Мгновенно как-то промелькнуло в ее голове: «Вот я ему так и отомщу — Сашке. Вот так». А он уже подтянулся на руках, снова перекинул тело свое на балкон и начал целовать ее сам, как голодный пес набрасывается на — еду, как человек, которому долго держали зажатым рот и нос, а потом дали воздуха, хватает его жадна, как…
— Запри дверь, — сказала Тамара. — Псих! Придут ведь сейчас, — Он поднял ее на руки, боясь оставить даже на миг, с ношей своей драгоценной подошел к двери и запер. Так же тихо понес ее к дивану. — Не сюда, — сказала она, — в мою комнату.
Она слышала, как колотится и рвется из-под ребер его сердце, как воздух, горячий воздух выходит из груди его и дует ей в лицо, и желание тоже пришло к ней. И она обняла его и притянула к себе, а он бормотал, как безумный: «Томка! Томка!» — и закрывал губы ее телом, дышал ее запахом, ею всей, и проваливался куда-то в густую горячую черноту, на дне которой блаженство и исполнение всех желании плавали в обнимку в терпком и пахучем вареве, называемом — наслаждение. И не помнил он ничего, что случилось, потому что сознание бросило его в эти минуты. Очнулся только, услышав:
— А теперь, Коля, правда, уходи и никогда больше не возвращайся. Слышишь? Я прошу тебя, если любишь. Сейчас. Мне надо одной побыть. Не думай, что из-за тебя. Просто одной.
— Не уйду я никуда, Тамарка! И вернусь обязательно! И ни с кем тебя делить не буду. Ты же знаешь, что Колька Коллега держит мертвой хваткой. Не вырвешься!
— Вырвусь, Коля! Я сейчас сильная, потому что мне очень, очень плохо!
— Кто-нибудь обидел? Убью!
— Ну вот, «убью»! Другого нечего и ждать от тебя. И если б знал ты, кого убивать собираешься…
— Кого же?
— Я, Коля, вот уже года три с Кулешовым Сашей, которого песню ты мне спел и который сидит или убит — все сразу. Ни то, ни другое, Коля. Живет он здесь, в театре работает, а сейчас у меня с ним плохо.
На все что угодно нашел бы ответ Коллега, на все, кроме этого, потому что еще там, в лагере, казалось ему, что знает он этого парня, что, встреть он его, узнал бы в толпе, что появись он только — стали бы они самыми близкими друзьями, если душа его такая, как песни, — не может и быть иначе. Сколько раз мечтал Колька, чтобы привезли его в лагерь, да и не он один — все кругом мечтали, и хотели бы с ним поговорить хотя бы. Всего ожидал Колька, только не этого. И не зная, что ответить, и как вести себя не зная, встал Колька и вышел, не дожидаясь даже дружка своего и Максима Григорьевича…
ВОСПОМИНАНИЯ. СТАТЬИ. ЭТЮДЫ
Лев Колодный. «Я ТЕБЕ ЗАВИДУЮ БЕЛОЙ ЗАВИСТЬЮ»
Интервью о С. В. Высоцким
С полковником Высоцким мы встретились неподалеку от исторического особняка на улице Кирова, занимаемого в дни Московской битвы Ставкой, где он, по его словам, будучи старшим лейтенантом, «участвовал в обеспечении телеграфной связью ставки Верховного Главнокомандования». Но разговор пошел не о войне, а о сыне полковника Владимире Высоцком — известном поэте, композиторе, артисте, вся жизнь которого связана с Москвой. Здесь он родился, учился в школе и театральной студии, работал на сценах разных театров, снимался в кино, пел во многих клубах — до последнего дня жизни.
Меня интересовало в первую очередь, где прошло детство и юность будущего поэта.
— Эти адреса названы в песнях, — ответил Семен Владимирович Высоцкий, сев за стол и закурив. — Так вот, «Дом на Первой Мещанской в конце» — это дом № 126 по нынешнему проспекту Мира, прежней Первой Мещанской, от него сохранилась только дворовая часть здания после сноса фасада, выходившего на проспект. Здесь в детстве Володя прожил со дня рождения и до второго класса. Сюда же в соседний дом опять переехал, когда закончил школу, поступив в студию МХАТ.
Второй адрес также сообщается в песнях — Большой Каретный переулок. Здесь он жил со мной и моей женой в конце сороковых до середины пятидесятых годов. Это дом № 15, квартира 4.
— Есть песня с такими словами: «Жил я с матерью и батей на Арбате».
— Нет, тут ни с кем не жил он никогда. Это поэтический прием. Мой сын всю жизнь был артистом, не работал в «комплексной бригаде», «не бичевал», не воевал на фронте, «не привлекался» и так далее. Был он, как я теперь понимаю, поэт, и это давало ему право говорить от лица своих героев, их в его песнях сотни.
— Семен Владимирович, теперь вопрос, относящийся к вам, родителям: меня интересует родословная поэта.
— Володя — самородок, мы на него никак не повлияли, пишите только о нем…
Я не спросил, но заметил, что в отличие от золотых — у людских самородков есть не только земля, их сотворившая, но отец и мать, предки. Мне поэтому хотелось бы, чтобы все знали, кто родители Владимира Высоцкого.
«Я из военной семьи», — так, кажется, он рассказывал сам?
— Да, все так, — ответил голосом, в котором мне стали слышаться очень похожие, характерные интонации сына, отец. И короткими фразами, как будто на докладе, дал краткую биографическую справку. — Родился я в 1915 году в Киеве. Мой отец — дед Володи, Владимир Семенович Высоцкий, — родился в 1889 году в Брест-Литовске, в семье учителя, преподававшего русский язык. Имел также профессию стеклодува. У отца было три образования — юридическое, экономическое и химическое.
Переехав в Москву с отцом, я учился в политехникуме связи, который окончил в 1936 году. В техникуме познакомился с сестрой товарища — Ниной. Она стала моей женой, а в 1938 году — матерью Володи.
В техникуме прошел курс вневойсковой военной подготовки, получил звание младшего лейтенанта. И с марта 1941 года — на военной службе. Считаю военную профессию главной в своей жизни. Заочно окончил академию связи. Уволен из армии в звании полковника за выслугой лет. Участвовал в обороне Москвы, освобождении Донбасса, Львова, взятии Берлина, освобождении Праги… Имею свыше двадцати орденов и медалей Советского Союза и Чехословакии, почетный гражданин города Кладно.
Мой брат, Алексей Высоцкий, профессиональный военный, закончил артиллерийское училище, всю войну воевал артиллеристом. После войны занимался журналистикой, написал несколько книг. От него Володя узнал много фронтовых историй. На войне брат был награжден шестью орденами, из них тремя — боевого Красного Знамени, многими медалями.
В Москву я приехал в 1945 году вместе со сводным полком фронта, участвовавшим в Параде Победы. Подарил при встрече подросшему сыну погоны майора. Этот факт преломился затем в «Балладе о детстве» в таких строчках: «Взял у отца на станции погоны, словно цацки, я».
Вскоре снова уехал в Германию, где продолжал службу. Судьба сына сложилась так, что с девяти лет он жил в моей второй семье. Тогда воспитывала его моя жена Евгения Степановна Лихалатова, они полюбили друг друга — в то время Володя называл ее матерью. Три года Володя провел в маленьком немецком городке. Там начал учиться игре на фортепиано. Чтобы ему было интересней заниматься, стала брать уроки и Евгения Степановна. Слух у сына, как говорил немецкий учитель музыки, абсолютный. Ему было легче играть по слуху, чем с листа. Фортепиано всегда стояло в нашем доме. Вот отсюда — происхождение Володиных строк — «Известно музыкальной детворе, что занимает место нота «ре» на целый такт и на одну восьмую…».
— А вы играли на фортепиано?
— Да, по слуху, хотя и учился. Любил в молодости петь песни Вертинского, Дунаевского… Много лет спустя в фильме «Место встречи изменить нельзя» Володя изобразил, как я пел песни Вертинского, а потом спрашивал, узнал ли я себя…
— Узнали?
— Да, похож! Рос Володя мальчишкой добрым, честным, учился легко, хотя неровно, много проказничал. Мог взорвать найденную в лесу гранату. Приходил домой с обожженными бровями. Мог раздарить игрушки, даже велосипед однажды оставил немецким мальчишкам. Страшно любил живой мир, собак, хотя у нас их дома не было.