Ураган «Фифи» обрушился на Гондурас… Под водой более половины территории страны… Полностью уничтожены посевы сельскохозяйственных культур… Подобной катастрофы страна не знала на протяжении более 150 лет…

Чрезвычайное положение в Бангладеш… Военное положение в Никарагуа… Кровавые будни Чили… Правительство ведет себя как оккупационная армия…

Экипаж советского судна «Маршал Рокоссовский» спас в Тихом океане американский корабль «Термини»… Ураганный ветер и восьмибалльный шторм… Эн америкен шип аскс фор хелп… Капитан, американцы просят помощи…

Президент Французской Республики изложил правительственный план борьбы с инфляцией… Увеличены налоги от 5 до 15 процентов… Будет представлена налоговая реформа…

Президент США прибыл из Каира в Джидду…

Строители области досрочно выполнили полугодовую программу строительно-монтажных работ, увеличив их объем на 4 процента…

Уникальные часы сделал житель города Тольятти С. И. Косарев. Они показывают время, число, день недели, месяц и год…

Опережая время… Более 14 тысяч поросят вырастили свинарки совхоза «Свет Балтики» за прошедшее с начала года время…

Началась реставрация фонаревского Нижнего парка… К концу работ он будет иметь тот же вид, что и в начале восемнадцатого столетия…

Пропала корова, черно-пестрая, с большими рогами, на лбу звездочка, 8 лет… прошу сообщить…

Константин Андреевич Михалев отработал четверть века на заводе по ремонту двигателей для сельскохозяйственных машин — сперва токарем, а последние семь лет мастером. Он хорошо знал и потому любил свое дело, понимал рабочих и умел с ними ладить, всегда чувствовал, что рабочие его уважают — он знает дело, немногословен, но справедлив.

В полдень Константин Андреевич сходил к начальнику цеха напомнить, что уйдет сегодня пораньше, и, возвращаясь к себе, услышал шум у гальваников, и хоть термический участок — не его участок, но цех-то один, и он зашел к гальваникам.

Они, оставив работу, окружили Васильева, молодого инженера по технике безопасности. Шла перепалка:

— Да где порядок? Отпуск должен быть как отпуск.

— Вы же «Сельхозтехника», — испуганно оправдывался Васильев — первый год работает.

— А на зареченском положено? Я вот раньше там работал.

— Они не «Сельхозтехника», им положено.

— Но я-то человек тот же.

— Да вот и Константина Андреевича спросите, — как к последней подмоге обратился инженер по технике безопасности.

Однако это был участок мастера Решко, а с ним отношения у Константина Андреевича были квашеными, и он увернулся:

— Нет, ребята, я же не гальваник. Пусть уж Решко добивается.

Сам же пошел к своим. Опытным взглядом окинув свой участок, сразу подошел к Веремьеву. Веремьев, низкорослый, тощий, носастый, шлифовал толкатели. Краем глаза Константин Андреевич заметил, что ребята с термического медленно приближаются сюда — рассчитывают на Веремьева, главного нытика.

— Коля, будь здоров. С понедельника у тебя отпуск, так нарыбачь и за меня, — сказал Константин Андреевич.

А ведь не ошибся — Веремьев уже накалился от гальваников.

— Да что, Костя, где порядок в самом деле? Пятнадцать дней отпуск. Молока не дают. И на пенсию не с пятидесяти пяти. А у тех-то…

— Ты постой. У тех-то сухая шлифовка. Словно б ты первый день работаешь.

— Но пыль-то и у меня летит.

— Пыль-то, конечно, летит.

— Зовут на зареченский, после отпуска и уйду.

— Никуда ты не уйдешь, четверть века вместе отработали. Так-то если разобраться, Коля, месяц и всем нехудо отгулять, это понятно. Но это не от меня зависит, да так и без штанов можно остаться. Гальваники — дело другое, это у них кто-то недодумал, а тебе, Коля, все по закону. И ты закон знаешь не хуже меня: больше пятидесяти процентов сухой шлифовки — вот тебе месяц, вот тебе молоко, вот тебе пенсия с пятидесяти пяти. А у тебя меньше пятидесяти процентов. А получаешь ты неплохо.

— Да, ничего.

— Вот видишь. Словом, так. Получишь три дня к отпуску. Вроде за субботы. Все понял?

— Понял, Костя.

— А то разговаривать разговаривают, а дело стоит.

Покончили вовремя: к ним подошли гальваники.

— Скажи, Коля, скажи так и этак.

— Да я что, я добиваю, а сам уж рыбку ловлю.

— Тоже дело.

— Вы вот что, братцы, — начал уже сердиться Константин Андреевич: лучше бы не цепляли его ребят — конец недели, и время жаркое, их двигатели всюду вот как ждут, — хватит базарить. Собраний не хватает? Когда нужно слово сказать, вы молчите, а тут навалились на парня. Он же у нас два месяца работает. Так работать, как вы, — только масло языком взбивать, детям есть нечего будет.

— Ему хорошо, он у них свой, он — мастер.

— Не слышать бы мне тебя, Дударев. За тем вон станком двадцать лет отстоял.

— Он — что, он — человек, Костя.

— Ты шумишь, Дударев. А сколько ты классов кончил? Ну, уж так и шесть. Это если вместе с братом да коридоры считать. А зарабатываешь двести, так? Да еще нос воротишь. А Люба твоя техникум закончила, на «Октябрьской» за станками смотрит, а получает?

— Ну, сотню.

— Закончит вечерний институт, сто двадцать будет, так? А ты говоришь то да се, да непорядок. Вот что я сделал бы, будь на вашем участке: написал бы коллективное письмо и свез его в областной профсоюз. Тоже законы знают. Уж если положено, то отдай.

— Срезал!

— Отрубил!

— Приедет человек или комиссия. И все! Наши двигатели ждут к этой уборочной, а не к следующей. Картошку или хлеб есть сейчас надо, а не через год.

И что же — крыть-то нечем, так что и пошли к себе, к делу поближе.

Константину Андреевичу нужно было уйти в два, оставалось полчаса, он поприглядывал за девочками-ученицами на токарно-револьверных станках, работали они правильно, хоть и несноровисто, но сноровка — дело наживное, и Константин Андреевич в их дело вмешиваться не стал.

Перед уходом он подошел к Паше Ходунову, бывшему своему ученику, длиннорукому, тощему, сутулому. Паша — лучший токарь цеха. Был Паша небрит, глаза ввалились — не высыпается, дочери полгода. Паша делал втулки. Месяц назад он настроился сдавать на пятый разряд, так оказалось, что токарных операций для пятого разряда в цехе почти нет.

— Вот, Константин Андреевич, — сказал Паша, — втулки — дело нехитрое. Что-нибудь бы потоньше. Так бы это прикинуть, пофантазировать. Станок же — лучший в стране, на нем любую резьбу заделать можно.

Константин Андреевич понимал, конечно, что фантазия — дело хорошее, даже главное для человека, который свою работу уважает, однако в город за фантазией ездить далековато, на зареченском-то заводе для токаря дело тоже нехитрое, заработки же здесь повыше — до двухсот двадцати и даже двухсот пятидесяти, — а больше стоящих заводов в Фонареве нет.

— Ничего, Паша, — успокоил он, — вот к сентябрю — октябрю дел поуменьшится, начнем брать индивидуальные заказы, и тогда все стоящее — твое. Это я тебе обещаю, — и Константин Андреевич вспомнил, что ему пора.

Он помылся, переоделся и вышел на улицу.

За пятьдесят четыре года жизнь успела изрядно помять, потоптать и припылить Константина Андреевича. Лицо его основательно изрыто морщинами, чуть рыхловато и дрябловато, многие потери жизни потянули книзу углы его рта, и потому даже среди веселья все казалось, что Константин Андреевич печален, и люди веселящиеся считали, что ему нет среди них места; волосы не только пропылились и стали сивыми от времени, но и были редки, и на темени видна была уже изрядная плешь. Однако тело его было еще крепко, и в нем чувствовалась нерыхлая, еще сухая сила.

День стоял жаркий, но жара не донимала Константина Андреевича, так как на нем была голубая рубашка с коротким рукавом, легкие серые штаны и тряпичные туфли на босу ногу.

Выйдя на улицу, Константин Андреевич не стал торопиться к автобусу, но пошел медленно — ждал, пока от него отлетит шум цеха, суета разговоров, разгоряченное дыхание спешки.