«Металась, рвалась, убегала…»
Металась, рвалась, убегала:
— Уйти бы куда, спастись…
А за колени хватала,
Умоляла разбитая жизнь:
— Где моя нежная юность?
— Как сделалась я такой?
— Откуда эта угрюмость?
— Почему мне дышать тоской?
Какая любовь не спрашивала,
В отчаянье от себя:
— Почему я такая страшная,
Почему я сама не своя?
«Вспоминала: а бывало…»
Вспоминала: а бывало —
Сердце сердцем узнавала,
Голубем вокруг летала,
Не умея умереть.
А бывало: вспоминал,
Сердце сердцем прикрывал,
Каждым шорохом в крови
Обучал меня: живи!
А теперь глядим, молчим,
Не умеем, не хотим.
Этот черный водоем
Оба мы не узнаем.
НО ЭТО НЕ КОНЕЦ («Ты можешь от меня уйти навеки…»)
Ты можешь от меня уйти навеки
И в тяжкой непрощающей тоске
С упреком вспоминать все грозы эти
И башни, строенные на песке.
Отсторонясь от яростного счастья,
Ты, может быть, и память проклянешь,
Ты отречешься от жестокой власти
И окровавленный вернешь мне нож.
Ты можешь засмеяться новой жизни,
Уйти, заторопись и даже не взглянув,
И новая любовь из сердца брызнет,
И в новом ты оглянешься плену.
И, прочь уйдя, ты снова, для другого,
Даря себя, раскроешь свой ларец.
И станет жизнь тиха и бестолкова,
И все замрет. Но это не конец.
Ты можешь, просверкав, исчезнуть небылицей —
Так говорит холодный ум-глумец.
Ты можешь предо мной смертельно провиниться
И умереть. Но это не конец.
«Неисправимая мятежница!..»
Неисправимая мятежница!
Мне даже счастье не в покой.
Порой, устав блаженством нежиться,
Я тешусь нежной клеветой.
Я жалуюсь на трудность зодчества,
На редкий воздух в вышине,
Играю в грусть и одиночество
В ночной послушной тишине.
В единоборство сокровенное
Вступили души и тела.
Неверно счастье переменное,
Любовь большая тяжела.
И верный маятник с терпением
Летает от минут к часам.
Я знаю чудо повторения,
Что ходит ветер по кругам.
«Я все храню подарок давний твой…»
Я все храню подарок давний твой —
Серебряное узкое кольцо
С лазурно-мутным старым лунным камнем.
Я все гляжу на гордый этот дар
И словно нижу скрытную любовь,
Которая и глаз не поднимает
И только жжет сияньем изнутри.
«Стремясь вбегаю в тихий зал…»
Стремясь вбегаю в тихий зал,
Где голос твой не отзвучал,
Где портсигар забыт в углу, на стуле.
Прощаясь, ты сказал:
— Увидимся в июле. —
Не верю сердцу твоему,
Не верю сердцу своему
Пред неизбежной бездною разлуки.
И медлю, и гляжу во тьму
В провидческом испуге.
«Войдешь — я вздрогну. Снова пытка…»
Войдешь — я вздрогну. Снова пытка.
Твои шаги всегда легки.
Коснешься тихо, без улыбки,
Моей недрогнувшей руки.
— Нельзя же так… Ведь есть же выход…
Твержу я молча наугад
И вдруг растерянно и тихо
Измученный поймаю взгляд.
«Как жизнь идет! Как мы меняемся!..»
Как жизнь идет! Как мы меняемся!
Как сердце… Давно ль оно, давно ль еще… и вот
Как быстро научилось ты извериться,
Признав неразрываемость тенет.
И с каменным лицом встречаю взгляд тоскливый
Спокойных глаз не опускаю вниз.
Давно ль еще… И нот неторопливо
Стучится безупречный механизм.
Знакомо все: глотая боль, невнятно,
Упавшим голосом, себя кляня…
А мне его любовь скучна и непонятна,
И не нужна. Вот как тебе моя.
«Когда же, наконец, мы сможем не любить…»
Когда же, наконец, мы сможем не любить,
Когда же, наконец, не притворяясь,
Мы сможем за другими повторить,
Что жизнь идет, бесцельно повторяясь?
Пока же каждый день — блаженства страшный дар
Как смех неповторим в своем сверканье,
И мы расплачиваемся за дивный жар
Любовной несчитающейся данью.
И знаем, что не может не придти
Расплаты час, но мы любой ценою
За каждый миг готовы заплатить,
И все ж останемся богаты вдвое.
Гретхен («Еще дитя, и чужды наважденья…»)
Еще дитя, и чужды наважденья,
В неведенье уже грядущих гроз,
И крупных рук спокойные движенья,
И аккуратность слишком длинных кос.
Но ранним утром, сговорившись с ветром,
Цветы тебе расскажут о любви,
И новая в тебе родится вера,
И верность новая скует мечты твои.
Разбужена святым воскресным утром,
Звучит молитвы вещая строка.
Проходишь ты, светла и неприступна
(Как добродетель юная строга!)
Но роковая встреча неизбежна.
Тебе ли спорить с избранной судьбой!
Он с нарочитой дерзостью небрежной
Вдруг остановится перед тобой.
Подняв глаза в доверчивом вниманье
(Как добродетель скромная смела!)
Ты слушаешь в губительном молчанье
Его слова, забыв, чем ты была.
Ты вечером прядешь, без песен, молча,
Взволнованной прилежностью кипя.
Ты приняла — уже не можешь больше!
Ларец даров. Такие ль ждут тебя!
Еще дитя, но слишком трудно сладить
С тяжелым ливнем этих длинных кос.
Уже темницей скромненькое платье,
Уже глаза — все вдохновенье гроз.