Евтушик останавливается, вытирает рукавом потное лицо. Добрый кусок отмахал. Начал от первого коллектора и скоро дойдет до второго. Можно считать, полклетки выкосил. Если вырвется еще на день, сена корове на зиму хватит. Какого черта теперь сидеть в отряде? Но некоторым нравится цыганская жизнь. Едят несоленое мясо, отираются около чужих баб. Разбалуется за войну народ.

Евтушик оттачивает косу, острит ее бруском, воткнув рукоятку в податливый торфяной грунт, затем, прыгая через прокосы, идет к канаве. Вода в коллекторе — на самом дне, напиться не так просто. Раскорячившись, держась за берег руками, Евтушик носком лаптя выбивает на стенках канавы лунки, затем ставит в них ноги. Упадет на дно комок торфа, и напьешься не воды, а чаю.

Коллектор оползает, зарастает травой. Если еще год-два не чистить каналы, снова подступит болото.

Нагнувшись, Евтушик видит в темном зеркале воды свое заросшее лицо, косматую голову. Надо было бы побриться, постричься, да все некогда. Черпая пригоршнями воду, косец жадно пьет. Крупные капли падают на дно, звенят, как стеклянные. Вода сразу мутнеет.

Не только напился, но и руки вымыл. Легко зажил дядько Панас, мозолей — ни одной. Были ладони задубелые, твердые, как лошадиные копыта, теперь — мягкие. Панская жизнь. От винтовки мозолей не будет. Если походить с нею еще год, можно и от работы отвыкнуть.

Евтушик обедает, укрывшись в траве, положив рядом винтовку, немного вздремнул.

Даже короткий дневной сон плох, он размагничивает, портит настроение. Евтушик, снова взявшись за косу, мысленно возвращается к войне. Села выжжены, уничтожены, когда их поднимешь? Хату нелегко поставить, а то столько сел. Коней нет, коров, свиней становится все меньше. Где их возьмешь, когда немцев прогонят?

Его сторона уцелела. В Рогалях, Лозовице, Буйках, Прудке, Озерцах эсэсовцев не было. Кинулись догонять партизан в Лужинецкие леса, а оттуда, по большаку, подались дальше. В новых местах жгут. Где стояли Ковпак и Сабуров.

Евтушик думает о том, что надо, пока нажнут нового хлеба, достать хоть пуд муки, отдать хромому Амельке телячью шкуру — пускай выделает, сводить корову к быку. Корова яловая, вот-вот поднимется. Завтра он еще покосит...

Домой он возвращается затемно. Заброшенный двор: стреха в хлеву провалилась; ворота, ведущие со двора в огород, осели, не закрываются. Изгородь жена понемногу разбирает на дрова, так как в дровянике — ни полена.

Из-под крыльца выкатывается черный шустрый комочек, с визгом кидается Евтушику под ноги.

— Радуешься, что жива? — нагнувшись, Евтушик гладит собаку. Нелегко, брат, теперь выжить. Но коль повезло, держи хвост баранкой. Мы с тобой, брат, еще на зайцев сходим.

Все время, пока хозяин, приставив к стене винтовку, разувается, развешивает на частоколе портянки, лапти, моет в выдолбленном из бревна корыте ноги, собака визжит и ластится.

В хате раскрыты окна, пахнет полынью — ее летом раскидывают по углам от блох.

— Две нормы выкосил, — хвалится жене Евтушик. — Еще завтра покошу, а там сложу стожок. Сено будет как чай.

Жена садится за столом напротив. Евтушик подвигает к себе миску и чуть не вскрикнул от удивления.

— Где ты картошки взяла?

— Молодая. Жалко портить. Только завязывается, так я стеблей не вырывала. Нащупала снизу рукой, где покрупнее. Через неделю можно копать.

В голосе жены — радость. Картошка — это жизнь.

Евтушику хочется чем-нибудь отблагодарить жену, и он говорит:

— Я тебе, Марья, гребень заказал. Из люминия. Есть там у нас один штукарь, мастерит. На той неделе принесу.

— Сам хоть живой приди.

Ночует Евтушик в хлеву, на сеновале. Хотя зона и партизанская, но все может быть. Нет ничего страшнее, когда схватят отца, поведут на глазах у детей.

Уже засыпая, сквозь сон Евтушик слышит тихое поскрипывание лестницы. Жена лезет на сеновал, ложится рядом. Еще через минуту слышит ее голос:

— Как придут наши, Панас, так будет ли тебе награда? Ты же так мучаешься...

— Будет, Марья. Мы с тобой именно тогда и заживем...

На другой день на болоте косцов стало куда больше. То в одном, то в другом месте шевелятся мужские, женские фигуры, слышится звонкий скрежет брусков.

Погодка на диво хорошая. Из-за лозняков поднимается солнце, роса блестит. Над канавами, коллекторами висят зыбкие полоски тумана, они тают на глазах.

До полудня Евтушик старается, косит, а когда до намеченной границы, за которую он решил не переходить, остается один прокос, прячет косу. Вчерашняя трава изрядно привяла, местами даже высохла. Он переворачивает скошенные ряды, чтоб после полудня сгрести сено в копны.

Солнце припекает. Полдень. Евтушик берет винтовку, топор, идет нарубить для основы стожка лозин.

В лозняке хоть и небольшая, но тень. Прыгают, перекликаются мелкие пташки. Евтушик закуривает, чувствуя, как приятно кружится голова, деревенеют ноги. По стебельку ползет жучок. Он снимает его, кладет на ладонь, и тогда черный жучок прикидывается мертвым. Даже лапками не шевелит. Но когда он хочет взять его пальцами, жучок вдруг прыгает с ладони, исчезает. Евтушик посмеивается: мизерное создание, а свои у него секреты, хочет жить.

Неожиданно до слуха доносится непонятный гул. Евтушик приподнимает голову, немея от страха: низко, над самым болотом, как раз на лозняки, летит самолет.

Оцепенение продолжается один миг. В следующее мгновенье Евтушик хватает винтовку, становится на колени. А когда брюхо самолета с крестами-разводами на крыльях проносится немного сбоку от того места, где он сидит, он, целясь в кружок пропеллера, раз за разом стреляет.

Дикая радость охватывает Евтушика: на носу самолета показался дымок. Он ширится, расползается, и вот уже шугануло пламя. Самолет снижается, собирается сесть. Он, однако, далековато, за дорогой. Что есть сил Евтушик бежит туда.

Самолет наконец касается земли, подскакивает, тычется носом в торф. От него отделяется темная фигура, сразу исчезая в траве.

Евтушик наконец добежал. Самолет пылает, как огромный костер. Что-то трещит в нем, свищет. Даже страшно подходить.

Взяв винтовку наперевес, Евтушик осторожно крадется по траве. Он видел, как выпрыгнул летчик. Он где-то тут. Мысли скачут, мельтешат. Если он, Евтушик, приведет летчика, вот будет смеху. Только почему самолет полетел над болотом? Обычно летают над железной дорогой, хоть и нет ее, растащили, одна насыпь осталась.

На краю канавы Евтушик отчетливо видит след. Вода взбаламученная, черная. Теперь ему ясно, где мог спрятаться летчик. Под насыпью дороги вода течет через цементную трубу. Фашист, скорее всего, там.

Став на дороге, на том месте, где проходит труба, Евтушик палит из винтовки. Просто так, чтоб припугнуть. Через минуту из трубы вылезает летчик. Он немолод, без шапки, мундир испачкан грязью. На шее у него висит черный с блестящим кантом крест и еще два таких креста на лацкане мундира. С удивлением, страхом, ненавистью смотрит летчик на неопрятного, неуклюжего мужика, который победил его, прославленного аса.

Через три дня звено фашистских бомбардировщиков, снизившись над Буйками, уничтожает их начисто. Сначала с воздуха, пулеметными очередями самолеты поджигают хаты, хлева, а потом, сделав второй и третий заходы, на всем протяжении забрасывают деревеньку бомбами.

ГЛАВА ПЯТАЯ

I

Фронтовые немецкие сводки необыкновенно коротки:

"Das Oberkomando der Wehrmacht gibt bekannt: im Ostfront wurde blos ortliche Kampftatigkeit gemeldet..."[7]

Началось лето. Затишье на фронте странное, тревожное.

Поезда летят как в пропасть. Нарастание движения на железной дороге Лобик и остальные, кто занимается подсчетом эшелонов, отметили еще в мае, но теперь число их увеличилось почти вдвое. Немцы что-то готовят. Платформы, нагруженные техникой, покрыты брезентом, а когда эшелон останавливается на станции, возле платформ прохаживаются часовые. Под брезентом на глаз можно определить контуры танков, других, похожих на них машин. Из вагонов нередко выскакивают солдаты в новых комбинезонах, на платформах стоят пушки — тоже новые, блестят свежей краской.