– Что ж, дело ясное, – ответил Донатти. – Вы заполучили ружье и документы, вам больше не угрожает возбуждение судебного дела против вас. А миссис Батталья заверила меня, что хочет одного: забыть всю эту историю.

Дарнинг повернулся к Пегги:

– Это правда?

– Я ведь говорила вам об этом по телефону, – сказала Пегги. – Вы должны были довериться мне с самого начала. Я никогда не выдала бы вас.

– Ну а теперь?

– Теперь я просто хочу быть с теми, кого люблю, и жить своей жизнью.

Генри Дарнинг медленно кивнул. Как мило, подумал он, испытывая в то же время тихое отчаяние от того, насколько он сам стремился поверить, что внезапный поворот на дорогу к свету, к надежде на искупление все еще возможен. Ведь в нем есть добрые начала, и они могут быть реализованы. Он уверен, что такие начала существуют.

Он посмотрел на Поли, который стоял рядом с матерью, и прочел это на невероятно серьезном мальчишеском лице. Такой серьезный маленький мальчик, подумал он, смеется ли он когда-нибудь или хотя бы улыбается? Темные, трагические глаза, устремленные на Дарнинга, проникали в сердце. Он обещал Мэри, что спасет мальчика… однако возможно ли это теперь? Уже не во имя Мэри, а во имя самого Дарнинга.

Дарнинг улыбнулся ребенку.

– Ну а ты, Поли, – заговорил он в той полусерьезной, полушутливой манере, которая неизменно привлекала к нему сердца детей любого возраста. – Считаешь ли ты, что для меня есть надежда?

Однако на Поли, наделенного непосредственной глубиной восприятия, обаяние Дарнинга не подействовало, а шутка осталась не понятой.

– Я не знаю, что вы имеете в виду, – сказал он.

– Думаешь ли ты, что если бы я очень постарался, то мог бы стать хоть отчасти таким хорошим, как твой отец?

Поли задумался.

– Вы художник? – спросил он, потому что для него, чем бы еще отец ни занимался в своей жизни, он прежде всего был художником.

– Нет. Но иногда мне хотелось им стать.

– Тогда кто же вы?

– Юрист.

– Я не люблю юристов.

– А кто их любит? – снова рассмеялся министр.

И вдруг он вспомнил о мертвом человеке в кустах – и ему сразу сделалось очень скверно.

Подожди, пока они его обнаружат.

Все оборачивалось полным безумием, как ни поверни. Он слишком далеко зашел, убивая, чтобы рассчитывать на полную перемену к лучшему. И слишком многие узнали о его делах. Он мог бы поладить с деятелями в Вашингтоне, поскольку те руководствовались бы такими тонкостями, как юридические и политические соображения. Но люди вроде Донатти, Баттальи или Гарецки не подчиняются этим ограничениям.

Хуже некуда, подумал он, впадая почти в полное отчаяние, как если бы искренние угрызения совести сделали его лучше. В конце концов каждого из нас определяют поступки. А он точно знал, на какое место поступки ставят его самого.

– Ну так что? – спросил он дона.

– Это вы мне скажите, Генри.

– Я по натуре не злодей, Карло. Я этому не радовался. Поскольку приняты во внимание мои жизненные интересы, я более чем счастлив удалиться.

– Хорошо. Tutto buono[33]. Для всех нас.

– Могу ли я рассчитывать, что вы поговорите с Баттальей и Гарецки?

– Как только их отыщу.

Встав коленями на траву, Дарнинг начал собирать все, что дал ему Донатти, и по частям заталкивать в свою сумку.

– Послушают ли они вас? – продолжал он. – Пойдут ли они на перемирие? Или мне придется провести остаток жизни при вооруженной охране?

– Нет проблем. Все, чего хотел Витторио, это его жена и сын. Теперь он их получит.

Генри Дарнинг кивнул, укладывая в сумку последнюю из улик.

А я получу тебя, подумал он, и выстрелил из большого “магнума” без глушителя сквозь ткань адидасовской сумки. Выстрел громом прогремел на поляне и эхом разнесся среди скал. Дон опрокинулся на спину, словно сраженный дубиной. Дарнинг увидел, как его пистолет выпал из руки и исчез в траве. Пегги и мальчик замерли, оглушенные взрывом, не в силах понять, что произошло. Потом Генри Дарнинг выпрямился, держа в руке вынутый из сумки “магнум”, и тогда они поняли.

Поли почувствовал, как мать обхватила его и прижала к себе, но он на нее не смотрел. Слишком был занят, наблюдая за двумя мужчинами. Грохот выстрела отдавался у мальчика в голове, заполнял ее так, словно больше ничего в ней не осталось.

Он видел, что человек по имени Генри стоит с большим пистолетом в руке, а другой человек, Карло, лежит в траве, и на рубашке у него вокруг правого плеча расплывается красное пятно.

Но глаза у Карло были открыты, и он приподнялся на левой руке, чтобы лучше видеть Генри и, может быть, догадаться, что он собирается делать. Что, по мнению Поли, было достаточно глупо, потому что каждому понятно, что Генри собирается выстрелить Карло прямо в голову.

Потом что-то еще внезапно тоже показалось мальчику неразумным и непонятным. Где Фрэнк Ланджионо? Если он телохранитель Карло, почему он не прибежал сюда?

Да потому что он мертв.

Поли сообразил это в ту же секунду, как задал себе вопрос о Фрэнке. Так же, как сообразил, что Генри намерен убить Карло, потом его маму, а потом и его, Поли. Он не знал, почему и за что. Он просто понял, что так оно и будет.

Однако Генри почему-то не торопился стрелять. Он просто стоял с большим пистолетом в руке и смотрел на Карло, а Карло смотрел на него, и на лице у Карло было странное выражение.

– Если ты собираешься сделать это, так делай, черт тебя возьми! – сказал Карло. – Я ненавижу всю эту лишнюю возню.

– Мне очень жаль, Карло.

– Знаю. Тебе всегда жаль. Каждый раз. Но это, кажется, никогда тебя не останавливало.

Генри не ответил.

Наблюдая за ним и двигаясь очень осторожно, Поли вынул свой коротконосый пистолет из кармана, где он держал его последние два дня и две ночи. Он поднял пистолет обеими руками и нацелил Генри в затылок. Мама больше не прижимала Поли к себе, но он чувствовал ее взгляд и боялся, как бы она не сказала и не сделала ничего такого, что заставило бы Генри обернуться. Поли знал, что Карло со своего места видит его, но насчет Карло он не беспокоился. Он из тех, кто точно и сразу понимает, что следует, а чего не следует делать.

– Как ты узнал о моем человеке там, в кустах? – спросил Карло, чтобы вынудить Генри разговаривать.

– Узнал, потому что это в твоем духе.

Мальчик сделал глубокий вдох, как учил его Дом, и начал нажимать на спуск.

Я сделаю только один выстрел, подумал он, и в эту секунду Генри повернулся и посмотрел на него.

Поли заметил нечто необычное у него на лице – почти что намек на улыбку. Как будто у них с Генри была тайная шутка, известная и понятная только им двоим.

Потом револьвер выстрелил, и все исчезло.

Глава 91

Джьянни Гарецки медленно приходил в сознание.

Он видел небо только одним глазом. Лежал на спине в грязи. Но не был мертв. Хотя голова у него горела огнем.

Он заставил себя сесть. Единственным зрячим глазом разглядел в нескольких футах от себя изуродованную машину, а потом и свою, целую, чуть дальше по дороге.

Припомнил человека с окровавленным лицом, который поднял пистолет, и опять ощутил знакомую тишину падения.

Джьянни сначала потрогал голову в том месте, где ее особенно жгло, а после – ослепший глаз. И там и там нащупал засохшую кровь. Если бы пуля ударила на четверть дюйма ниже, ему уже не довелось бы сидеть. Никогда.

Его часы показывали, что без сознания он провел почти два часа.

Встав на ноги, он доковылял до человека, который в него стрелял. На этот раз тот был мертв окончательно и бесповоротно, так же, как и его напарник.

Через силу, с приступами головокружения, Джьянни добрался до своей машины. Чтобы сесть в нее, он потратил минут десять. Еще пять минут ушло на то, чтобы мысли относительно прояснились и он мог взглянуть на телефонную трубку. Позвонил Тому Кортланду в Брюссель по прямому проводу.