— Вы… Копылов? — наконец с трудом выдавила она.

— Ну да, — подтвердил он, потом сказал: — Честно говоря, когда вы проснулись, я не поверил, что вы судья. Грешным делом, подумал, что старик напутал и придется мне вас тарабанить по назначению — в Белый Мыс. Оказывается, все в порядке.

За два года у Тани сложился вполне четкий образ Копылова. Не раз она мысленно видела его таким, каким он ей представлялся, — хитрой лисой, хлипким человечком, не раз мысленно разговаривала с ним — сухо, жестко, официально, задавала лаконичные вопросы, от которых он не мог отвертеться. И то, что Копылов оказался внешне совсем другим, в первую минуту обескуражило ее. Она не сумела сразу справиться со своей растерянностью и, думая, что он заметил это, растерялась еще больше.

Она зачем-то поднялась, опять села, понимая, что должна что-то сказать ему. Но что именно сказать? Она подумала, что допустила ужасную глупость, не спросив сразу, кто он такой, и сразу же стала легкомысленно болтать с ним.

Эту глупость надо было немедленно исправить, сказав ему что-то такое, что бы сразу определило их дальнейшие отношения и поставило бы его на место. Все это она решила для себя мгновенно и, решив, сказала не прежним, непринужденным голосом, а сухо и сдержанно:

— Да… Значит, вы сразу узнали, кто я?

— Конечно, мне старик сказал. — Похоже, он не заметил перемены в ее голосе.

— Что же вы молчали?

— Да так, — усмехнулся он. — Любопытно было подольше поглядеть на живого судью. Я вообще хотел только в Светлом признаться. Уверен, вы бы не догадались, куда едем.

— Считаете, это остроумно? — холодно спросила Таня и тут же подумала, что действительно не догадалась бы, куда бегут среди ночи по тундре нарты.

— Почему не остроумно? — возразил он. — По-моему, нормальная шутка, к тому же безобидная.

— Да… не думала, что мы вот так встретимся, — холодно сказала Таня.

— Я сам не думал, — ответил он. — Считал, завтра явлюсь к товарищу судье, закрою это дело, а послезавтра — здравствуй, море!

— То есть как закрою? — возмутилась. Таня.

— Да очень просто, — ответил он. — Как всякие идиотские дела закрывают. Хотите послушать, как оно состряпано? Теперь уж можно рассказать.

«До чего же самоуверенный тип!» — подумала Таня. Она поднялась и решительно сказала:

— Все это вы расскажете мне позже и в другом месте. Давайте собираться. По-моему, вы торопились и боялись, что другим не останется угля.

— Вот как! — Он сдвинул брови, и было видно, что ее тон задел его. Потом он поднялся, расправил плечи. — Что ж, ехать так ехать.

Он взял котелок с недопитым кипятком, открыл печку и выплеснул воду на раскаленные угли. Потом вылил туда воду из другого котелка. Комнату заволокло густым, едким паром. В лампе заметался и погас огонь.

— Что вы делаете? — испуганно сказала Таня.

— Не волнуйтесь, все в порядке, — прозвучал в темноте его спокойный голос. — Пожар страшнее.

Он чиркнул спичкой, зажег свечу, снял с гвоздя у дверей упряжь и легонько свистнул. Собаки тотчас же поднялись и, широко зевая и потягиваясь, побрели к нему, заученно подставляя под постромки короткие шеи.

— Одевайтесь, что же вы стоите? — нетерпеливо сказал Тане Копылов.

— Я одеваюсь, — ответила она, отходя от дверей, и взяла с топчана свою кухлянку.

10

Копылов гнал упряжку к океану другой дорогой: ее не пересекали ни овраги, ни кучегуры. Нарты легко скользили по твердому снежному насту, выжигали полозьями искры, а сильные, сытые собаки, не сбавляя бега, тащили и тащили их вперед.

Но ни хорошая дорога, ни быстрая езда не радовали Таню. Решив держаться с Копыловым строго и отчужденно, она уже не вертелась на нартах, выбирая удобное положение, и не спрыгивала на снег, чтобы размять затекшие, одеревенелые ноги. Она неподвижно и гордо сидела позади Копылова и чувствовала, что потихоньку замерзает. Сперва мороз пробрался в торбаса, сцепил холодом пальцы, потом взялся за руки и, наконец, проник под кухлянку. Промерзать стала каждая клеточка тела. Но Таня терпеливо молчала, не желая просить Копылова, чтоб он притормозил нарты и позволил ей пробежаться.

Лишь когда собаки вынесли нарты на лед океана и, петляя между торосами, затрусили медленней, Таня не выдержала, спрыгнула на лед и, с трудом переставляя непослушные ноги, медленно пошла за нартами, уверенная, что Копылов вскоре остановится и подождет ее.

Страх пришел к ней в ту же секунду, когда она услышала зычный голос Копылова, прикрикнувшего на собак. Он взмахнул остолом над спинами лаек, и те во весь дух понесли нарты.

— Стойте!.. Копылов, стойте!.. — крикнула Таня и побежала, стараясь изо всех сил догнать упряжку.

Копылов не оглянулся. Нарты резко вильнули на повороте и скрылись в темноте за торосами.

— Копыло-о-о-овв!.. — снова крикнула Таня срывающимся голосом, и крик ее, пропарывая морозный воздух; покатился в сторону торосов.

У Тани перехватило дыхание и на глаза поплыли капли пота. Сознание того, что Копылов бросил ее одну среди ночи в торосах, привело ее в полное отчаяние.

«Подло!.. Подло!.. Ведь это же подло!..» — твердила она, задыхаясь и продолжая бежать по следу нарт.

И вдруг она подумала, что еще раньше, еще в избушке, чутье подсказывало ей, что случится что-то неладное.

Теперь она не сомневалась, что Копылов сразу же, узнав, кто она, решил избавиться от нее. Скорее всего они договорились со стариком косторезом. Они сговорились раньше, и проклятый старик поджидал его в избушке. Потом старик исчез. Наверно, он ехал совсем не в Белый Мыс. Черт его знает, куда он ехал. А Копылов решил ее убить. Господи, у него же на нартах лежат топор и винчестер!..

Вспомнив о топоре, Таня остановилась. На мгновение она увидела перед глазами мелькнувшее острие топора. Ей стало совсем страшно.

«Да, да, он хотел убить меня!.. — твердила она себе. — Он хотел убить меня и выбросить портфель с синей папкой! И никто ничего не узнает!.. Старик с ним заодно!..»

Никогда до этого она не знала, что такое страх. Никогда до этого у нее так бешено не колотилось сердце, не подкашивались ноги и не было такого противного чувства боязни за самое себя, за свое «я», которое вдруг сжалось в комочек и трусливо трепыхалось в собственном бессилии, затемняя рассудок и путая мысли. Таня пыталась подавить в душе это незнакомое, гадкое чувство страха и не могла. Дрожащими руками она начала стягивать с себя кухлянку и малахай, так ей стало жарко. И снимая их, продолжала повторять одно и то же:

«Да, да!.. Сперва он хотел убить, а потом бросил!.. Он понимает, что я все равно погибну!.. И никто не будет знать!.. А сам поедет, в Крым!.. Нет, не в Крым!.. Он удирает, заметает следы!..»

Она уже не сомневалась в том, что Копылов хотел ее убить. Но отчего-то передумал. Наверно, знал, что и так с нею будет покончено. Правда, он мог и раньше просто столкнуть ее на снег. Но он решил, что как раз среди торосов подходящее место. Сегодня она не раз слышала далекий рев медведей. Он был уверен, что здесь она быстро попадет к ним в лапы.

«Господи, неужели я погибну?..» — в отчаянии подумала Таня, и все ее существо воспротивилось такой страшной мысли.

Она подхватила кухлянку и, волоча ее по снегу, снова побежала по следу нарт, не сознавая толком, зачем она это делает. На секунду ей представилось, что вся ее жизнь, все, что было до этого, — детство, дом, институт, работа, отношения с Костей, все то, чем она жила и с чем была связана, — решительно ничего не значит в сравнении с тем, что случилось сейчас, потому что именно сейчас она впервые с поразительной ясностью поняла, что она — это она и что ее вдруг может навсегда не стать. От сознания всего этого ей хотелось закричать.

Она бежала и бежала, не переставая с ужасом думать о том, что случилось. Зачем она поехала в Белый Мыс?.. Ах, как была права Лена, отговаривая ее!.. И как были правы Семечкин и Смолякова, когда предупреждали ее о Копылове! Все они хорошие люди, прекрасные люди!.. Почему она не послушалась Лену, поехала с этим проклятым стариком? Теперь же никто — ни Лена, ни Павел, ни Семечкин, ни Смолякова, — ни одна душа не узнает о ее гибели. Копылов убежит, скроется — и никому не придет в голову искать его, потому что старик заодно с ним…