Тэккер, видимо, смутился.

— Что верно, то верно, Эд, — сказал он.

— Вы не совсем в своей тарелке, правда? Развинтились немножко?

— Вы сами знаете, со всяким бывает. — Тэккер виновато улыбнулся.

Когда Бэнт ушел, Джо спросил, не думает ли Тэккер, что Фикко намерен захватить Лео.

— Я не гадалка, — ответил Тэккер.

— Мне нужно знать! — сердито закричал Джо. — Лео сам за себя постоять не может, а если я скажу ему про Фикко, он совсем ошалеет и может натворить черт знает что.

— Он будет делать то, что надо, как все.

— Я не думаю, чтобы Лео рисковал больше, чем любой из нас, — сказал Уилок.

— Да, — сказал Тэккер. — Вы слышали — Джилиам ведь говорил, что Фикко не собирается трогать Лео. Если уж он за кем-нибудь охотится, так это за мной. Что ему за интерес возиться с вами?

— Хорошо! — воскликнул Джо. — Почему же нельзя было сразу сказать и не тянуть меня за душу?

Джо вскоре ушел, все еще взволнованный и злой, и с Тэккером остался один Уилок. Джонстон дождался Бэнта и повез его в безопасное место, где Бэнт должен был пересесть в такси.

— Попали в переделку, — сказал Тэккер.

— Да, и я до сих пор не знаю, что вы решили делать.

— Не так-то легко решить. — Тэккер поскреб подбородок, уставившись в пол, потом поднял глаза на Уилока. — Если я посажу своих ребят в банк, чтобы держать Фикко подальше, — сказал он, — выйдет, что я снова с ними связался, и все начнется сначала — опять мы будем замараны, так?

— Так.

— А если я уберу этого сукина сына или хотя бы припугну его, пойдет кавардак, и всех нас выволокут на свет божий, и газеты вцепятся в нас, а больше всего неприятностей нужно ждать от Бэнта. Я знаю этого субъекта. Я всех их знаю. Бэнт забьет мне мяч в ворота раньше, чем этот адвокатишка Холл успеет скинуть свитер и вступить в игру.

— Не сомневаюсь. Так что же вы думаете делать?

— Пока еще не знаю, — сказал Тэккер. — Но я вложил в это дело 110000 долларов и могу сказать вам одно: я отправлю и Фикко, и Холла, и Бэнта, и всю их треклятую шайку к черту в пекло, прежде чем позволю хоть пальцем тронуть мой бизнес.

— И себя самого?

— Что?

— Себя самого тоже к черту в пекло? И себя туда же? — Уилок улыбался неприятной, натянутой улыбкой.

— К черту! Это мои деньги. Больше я ничего знать не желаю. Деньги мои, и они должны принести мне доход. Вот все, что я знаю.

4

Тэккер сказал Уилоку, чтобы он постарался никому не попадаться на глаза, когда будет выходить из дома. Поэтому Генри попросил лифтера позвать для него такси. Он объяснил, что простужен и не хочет ждать на улице.

Генри стоял в вестибюле, пока такси не подъехало к подъезду, а потом торопливо проскочил тротуар, низко надвинув шляпу на глаза и подняв воротник пальто. Он сказал шоферу адрес своей квартиры на Сентрал Парк Уэст. Туда было всего ближе.

Когда машина тронулась, Генри представилось вдруг, как он пробегал по тротуару. «Как заправский бандит, — подумал он, — с маской на лице». Ему пришло в голову, что он тем самым сразу выдал лифтеру, что за птица их новый жилец. Но потом решил, что, быть может, это ерунда. Быть может, лифтер поверил, что он простужен и закутался так, боясь прохладного ночного воздуха. Генри рассмеялся. Он рассмеялся громко, — отрывистым невеселым, судорожным, как плач, смехом. «Ну вот, — подумал он, — вот я и вышел в люди, достиг положения, — раз теперь уж нужно врать, чтобы мне поверили, что я не бандит в маске».

В квартире на Сентрал Парк Уэст пахло плесенью. Уилок не был здесь давно. Его слуга жил в квартире на Парк авеню, а дворецкого и экономку он держал в квартире на Пятьдесят восьмой улице. Уилок прошел на кухню, достал кусок льда, положил его в стакан и почти до краев налил виски. Подняв стакан, он задумчиво посмотрел на него. — «Лед — та же вода, можно не разбавлять», — подумал он.

Он выпил виски залпом, как воду, не отнимая стакана от губ, и, опустив стакан, с минуту постоял, ожидая действия алкоголя. Но ничего не почувствовал.

«Я знаю, что мне нужно: коньяку, — подумал он. — Мягче на вкус».

Генри прошел в столовую, достал бутылку коньяку и внимательно посмотрел на этикетку. Он читал ее, но не видел, что читает.

«Сейчас возьму коньяку, и джину, и хлебной водки, — подумал он, — и кукурузной водки, и виски, и рома, и ликера, и пива. Смешаю все это и обопьюсь, и лопну. А что толку? Раз счастье изменило, его не вернешь». Он налил коньяку в бокал. Рука у него дрожала, и он налил больше, чем хотел. «Счастье мне изменило — навсегда, до конца дней моих», — думал он.

Генри выпил коньяк так же, как пил виски — не отнимая бокала от губ, и с минуту стоял, ожидая. Он слышал свое дыхание. Он дышал носом, медленно и ровно, дыхание было едва слышным, и от него щекотало в носу.

С некоторых пор у Генри появился тик. Внезапно угол рта у него начинал дергаться. Это продолжалось несколько минут, а потом проходило. Когда Генри стоял, ожидая, чтобы подействовал коньяк, тик появился. Генри чувствовал, что у него дергается вся правая сторона рта. Он приложил руку к щеке и почувствовал, как щека дергается у него под пальцами. Он попытался удержать ее, но щека продолжала дергаться под пальцами. Генри рассмеялся и снова налил себе коньяку, больше, чем в первый раз. «Ну уж теперь, кажется, основательная порция», — подумал он и жадно облизнул губы. Он опять залпом осушил стакан и снова постоял, ожидая. Он держал бутылку в одной руке, бокал — в другой. «Я уже вкатил в себя около пинты», — подумал он.

Но он ничего не чувствовал, кроме теплого, вяжущего вкуса коньяка. Теплый вяжущий вкус наполнял рот, проникал в горло и растворялся где-то внутри. Уилок снова наполнил бокал, поставил бутылку и осторожно приложил руку к груди.

Грудь его распирало от тревоги, и ему показалось, что, приложив руку к груди, он физически ощутит эту тревогу. Но он ощутил только свое сердце. Оно билось учащенно и так отчетливо, словно он держал его в руке.

Щека все еще дергалась. Уилок взял стакан с коньяком, подошел к зеркалу над камином и посмотрел на свою дергающуюся щеку. На взгляд тик был не так заметен, как ему представлялось. Это было только легкое дрожание мускула, но оно не проходило. Тик слегка оттягивал рот на сторону, отпускал — рот становился на место, потом тик снова его оттягивал. Уилок смотрел, как дергается щека, и ему хотелось рассмеяться, чтобы подавить нараставший в нем страх; он поднес стакан к губам, желая проверить, дергается ли щека, когда он пьет. Щека не дергалась.

«Что ж, — подумал Уилок, — по крайней мере, я нашел лекарство». Он ласково похлопал по стакану. «Милый коньячишка, старушка-микстурка», — подумал он и нежно посмотрел на стакан.

Как только Уилок перестал пить, тик возобновился. Казалось, кто-то сидит у него за щекой и, точно балерина, дергает ножками. «Прямо-таки цирк», — подумал Уилок.

— Давай, давай, крошка, — сказал он вслух, — жарь веселей!

Голос его громко отдался в пустой квартире. Уилок испуганно оглянулся. «Если я не уберусь отсюда, — подумал он, — так всю ночь буду строить рожи самому себе».

Он допил коньяк, подошел к столу, чтобы поставить стакан, снова наполнил его, быстро осушил и снова застыл, выжидая. Коньяк не действовал. «Очевидно, — подумал Уилок, — мне нужно огреть себя бутылкой по голове, чтобы получился какой-нибудь толк».

Уилок быстро вышел из квартиры. Стоя на площадке в ожидании лифта, он тяжело вздохнул. Потом вспомнил, что не выключил свет. «Пускай горит, — подумал он. — Пусть себе светит, окаянный. Пусть мои деньги хоть раз прольют свет во тьму, вместо того чтобы нагонять мрак».

Уилоку было страшно вернуться в пустую квартиру.

Спустившись вниз, Уилок вызвал такси и сказал шоферу адрес своей квартиры в центре. По дороге он передумал и велел отвезти себя на Парк авеню. Потом сказал шоферу, чтобы он вез его на Сорок девятую улицу, угол Бродвея.