На обратном пути мы осмотрели еще одну достопримечательность: колоссальную скалу метров в семьдесят высотой, которая, наподобие огромной арки или ворот, уходила далеко в океан. Называется она Богенфелс (Скала-арка) и опирается на массивную колонну, поднимающуюся из моря. Арка появилась в результате эрозии, которая шла веками. На ней очень хорошо видно, каким высоким был когда-то берег и сколько песку было снесено в океан, после того как началось поднятие континента.

Не успели мы сделать несколько фотографий, как берег окутал ледяной туман. Величественную арку закрыла серая пелена. Теперь ничего не было видно, лишь слышался гул прибоя. Стало холодно, и мы направились в теплую пустыню.

Назад, в Калахари, из одной пустыни в другую! На высоком плато между пустынями Намиб и Калахари сосредоточены основные обрабатываемые земли Юго-Западной Африки. Мы хотим побывать у бушменов племени ауэн на юге Калахари и записать на пленку их речь. Между прочим, их язык испытал очень сильное влияние языка готтентотов. Три дня пути — и снова длинные песчаные дюны, «красные пальцы» Калахари, и снова наши лица жжет сухой, горячий ветер пустыни.

Несколько дней мы разъезжаем по фермам, на которых пасут скот готтентоты и бушмены. Мы подавлены увиденным. Существование этих бушменов совсем не похоже на первобытную, но по-своему счастливую жизнь бушменов племени кунг на севере. Здесь бушмены чахнут. Если не будет работы на ферме, они погибнут. Они уже не могут жить по-старому, потому что богатые дичью районы с колодцами заняты либо европейцами, либо другими племенами. Здесь есть официально признанные резервации для гереро и готтентотов, есть заповедники для антилоп и газелей, но не для бушменов, которые когда-то были полновластными хозяевами этого края.

Во время поездки мы встречали одни и те же печальные признаки распада и вырождения. Два дня мы провели на ферме, «усыновившей» целую общину бушменов из Калахари. Их осталось всего двенадцать. Живут бушмены в хижинах из ржавой жести рядом с фермой. У всех либо туберкулез, либо венерические болезни. За шесть месяцев туберкулез скосил четверых. Еще на нескольких бушменах лежит печать смерти.

— Болезни занес один из них. Он отбывал наказание в тюрьме за то, что убил антилопу, — сказал хозяин фермы (в этой части пустыни Калахари охота запрещена).

Вялые и апатичные, сидят у своих лачуг охотники, согнанные со своей земли, — одетые в лохмотья человеческие развалины, которые были такими же независимыми и счастливыми людьми, как и бушмены в Самангейгее. Здесь не видно улыбок, не слышно веселого смеха, в лунные ночи никто не танцует и не поет, жизнь приносит людям не радость, а отчаяние. Бушмены глубоко переживают разрыв связей с древними традициями и привычным окружением: они лишились души и вымирают. Единство племени, уважение к самим себе, дисциплина — все слабеет и разваливается. Здесь я впервые наблюдал жестокую ссору между двумя бушменами.

Вечером мы сидели на веранде, и фермер рассказывал о своей поездке на грузовике в Калахари несколько лет назад. Он хотел завербовать бушменов, ему нужны были рабочие руки. Сначала все шло очень хорошо. Бушмены охотно работали на ферме по нескольку месяцев, он расплачивался с ними табаком и маисом, и они так же охотно возвращались к своей первобытной жизни. Но их все больше привлекал более легкий путь добывания пищи, они начали работать на ферме весь засушливый сезон. Скоро они разучились добывать пищу, начали болеть туберкулезом и перестали возвращаться в свою общину даже на время.

К фермеру подошли двое бушменов и попросили что-то.

— Сахару просят. Хотят перегнать на спирт, — сказал он и вынес им сахар. — Все равно долго они не протянут.

То же самое мы видели и на других фермах.

Но там, где болезни еще не взяли верх над бушменами, они живут по-старому. Иногда их охватывает такая тоска по вольной жизни в пустыне, что после обычного рабочего дня на ферме они могут, никого не предупредив, исчезнуть. Они оставляют все свои пожитки (что не соответствует их натуре) и на несколько месяцев возвращаются к привычной жизни. Они снова охотятся и собирают пищу на широких просторах пустыни, поют и танцуют при лунном свете, выполняют древние обряды.

На юге Калахари ноябрь очень жаркий месяц. Днем температура поднимается до сорока пяти градусов. Конечно, теперь нам хотелось оказаться в пустыне Намиб с ее прохладными атлантическими туманами. Чтобы хоть как-нибудь облегчить свою участь, мы направились на юг, в уголок Калахари, который Южно-Африканский Союз превратил в заповедник для антилоп и газелей, — Национальный парк Калахари-Гемсбок. Здесь на положении пенсионеров, как и бушменское племя хойкум в Этоша-Пан, живут последние бушмены Южно-Африканского Союза. Им не разрешают охотиться на «заповедную» дичь с луком и стрелами, а взамен выдают паек (кукурузную муку, табак и сахар), да время от времени служащий заповедника подстреливает для них лань. Бушменам позволяют охотиться только на мелкую дичь — шакалов, зайцев; охотничьи навыки быстро забываются, бушмены уже не могут добывать необходимую им пищу. Десять лет назад в поселении было двадцать восемь человек. Сейчас их ровно половина, да и та существует на средства благотворительности, затрачиваемые явно не по назначению.

Около двадцати лет назад группа симпатизирующих бушменам людей в Южно-Африканском Союзе начала кампанию за создание резервации для последних бушменов в стране, за предоставление им участка земли, где они могли бы свободно жить и охотиться. Сенатор Томас Бойделл, политический деятель и гуманист, защищал эту идею в парламенте в Кейптауне. Была создана специальная комиссия, но план так и не был претворен в жизнь. Против него выступил Национальный совет охраны животных. Совет никак не хотел согласиться с тем доводом, что хотя бы в интересах науки надо сохранить остатки бушменов, древнего народа, который в далекие времена населял всю Африку. О моральной и гуманной стороне плана его противники и не задумывались. В результате бушмены сейчас исчезают, вырождаются. Их осталось очень мало.

Мы провели несколько дней с бушменской общиной, которая живет в травяных хижинах среди дюн поблизости от дома служащего парка Калахари-Гемсбок. Наше посещение внесло заметное оживление в унылое однообразие их жизни (обычно они сидят и коротают тягучее время). Мы оделили их табаком, показали фотографии других бушменов, а когда включили магнитофон и прослушали песни, записанные в Самангейгее, их радости не было конца. Познакомившись с ними поближе, мы записали их песни и сказки. Главой общины был Магай, умный старик, полный чувства собственного достоинства. Этот любивший пошутить мудрец не мог примириться с пассивным существованием. Часто в его глазах появлялось отсутствующее выражение: он размышлял о прошлом и с тревогой думал о будущем своей маленькой общины.

— Теперь мы больше не охотимся и не танцуем. Сидим и ждем, когда привезут пайки. Это плохо, — говорил он. Сам Магай старается по мере сил придерживаться привычного образа жизни: не расстается с оружием (хотя стрелы у него в колчане и не отравлены), учит детей выкапывать коренья и добывать пищу, разводить костер, находить воду. Но путь назад, к свободной жизни, закрыт.

Магай пересказывает древние мифы, вспоминает свои приключения во время охоты и долгие переходы. По собственному признанию, он два раза сидел в тюрьме за охоту на антилоп. Это самое страшное воспоминание в жизни Магая: его заперли в маленькую комнатку! С тех пор прошло много лет, но голос Магая и сейчас дрожит при мысли о тюрьме. Он так и не понял, почему нельзя убивать дичь, которую бушмены употребляют в пищу. Ведь белый человек не ест ее.