— Верно, девочка, — ответила она. — Поэтому, вот твое приключение... — Бабушка снова посмотрела на мою маму. В этот раз, когда я повернулась, то увидела, что она держала большую стеклянную банку, наполненную множеством розовых бумажных сердечек.

— Ничего себе! Что это? — спросила я, взволнованно.

Мама вложила банку в мои руки, и моя бабушка открыла крышку.

— Это тысяча незабываемых поцелуев от твоего мальчика. Или, по крайней мере, будет, когда ты заполнишь их все.

Мои глаза расширились, когда я пыталась сосчитать все сердечки. Но я не могла. Тысяча — это много!

— Поппи, — сказала бабушка, я подняла голову и увидела, что ее зеленые глаза блестят. — Это твое приключение. Я хочу, чтобы ты меня помнила, когда меня не будет рядом.

Я снова посмотрела на банку.

— Но я не понимаю.

Бабушка потянулась к своей тумбочке и подняла ручку. Она передала ее мне и сказала:

— Я долгое время болею, девочка, но воспоминания, от которых я чувствую себя лучше, — это те, когда твой дедушка целовал меня. Не просто обыденные поцелуи, а особенные, те, от которых мое сердце почти взрывалось в груди. Те, что дедушка убедился, что я не забуду. Поцелуи под дождем, поцелуи на рассвете, поцелуи на выпускном… те, когда он прижимал меня ближе и шептал, что я самая красивая девочка в комнате.

Я слушала и слушала, мое сердце казалось таким наполненным. Бабушка указала на все сердечки в банке.

— Это банка для записи твоих поцелуев, Поппи. Всех поцелуев, от которых твое сердце готово взорваться. Самых особенных, тех, которые ты захочешь вспомнить, когда будешь старая и седая, как я. Тех, которые будут вызывать у тебя улыбку, когда ты будешь воспроизводить их в голове.

Касаясь ручки, она продолжила:

— Когда ты найдешь мальчика, который будет твоим на веки вечные, каждый раз, когда ты будешь получать сверхособенный поцелуй от него, доставай сердечко. Пиши на нем, где вы были, когда целовались. Затем, когда ты тоже станешь бабушкой, твои внуки — твои лучшие дружочки — смогут услышать о них, так же как я рассказывала тебе о своих. У тебя будет банка сокровищ со всеми драгоценными поцелуями, которые заставили твое сердце парить.

Я уставилась на банку и выдохнула:

— Тысяча — это много. Это много поцелуев, бабушка!

Бабушка рассмеялась.

— Это не так много, как ты думаешь, девочка. Особенно, когда ты найдешь свою вторую половинку. У тебя много лет впереди.

Бабушка втянула воздух, и ее лицо исказилось, как будто ей было больно.

— Бабушка, — позвала я, внезапно очень испугавшись. Ее рука сжала мою. Бабушка открыла глаза, и в этот раз слезинка скатилась по ее бледной щеке. — Бабушка? — сказала я тише на этот раз.

— Я устала, деточка. Я устала, и мне почти пора уходить. Я просто хотела увидеть тебя в последний раз, чтобы отдать тебе эту банку. Поцеловать тебя, чтобы я смогла помнить тебя каждый день на небесах, пока не увижу тебя снова.

Моя нижняя губа снова задрожала, бабушка покачала головой.

— Никаких слез, девочка. Это не конец. Просто небольшая пауза в наших жизнях. И я буду приглядывать за тобой, каждый день. Я буду в твоем сердце. Буду в вишневой роще, что мы так сильно любим, под солнцем и при ветре.

Веки бабушки затрепетали, и руки мамы опустились на мои плечи.

— Поппи, подари бабушке крепкий поцелуй. Она устала, ей нужно отдохнуть.

Сделав глубокий вдох, я наклонилась вперед и прижалась в поцелуе к бабушкиной щеке.

— Я люблю тебя, бабушка, — прошептала я, и она погладила мои волосы.

— Я тоже люблю тебя, девочка. Ты свет моей жизни. Никогда не забывай, что я любила тебя так сильно, как бабушка вообще может любить свою малышку внучку.

Я держала ее за руку и не хотела отпускать, но мой папа поднял меня с кровати и в конце концов мне пришлось отпустить руку. Я очень сильно сжала свою банку, слезы капали на пол. Мой папа опустил меня на пол, и когда я повернулась уходить, бабушка окликнула меня по имени:

— Поппи?

Я оглянулась назад, и бабушка улыбалась...

— Помни, лунные сердца и солнечные улыбки...

— Я всегда буду помнить, — сказала я, но не чувствовала счастья. Все, что я чувствовала — это печаль. Я слышала, как мама плакала позади меня. Диди прошла мимо нас в коридоре. Она сжала мое плечо. На ее лице тоже была печаль.

Я не хотела быть здесь. Я больше не хотела находиться в этом доме. Развернувшись, я посмотрела на своего папу.

— Папа, могу я пойти в вишневую рощу?

Папа вздохнул.

— Да, малышка. Я приду и проверю тебя позже. Только будь осторожна. — Я увидела, что мой папа берет свой телефон и звонит кому-то. Он просил их последить за мной, пока я буду в роще, но я убежала прежде, чем поняла, с кем он говорил. Я направилась к передней двери, прижимая свою банку с тысячью пустыми незабываемыми поцелуями к груди. Выбежала из дома, затем с крыльца. Я бежала и бежала без остановки.

Слезы лились по моему лицу. Я слышала, как кричали мое имя.

— Поппи! Поппи, подожди!

Я оглянулась назад и увидела, что Рун наблюдает за мной. Он был на своем крыльце, но немедленно начал догонять меня по траве. Но я не остановилась, даже для Руна. Я должна была добраться до вишневых деревьев. Это было любимым местом моей бабушки. Я хотела быть в ее любимом месте. Потому что мне было грустно, из-за того, что она уйдет. Уйдет на небеса.

В ее настоящий дом.

— Поппи, подожди! Притормози! — кричал Рун, когда я повернула за угол к роще в парке. Я пробежала через вход, под огромными деревьями, которые были в полном цвету, и создали туннель над моей головой. Трава была зеленой под моими ногами, а над головой было голубое небо. Ярко-розовые и белые лепестки покрывали деревья. Дальше, в конце рощи, было самое большое дерево. Его ветки висели низко. Ствол был самым толстым во всей роще.

Оно было самым любимым у нас с Руном.

И у моей бабушки тоже.

Я задыхалась. Когда я была под любимым деревом моей бабушки, то опустилась на землю, сжимая свою банку, пока слезы текли по моим щекам. Я слышала, как Рун встал рядом со мной, но не подняла взгляд.

— Поппимин? — сказал Рун. Он так называл меня. Это означало «моя Поппи» по-норвежски. Я любила, когда он говорил на норвежском со мной. — Поппимин, не плачь, — прошептал он.

Но я ничего не могла поделать. Я не хотела, чтобы бабушка покидала меня, даже если и понимала, что она должна. Я знала, когда вернусь домой, бабушки уже не будет там — ни сейчас и ни когда-либо.

Рун опустился на место рядом со мной и притянул меня в объятия. Я прижималась к его груди и плакала. Я любила объятия Руна, он всегда так крепко держал меня.

— Моя бабушка. Рун, она больна и уходит.

— Я знаю. Моя мама сказала мне, когда я вернулся из школы.

Я кивнула у его груди. Когда больше не могла плакать, то села и вытерла щеки. Я посмотрела на Руна, который наблюдал за мной, и попыталась улыбнуться. Когда я это сделала, он взял мои руки в свои и притянул их к груди.

— Мне жаль, что ты грустишь, — сказал Рун и сжал мою руку. Его футболка была теплая от солнца. — Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь грустила. Ты — Поппимин: ты всегда улыбаешься. Всегда счастлива.

Я шмыгнула носом и положила голову на его плечо.

— Я знаю. Но бабушка — мой лучший друг, Рун, и ее больше не будет со мной.

Рун ничего не сказал сначала, но затем заговорил:

— Я тоже твой лучший друг. Я никуда не собираюсь. Обещаю. Навсегда-навсегда.

Моя грудь, которая так сильно болела, внезапно перестала так сильно болеть. Я кивнула.

— Поппи и Рун навеки, — сказала я.

— Навеки, — повторил он.

Мы сидели в тишине некоторое время, пока Рун не спросил:

— Для чего эта банка? Что в ней?

Вытянув руку, я взяла банку и подняла ее в воздухе.

— Моя бабушка подарила мне новое приключение. То, что будет длиться всю мою жизнь.

Брови Руна были нахмурены, и его длинные светлые волосы упали на глаза. Я убрала их в сторону, и он полуулыбнулся, когда я сделала это. Все девочки в школе хотели, чтобы он так улыбался им, — они сами говорили мне. Но он улыбался только мне. Я говорила им, что никто из них в любом случае не может заполучить его, он был моим лучшим другом, и я не хотела делиться.