"Никто, как Ленин, не умел так заражать своими планами, так импонировать своей волей, так покорять своей личностью, как этот на первый взгляд такой невзрачный и грубоватый человек, не имеющий никаких данных, чтобы быть обаятельным. Ни Плеханов, ни Мартов и никто-либо другой не обладали секретом излучавшегося Лениным прямо гипнотического воздействия на людей, я бы сказал, господства над ними. Только за Лениным беспрекословно шли, как за единственным, бесспорным вождем, ибо только Ленин представлял собой в России редкостное явление человека железной воли, неукротимой энергии, сливающей фантастическую веру в движение, в дело, с неменьшей верой в себя. Это своего рода волевая избранность Ленина производила когда-то и на меня впечатление".
Потресов как раз был тем коллегой Ленина по газете "Искра", который назвал его книгу "Что делать?", вышедшую под редакцией Б.Аксельрода, "поэзией". Ленин вовсе не родился грубияном. В своих воспоминаниях Мартов отмечает, что Ленин в молодости был удивительно скромным даже с противниками, считал Плеханова и Аксельрода своими учителями и не был убежден ни в себе, ни в той исторической роли, которую он будет играть в жизни России.
Ленин ездил в конце девяностых годов к своим марксистским кумирам в Женеву, где существовала созданная ими "Группа освобождения труда", потом в 1900 г. вместе с деятелями этой группы и со своими соратниками по петербургскому Союзу Ю.Мар-товым и А.Потресовым организовал в Мюнхене газету "Искра" и буквально через три года, на II съезде партии радикально разошелся с ними, сначала по тактике, а потом и по программе. Впервые на этом съезде, собственно говоря, и родился русский Робеспьер (Плеханов), партийный "Людовик XIV: партия — это я, Ленин" (Вера Засулич), партийный заговорщик (Мартов), даже партийный Аракчеев (Акимов). Свой разрыв с ними Ленин первоначально объяснял не политическими, а организационными причинами. Он говорил в беседе с Валентиновым:
"Плеханов — первоклассный ученый, но не способен вообще что-нибудь и кого-нибудь организовать”, "а о других — Аксельроде, Засулич, Потресове — смешно и говорить. Кто с ними имел дело, скажет: "Как вы ни садитесь, в дирижеры не годитесь!” Мартов — прекрасный журналист, но разве он может претендовать на дирижерскую палочку” (стр.167).
Естественно, что на палочку дирижера революционной России мог претендовать только он один, поэтому партия тоже он один, как это стало известно после революции даже поэтам: мМы говорим — партия, подразумеваем Ленин, мы говорим Ленин — подразумеваем партия!”
Ленин любил не всякую истину, а только свою собственную, не всякий марксизм, а только свой собственный марксизм, который он называл большевизмом, а его ученики "ленинизмом". Ленин никогда не был догматиком, более того, он часто бывал и еретиком, когда его вчерашняя теория приходила в противоречие с политической ситуацией страны на новом этапе ее развития. Это он доказал как раз в двух революциях 1917 года. Старая большевичка, которая входила в узкий круг Ленина в эмиграции, после революции работала секретарем Коминтерна, а потом вновь эмигрировала, Анжелика Балабанова писала: "Ленин был человеком, который интересовался только тем, что подтверждает не вообще теорию социализма, а теорию большевизма… Ему было абсолютно безразлично, что о нем думают и пишут… Его популярность была ему в тягость. Он не был толерантен к инакомыслящим… Он был одновременно и ортодоксом и еретиком" (Балабанова, там же, стр.12).
Все это имел в виду и Троцкий, когда к 50-летию Ленина нашел важным подчеркнуть не столько меняющуюся политическую философию Ленина, сколько его безошибочную интуицию. Троцкий писал: "Литературный и ораторский стиль Ленина страшно прост, утилитарен, аскетичен, как и весь его уклад… Ясная научная система — материалистическая диалектика — для действий исторического размаха, какой выпал на долю Ленина, — необходима, но не достаточна… Тут нужна еще интуиция: способность на лету оценивать явления… Когда Ленин, прищурив левый глаз, слушает радиотелеграмму, содержающую в себе парламентскую речь одного из империалистических вершителей судеб или о ч ерю дну ю дипломатическую ноту — сплетенье кровожадного коварства с полированным лицемерием, — он похож на крепко умного мужика, которого словами не проймешь и фразами не обманешь… Эта мужицкая сметка, только с высоким потенциалом, развернувшимся до гениальности" (Л.Троцкий. "Национальное в Ленине". К 50-летию Ленина, ("Правда", 23.4.1920).
В этом, вероятно, и секрет, что Ленин произвел глубокое впечатление не только на мир колониальных народов, знаменосцем свободы которых он себя объявил, но и на весь политический и интеллектуальный мир Запада. Известный либеральный писатель из белой эмиграции М.Алданов еще в 1919 г. писал в своей французской книге о Ленине на этот счет следующее:
"Ни один человек, включая Петра Великого, не оказал такого влияния на мою страну как Ленин. Россия дала миру много выдающихся представителей духовной жизни, как и глубоких мыслителей, но никто из них не оказал на западный мир такого влияния, хотя бы отдаленно приближающегося к влиянию этого фантаста, который, может быть, не так уж умен". Уничтожающе оценивали деяния Ленина, оставшиеся еще в живых представители из числа его русских духовных предтеч — народники и анархо-ком-мунисты. Мы помним пророчество Бакунина, что "диктатура пролетариата" Маркса неизбежно приведет к тирании люмпен-пролетариата. Соратник и единомышленник Бакунина по I Интернационалу Петр Кропоткин был свидетелем, как сбылось это пророчество Бакунина при Ленине. Вначале он приветствовал Октябрьскую революцию, ошибочно считая, что Ленин уничтожает буржуазную государственную машину, чтобы, опираясь на Советы, создать тот тип анархо-коммунизма, при котором не будет государства, как главного зла трагедии человечества. Его ожидало глубокое разочарование. Как при личной встрече с Лениным, так и письменно, он осудил ленинский террор и широко практиковавшиеся чекистами массовые расстрелы заложников. Он писал самому Ленину:
"Я не могу поверить, что в Вашем окружении нет ни одного человека, который бы не сказал Вам, что такие решения напоминают мрачную эпоху Средневековья периода Крестовых походов. Владимир Ильич, Ваши действия совершенно недостойны идеалов, которые Вы проповедуете. Какая должна быть будущность коммунизма, если уж один из его важнейших поборников топчет таким методом любое честное чувство людей…" (James Joll, Die Anarchisten, S.138, Verlag Ullstein, Frankfurt, 1969).
В другом месте он говорит:
"В настоящее время (это было во время Гражданской войны — А.А.) русская революция творит мерзости и внушает отвращение. Она разрушает всю страну. В своем безрассудном бешенстве она уничтожает людей" (там же, стр.139).
Кропоткин не дожил только пару недель до кровавой бойни, которую устроили Ленин и Троцкий над кронштадтцами. Под свежим впечатлением этой бойни соратник Кропоткина — знаменитый итальянский революционер Эррико Малатеста отметил смерть самого Ленина некрологом, который кончался словами:
"Ленин умер. Мы не можем отказать ему в том невольном восхищении, которое вызывают сильные личности, пусть они были злые и шли по ложному пути, но оставили глубокие следы в истории: Александр, Юлий Цезарь, Кромвель, Робеспьер, Наполеон. Несмотря на лучшие намерения, Ленин был тараном, который задушил русскую революцию. Мы не восхищались им при его жизни, как не в трауре сейчас. Ленин умер. Да здравствует свобода" (там же, стр.137).
О Ленине, как о человеке, имелись некоторые сведения в воспоминаниях членов его семьи и его соратников по партии и революции. Но все эти произведения при Сталине были запрещены не потому только, что их авторы оказались "врагами народа", а еще и потому, что у них Ленин не бог, а человек, хотя и великий, но со всеми человеческими чертами и слабостями. А Сталину нужен был Ленин, окруженный божественным сиянием, призванным освящать преступления партии, которая стала называться теперь "партией Ленина-Сталина". Более того, Ленину начали приписывать не только сверхъестественные качества, но и такие изречения, мысли, слова, которые он никогда не высказывал. Первой восстала против этого мистического нимба вдова Ленина — Крупская. В 1924 г. Крупская была, как и Троцкий, против того, чтобы положить забальзамированный труп Ленина, подобно египетскому фараону, в мавзолей на Красной площади вроде зрелища для любопытних или, как Сталин выражался, как место паломничества иностранных рабочих делегаций. Крупская, которая говорила в кругу близких, что "живи Володя сегодня, он оказался бы в сталинской тюрьме", выступила в том страшном 1937 г. в печати с заявлением, что Ленин был против того, чтобы после смерти большевистских революционеров превращали в "безобидные иконы". Посмотрев какой-то фильм о Ленине, Крупская сказала, что недопустимо сочинять то, чего не было в жизни Ленина, так же как недопустимо приписывать Ленину слова, которые он никогда не произносил (журнал "Красный архив", 1937 г.).