В дальнем конце дома они обнаружили освещенное окно на первом этаже. Только в нем и оставался свет, но они не могли заметить это со своей позиции на холме. Это единственное незанавешенное окно было открыто прохладному ночному воздуху.

Повернувшись спиной к окну, перед цепочкой телевизионных мониторов сидел человек и читал газету. Он даже мельком не поглядывал на экраны.

Витторио подступил к окну как можно ближе. Нацелился сидящему в затылок и выстрелил. Дело было сделано.

Боже мой, подумал Джьянни Гарецки. Пятеро.

Он посмотрел на Витторио при свете, падающем из окна. Лицо Витторио ничего не выражало, а Джьянни про себя удивился тому, что хотел на нем что-то увидеть. Потом они забрались через окно в дом, и он вообще перестал чему-то удивляться.

Витторио прошел через комнату, потом коротким коридором – в парадный вестибюль. В кроссовках на резиновой подошве они с Джьянни двигались по выстланному плиткой полу совершенно бесшумно.

На лестничной площадке второго этажа светился оранжевый ночник, и при этом неярком свете они поднялись наверх. Джьянни лихорадило, лицо пылало, и пот катился по нему, словно слезы.

В коридор второго этажа выходило пять дверей, но только одна из них была закрыта. Витторио легко отпер ее. Джьянни последовал за ним в темную комнату, вдохнул воздух, насыщенный запахом секса, и повернул выключатель.

Обнаженная чета спала на огромной кровати. Мужчина большой, средних лет, смуглый и начинающий полнеть. Женщина совсем юная, красивая, с выражением нежной, почти святой невинности на лице.

Наведя на любовников пистолеты с удлиняющими их глушителями, Витторио и Джьянни стояли и ждали, когда включенный свет разбудит спящих.

Равенелли первым пошевелился и открыл глаза. Он взглянул на двух мужчин в черных масках и перчатках, на пистолеты, нацеленные ему в голову. Приподнялся, чтобы разглядеть получше. Джьянни восхитила его выдержка. Равенелли не произнес ни звука и не выразил никаких эмоций.

Через несколько секунд проснулась и молодая женщина. Она вскрикнула всего один раз. И замерла в молчании и неподвижности. Это казалось столь естественным, что по ошибке ее поведение можно было бы принять за акт доверия. Но Джьянни не сделал подобной ошибки. Он прекрасно понимал, как она напугана.

Молчание тянулось и тянулось, казалось, что его излучает сам воздух.

Тишину сломал Витторио:

– Вы знаете, кто я такой?

Дон медленно наклонил голову:

– Чего я не знаю, так это каким образом вы проникли сюда и нацелили на меня пистолет.

– Вы это знаете.

Джьянни увидел на смуглом лице выражение сдерживаемой боли.

– Пятеро славных людей, – произнес Равенелли.

– Я поплачу о них позже, – сказал Витторио, – а сейчас я просто хочу узнать, куда вы дели моего мальчика.

– Какого мальчика?

Витторио выстрелил без предупреждения, и маленькое отверстие появилось на подушке девушки. Всего в нескольких дюймах от ее головы. Она широко раскрыла глаза – но и только.

– Следующий выстрел прикончит ее, – проговорил Витторио. – Давайте попробуем еще раз. Где мой мальчик?

– Полчаса езды отсюда.

На этот раз ответ был дан без промедления.

– С вашим мальчиком все в порядке, – продолжал Равенелли. – У вас нет оснований беспокоиться. Мы тут не звери. С детьми не воюем. У нас нет ни малейшего намерения причинять зло вашему сыну.

Витторио Батталья молча смотрел на него.

– Слово чести, – добавил Равенелли.

Молчание Витторио дало ему понять, что тот думает о его чести.

Равенелли впервые обратился к Джьянни:

– Вы, должно быть, Джьянни Гарецки. Я высоко ценю ваши работы. Уже много лет. Я оценил их раньше критиков. У меня есть два ваших полотна. Они висят внизу в гостиной. Возможно, вы заметили их, когда шли сюда.

Единственные изображения, которые заметил Джьянни, были вставленные в рамки фотографии на стенах спальни… старые семейные фотографии детей и стариков, замерших без улыбки в своих воскресных костюмах. И подумал, какой же из сфотографированных мальчиков был Дон Пьетро Равенелли.

Дон повернулся к Витторио:

– Хотите послушать, как я поговорю с вашим сыном по телефону? Может, вы тогда успокоитесь насчет того, как с ним обращаются?

– Я хочу поговорить с ним сам.

– Неудачная мысль. Для всех нас.

– Почему?

– Потому что там с ним двое мужчин, и они поймут, что я под дулом пистолета, в ту же секунду, как услышат ваш голос. И тогда они перевезут ребенка в другое место до того, как мы туда приедем. Пострадаем все мы.

Джьянни наблюдал за своим другом, пока тот обдумывал слова Равенелли. Сначала Витторио долго смотрел на телефонный аппарат на ночном столике, потом перевел взгляд на дона и на молодую женщину с широко распахнутыми глазами и девственно невинным лицом, которая, казалось, не сознавала, что лежит в постели совсем нагая. Потом Витторио снова посмотрел на телефон.

– Как ваше имя? – спросил он у девушки.

– Лючия. – Это первое произнесенное ею слово она выговорила хрипло и с трудом.

– Мне очень жаль, что вы оказались замешанной в это, Лючия. Но вы не пострадаете, если только ваш мужчина не станет мне лгать. Если он лжет, и вы не скажете мне об этом прямо сейчас, я застрелю вас прежде, чем застрелю его. Вы понимаете, что я говорю?

Девушка кивнула.

– Вы верите, что я так и поступлю?

– Да.

– Хорошо. Дон Равенелли сказал мне правду?

– Насколько мне известно, – минуту подумав, ответила Лючия. – Но могут быть вещи, о которых Пьетро не говорил мне. Несправедливо наказывать меня за это.

– То, что произошло с моим сыном, еще более несправедливо. – Витторио повернулся к Равенелли: – Где у вас параллельная трубка, чтобы я мог послушать?

– В соседней комнате. Справа от входа.

– Следи за ним внимательно, – сказал Витторио Джьянни и пошел в соседнюю комнату, чтобы услышать голос сына.

Он насчитал пять гудков, пока на другом конце подняли трубку. Ответил мужской голос.

– Кто это? – произнес дон. – Тони или Дом?

– Это Тони, Дон Равенелли.

– Все в порядке?

– Разумеется. Все отлично.

– Никаких проблем с мальчиком?

– Ни одной, Дон Равенелли. Сейчас он спит, как маленький ангел.

– Хорошо. Разбуди его и позови к телефону. Я хочу с ним поговорить.

– Вы имеете в виду – сейчас?

– Нет. На следующей неделе. Позови его сию минуту.

В ожидании Витторио так стиснул пальцы на трубке, что их начало ломить. Потом он услыхал, как сонный детский голосок произнес “алло”, и почувствовал, что внутри у него что-то смягчилось.

– Прости, что разбудил тебя, Пол, – заговорил Равенелли. – Но я просто хотел убедиться, что Дом и Тони хорошо обращаются с тобой.

– А вы самый большой босс?

– Я не знаю, насколько я большой, – рассмеялся Равенелли, – но я и в самом деле босс.

– Дом и Тони обращаются со мной хорошо, но я хочу домой. Когда я поеду домой?

– Теперь уже очень скоро.

– Что это значит?

– Возможно, дня через два или даже скорее.

– Вы скажете об этом маме и папе, чтобы они не волновались?

– Конечно.

– А у них все в порядке?

– В полнейшем.

– Хорошо, – сказал мальчик.

Секундой позже Витторио услышал, что связь оборвалась. Мой сын, произнес он про себя, и впервые за все эти дни сознательно позволил себе роскошь надеяться.

Когда он осторожными шагами, словно опасаясь нарушить слишком хрупкое равновесие, вернулся в спальню, мизансцена из трех действующих лиц оставалась ненарушенной.

– Позвольте мне кое-что объяснить вам, – заговорил дон. – Все это – не моя операция. Это всего лишь любезность, которую я вынужден оказать Дону Карло Донатти. И любезность уже обошлась мне в жизнь семи хороших людей и потерю значительной доли самоуважения. Так что обо мне вы можете не беспокоиться. Я готов и счастлив кончить все прямо здесь.

– Хорошо, – кивнул Витторио. – А сейчас прошу вас и Лючию одеться, и тогда я сделаю вас еще счастливее.