— Задания нашей группы Столяров выполнял честно, — говорит Митя. — В группе он с весны, но еще в прошлом году помогал. Ходил на связь в Горбыли к сестре Сергея Омельченки...

Гайчук и Лисавенка переглядываются...

— Того, второго Сергея немцы расстреляли?

— Расстреляли.

— Почему этого выпустили?

Вот оно что!.. В отряде отец и младший брат Сергея Омельченки. Ясно они наклепали.

Сидели сложа руки, пальцем боялись пошевелить, а тут патриотами себя выставляют. Митю разбирает злость.

— Сергей был на примете с самого начала. Вернулся из истребительного батальона, сдал немцам оружие. Так вышло. Потом связался с Босняком. Босняк теперь в СД служит.

— Что скажешь об отце Омельченки?

— Хапуга. До войны в магазине торговал. Наживал добро. Хотел, чтоб и Сергей был таким, как он. Если б не сын, не дочери, он бы и не подумал стать партизаном. В лес поневоле пришел.

Ночью Митя стоит на посту. Командир первой роты Ткач сообщил пароли. На полу караульного помещения вповалку лежат партизаны, назначенные на ночное дежурство. Через каждые два часа постовых разводит туго подпоясанный унылый парень. Он из числа тех, кому Митя помог выбраться из железнодорожной роты, однако не знает об этом. Покрикивает на Митю, как на всех остальных. Не успеешь закрыть глаза, как уже снова слышен его пронзительный голос.

Ночь длинная, темная. Митин пост возле дубняка, по которому Катя привела местечковцев в отряд. Дороги тут нет. За дубняком — Медведка и болото. Пост все же ставят.

Вглядываясь в черную как деготь темень, прислушиваясь к лесным шорохам, Митя думает, что жизнь более сложна, запутанна, чем представлялась. Живя в местечке, он даже мысли допустить не мог, что среди партизан найдутся люди, готовые выкопать яму другому. Именно таким кажется теперь старый Омельченка. Зачем оболгал Столярова?

Встречая мать Сергея, Митя всегда чувствовал себя виноватым. Ее сын и дочь погибли, а он живет. От бессонной печали у женщины глубоко запали глаза, сделались неподвижными, как бы остекленели. Глядит этими страшными глазами мать и словно ждет ответа. Только что ей скажешь? Какие найдешь слова?

В темноте слышны осторожные шаги. Митя клацает затвором, громко спрашивает:

— Кто идет? Пароль?

— Курск.

— Калуга, — отвечает Митя, узнав по голосу Ткача.

Ткач подходит, закуривает.

— Не замерз?

— Нет. Спать только хочется.

— Поспи днем. Хорошенько выспись. Ночью пойдем на концерт.

— На какой концерт?

— Завтра увидишь.

Выспаться не удалось. На другой день с утра, построившись в колонну, отряд выходит из Рогалей. Впереди вместе с Якубовским и Анкудовичем командир подрывников Лубан.

Митя идет рядом с Лобиком и Столяровым. У Сергея по-прежнему короткий обрез, который он несет под мышкой.

В дубняке колонна растягивается в цепь. Идут в сторону Малкович тем же путем, каким местечковцы добирались в Рогали. Осень чувствуется сильнее. На деревьях прибавилось желтой листвы, в воздухе царят легкие, прозрачные краски.

— Идем тетеревов глушить, — говорит кому-то Евтушик.

Ноги у Мити точно резиновые, тело утомлено, и он ни о чем не хочет думать. Голоса, разговор доносятся как сквозь сон.

Часа через три отряд выходит на широкое, почти голое болото, и только тут Митя встрепенулся. Болото на всем протяжении полосуют длинные колонны. Через небольшие промежутки они выходят из леса, тянутся к окутанным легкой синевой кустам впереди, заполняют собой все видимое пространство. Какое множество людей! Впервые видит Митя таинственную, разбросанную по разным урочищам, уголкам лесную армию, которая теперь как бы показалась на свет. Может, десять или больше бригад...

Митя проникается торжественностью момента. Не напрасно поднялись тысячи людей. Впереди предстоит что-то важное, необычайное, чего он еще не знает.

Батьковичский отряд останавливается в лозняке. Большинство колонн отправляется дальше, отклоняясь вправо, в сторону Горбылей. Партизаны несут на плечах ручные пулеметы, у некоторых болтаются повешенные на шею автоматы, другие перепоясаны патронными лентами. Красные партизанские ленты на шапках словаков, поляков-тодтовцев, даже мадьярских солдат...

В лозняке ждет повозка, нагруженная мешками. Сперва Митя подумал, что в мешках картошка. Но вот партизаны, взявшись за уголки, приволокли один такой куль, распороли по шву ножом, и в нем оказалось совсем другое добро. Тол. Сотни желтоватых, аккуратно выточенных брусков с отверстиями для запалов.

Митя, как и все, получает толовую шашку, кусок бикфордова шнура с алюминиевым патрончиком взрывателя. Вдобавок — пять спичек и щепочку, смазанную серой. Чтоб было чем поджечь шнур.

Инструктаж перед строем дает Якубовский:

— На полотно выходить строго по команде. Не опаздывать ни на секунду. Шашку — под рельс, шнур поджечь. И сразу же отходить. Все как в прошлый раз. Новичкам покажут командиры рот. Под их ответственность...

В ту ночь, когда Митя ночевал на Залинейной улице, собираясь убежать из местечка, железная дорога просто гремела от непрестанных взрывов.

Теперь будет то же самое.

Батьковичская бригада направляется к местечку. Малковичские курени остаются в стороне. Молчаливые, задумчивые тянутся сосняки. Цветет вереск, разливаясь розовыми озерками по полям и редколесью. Под березами — желтая заметь опавших листьев. В сосняках, насаженных на пустых, бесплодных желтых песках, попадаются совсем голые полянки, поросшие ноздреватым мхом-сивцом.

Митя вдруг начинает узнавать окружающую местность, наполняется трепетным волнением. За тем вон сосняком пойдет молодой березняк, небольшие, празднично красивые три или четыре рощицы, за ними — широкая поляна, на которой шоферы лесной школы учились ездить на газогенераторных машинах. Поляна впритык прилегает к песчаной проезжей дороге из местечка, которая ведет в Громы. За ней — островки молодого сосняка и железная дорога.

Тут, в знакомых до боли местах, прошло Митино детство. Не только детство. Когда подрос, возмужал, он еще охотнее бродил по лесу. Малыши собирали ягоды, а он с середины лета ходил за грибами, блуждая по лесу до поздней голой осени.

Мите сейчас восемнадцать. Значит, уже лет десять знает он этот лес. Жил в будке, в одиночестве. Друзей-грибников у него не было, и поэтому лес как бы научил его думать и мечтать. Куда не залетали его мысли под шум высоченных, мохнатых сосен, на этих вот розовых вересковых просторах! О войне, о том, что придется ходить по родному лесу с винтовкой, он в те далекие безоблачные дни не думал. В жизни, наверное, так и бывает приходится делать то, о чем совсем не думаешь.

Молодой березняк колонна оставляет справа. Бригаде, видимо, выделен участок между Птаховой и Дроздовой будками. Фактически под самым местечком. Скоро будет песчаный пригорок, где в первую осень немцы расстреливали евреев, за пригорком — заросшее осокой болотце с чахлыми сосенками. Дальше — как пойдут, если возьмут вправо, ближе к железной дороге, — встанет гряда смешанного, преимущественно лиственного леса; если левее, в обход болотца, — до самого поля будут сосны и вереск.

Между тем объявляется привал. Митя ложится на вереск. Лобик падает рядом. Он совсем изнемог. В бабкином кожушке взмок, вспотел, как птица в жару ртом хватает воздух. Ничего удивительного — отмахали верст двадцать.

Солнце вот-вот зайдет. Тут, в лесу, свет его красноватый, непривычный, как бы зловещий.

— Знаешь, куда пришли? — спрашивает Митя у Ивана.

— Знаю, — Лобик безразличен. — Могут всыпать по десятое число.

— Не всыплют. Видишь, сколько народу?

— Что тот народ? Десять патронов на винтовку. Не очень-то навоюешь.

Сергей лег поодаль, даже немного похрапывает. Слипаются глаза и у Ивана. Мите спать не хочется. Летом, когда только началась война, немецкие летчики долбили по этим соснякам бомбами. Думали, что тут стоят войска. Еще теперь попадаются заросшие травой воронки, вывороченные деревья. По песчаной дороге, которая отсюда не больше чем за версту, немцы пришли в местечко. Позднее, осенью, Митя собирал вдоль дороги обрывки газет, которые оставили после себя солдаты. Страшные то были газеты. Немцы захватили полмира, хвалились, что захватят весь. "Heute wir haben Deutschland, morgen — die ganze Welt..."[13] Митя еще тогда перевел эти слова и тогда же припрятал в ямах, в старых окопах найденные патроны и гранаты. Оружие должно когда-нибудь стрелять, и вот он, Митя, стал партизаном. Видимо, каждый из двух или трех тысяч партизан, которых Митя сегодня видел, пришел в лес таким же путем. Не мог смириться с тем, что несли фашисты. Неважно, что у партизан мало патронов. Главное — человек не стал на колени...