не хотел о своей пагубной страсти к рыжим мальчишкам.
Два.
За окном сгущаются сумерки, а я проверяю собранные у студентов конспекты, мечтая оказаться дома, на уютном диване с чашкой горячего чая. Очередная тетрадь и... на полях мелкие, старательно прорисованные черно-белые наброски: влюбленные целуются под цветущими ветвями; пара, бредущая вдоль кромки воды, держась за руки; двое, застывшие на пике страсти и удовольствия. Картинки были выписаны так реалистично и в то же время так невозможно волшебно. Перевернув обложку, я прочитал имя владельца – тетрадь принадлежала Дмитрию Гессону. В одном из персонажей я безошибочно узнал себя, а вот другую особу я тогда даже не смог опознать по половому признаку. Девочка или мальчик? И вот теперь я знал, точно и верно, вторым персонажем романтичных картинок был Митька. Он нарисовал себя, со мной. Свои мечты, желания и свои чувства. Ко мне! А я не увидел...
Три.
Большая перемена, спешащие в столовку студенты и преподаватели. Взлетаю на лестницу и вдруг... мне в руки падает чья-то тушка, оступившаяся на ступеньке. Инстинктивно подхватываю под ягодицы (ну вот так получилось) и замираю, сжав ладонями упругую плоть. Неповторимый, запавший в сердце запах, прижавшееся ко мне гибкое тело, теплое дыхание на моей щеке и синие глаза, смотрящие в мою мечущуюся душу. Глаза в глаза. Витька! И стоящий наверху лестницы встревоженный Митя. И снова – глаза в глаза.
- Спасибо! – лепечет рыжеволосое недоразумение, а я, отдернув в панике руки, резко меняю маршрут следования и вместо столовой лечу в служебный туалет. Ну не до еды мне стало в тот момент, не до еды...
Четыре.
Я тороплюсь на дополнительные занятия по экономической безопасности. Вваливаюсь в аудиторию, и первое, что вижу, – две торчащие над партой до боли знакомые попки, соблазнительно обтянутые джинсовой тканью, и томное хихиканье, доносящиеся из-под стола, которое с вероятностью в триста процентов принадлежит моему рыжему двойному искушению. Черт! Черт! Черт! И вот как я теперь должен проводить эти проклятые занятия. Мысленно зажав себя в тугую спираль, разогнал студентов по домам, сославшись на головную боль. Вот только болела у меня от бешеного напряжения совсем не голова, а то, что находится ниже, гораздо ниже, где-то в районе... Тогда я остался один на один с беснующейся в теле страстью, а мог бы...
Пять. Шесть. Семь...
Осознание обрушилось лавиной, накрывая с головой необъяснимыми чувствами: боль – за долгое непонимание, радость открытия себя, сожаление – об упущенном времени, страх будущего и твердость принятых решений. Я услышал вас, мои котята, и поверил. Я наконец-то понял себя и... Принял ваше приглашение. Я приду, приползу, прибегу к вам, мои хорошие. Только не здесь и не сейчас. Совсем незачем ставить в известность весь универ о моих странных желаниях.
Елка озорно подмигивала огоньками, клялась и божилась, что уж этот новый год станет для меня ну просто дико счастливым. Я верил! Отсалютовав полной до краев рюмкой солнечным близнецам, улыбнулся тому, как споткнулся удивленный моей выходкой Митька, и повернулся к импозантному старичку, заслуженному преподавателю английского языка.
- Петр Геннадьевич, а вот Вы знаете, чем отличается наш Дед Мороз от заморского Санта Клауса? – доверительно прошептал я, словно собирался открыть пожилому профессору самую страшную тайну мира.