— Проводников у вас? — Динамик ответил, что нет его. — Замполит у вас? — продолжал начальник райотдела, щелкая следующим тумблером. Вновь ответили отрицательно. Тогда Волохин принялся вызывать все кабинеты по порядку: — Ищу комиссара. («Только что вышел, товарищ капитан…») Ищу комиссара. («Не было, Владимир Афанасьевич…») Ищу комиссара. («Не заходил, товарищ капитан…») Ищу комиссара…

Редозубову на минуту вдруг показалось, что замполита не найдут и все закончится благополучно: его отпустят подобру-поздорову в гараж, где он и займется своим делом. Однако на шестом или седьмом тумблере динамик отозвался:

— Слушаю, Владимир Афанасьевич…

Редозубов упал духом, хотя было ясно и так, что если бы и не нашли сейчас замполита, это далеко не означало бы, что в милиции вообще служить не придется.

Перед тем, как прийти к начальнику РОВД, Редозубов побывал у первого секретаря райкома комсомола Спирина. Спирин был энергичный молодой человек, в недавнем прошлом — лесной инженер, и своими методами работы напоминал комсомольских секретарей времен гражданской войны, какими их изображают в книгах и кинофильмах: шумный, напористый, категоричный в суждениях и абсолютно убежденный в том, что мир стоял, стоит и будет стоять на энтузиазме. О том, что Редозубов направляется в милицию, Спирин сообщил как о деле давно решенном, предупредил, что речь идет о важнейшем комсомольском поручении, и в доказательство предъявил Постановление Бюро ЦК ВЛКСМ и Коллегии МВД СССР, в котором черным по белому было сказано: «Комитетам комсомола… направлять на работу в органы внутренних дел… лучших комсомольских активистов, членов оперативных комсомольских отрядов… юношей и девушек, положительно зарекомендовавших себя в работе, учебе и общественной жизни…» Зачитав это место, Спирин добавил:

— Вот видишь! И нечего тут разглагольствовать! Забирайте его, Григорий Михайлович, и дело с концом! — Говорил он так громко, словно они находились не в одной комнате, а в разных концах лесосеки.

«Ищу комиссара!» Почему эта фраза врезалась ему в память?..

…Пот заливал глаза и прохладными ручьями тек по спине. Редозубов пересек крайний волок и выбрался на ветку. Хотя, по его расчетам, он должен был выйти преступникам наперерез, Редозубов вначале не поверил своей удаче: на колее ясно просматривались следы тех двоих с санками и — поверху — шли следы унтов Проводникова. Снег не замел их потому, что с наветренной стороны дорогу надежно прикрывала стена леса.

Сначала Редозубов свернул на ветку и побежал по следам, не выпуская их из виду. Но, пробежав несколько десятков метров, остановился. Было ясно, что ни замполита, ни тем более преступников по ветке он не догонит, и те двое успеют выйти на газотрассу и остановить (если не захватить!) попутную машину. Слепо идя по следам, Редозубов терял все свое преимущество, вытекавшее из знания заготовительных кварталов. Преступники и — вслед за ними — замполит двигались теперь по огромной восьмерке, соприкасавшейся в двух точках с газотрассой; Редозубов же имел возможность выйти на газотрассу кратчайшим путем, и было бы глупо не воспользоваться этой возможностью. Конечно, следы преступников имеют определенную магию воздействия — от них не хочется отрываться, но интересы дела требовали от Редозубова неординарного поступка: уйти от следов, каким бы надежным ни казалось преследование, и выбираться скорей на газотрассу. Он сошел с ветки и зашагал по колее трелевочного трактора в глубь лесосеки. «Ищу комиссара!..»

5

После того, как бесшумно, словно призрак, промелькнули «Жигули», в которых был Костик, Лидер еще какое-то время — быть может, с полчаса — стоял у сосны, обхватив ствол и чувствуя, что не в силах вновь выйти на дорогу. Двигаться по лесосеке тоже было небезопасно, но ничего другого не оставалось, и он пошел по крайнему волоку, придерживаясь стены бора. Через километр он наткнулся на узкую просеку, прорезавшую бор перпендикулярно волокам.

Лидер отпрянул инстинктивно, как волк от красных флажков: просека удивительно напоминала полосу конвойного оцепления — казалось, еще мгновение — и на тропе возникнет солдат с автоматом. Он заставил себя успокоиться, шагнуть вперед — и тут же упал в сугроб, ощущая, что встают дыбом волосы: с дальнего конца просеки приближались трое.

Лидер отполз за сосну и, не веря собственным глазам, осторожно выглянул из-за ствола. Трое приближались. Все они были в штатском. Конечно, это были не солдаты конвойных войск. Это была милиция.

Лидер понял, что все кончено. То, что милиция была с автоматом, говорило о многом и, прежде всего, о том, что Калабин уже у них в руках. Уйти нечего и пытаться: через две минуты поисковая группа будет здесь, а следов шапкой не закроешь. И, конечно, этим молодым здоровым парням ничего не стоит догнать выбивающегося из сил Лидера.

Но судьба улыбнулась ему и на этот раз. Когда до того места, где лежал Лидер, тем троим оставалось каких-то метров пятьдесят, они остановились и, коротко посовещавшись, неожиданно свернули с просеки вправо, куда, видно, уходила еще одна тропа.

Лидер утер рукавом лицо, взял из сугроба свой чемоданчик и, проваливаясь по колено в снег, двинулся по просеке в сторону магистрали. Теперь, когда тропу промяла милиция, можно было не опасаться, что по просеке пустят еще одну группу. Не так уж много народу в райотделе, чтобы блокировать лес двойным кольцом.

Вряд ли было более трех часов пополудни, однако короткий зимний день подходил к концу. Смеркалось. Сыпал мелкий колючий снег. Тихо шумели, поскрипывая, сосны, как шумели они тогда, в июле 41-го под Ленинградом, когда одиннадцатилетний мальчуган Васька Хромов уходил все дальше от бомбежки и пулеметов, от того страшного места, где погибли ослепленный шестиклассник, старенькая седая учительница, сестры-двойняшки и еще много других людей. Но тогда он уходил от чужих — голубоглазых арийских скотов в «юнкерсах» и «мессершмиттах», а теперь, как ни крути, бежал от своих — милиционеров, чьи отцы, быть может, истекали кровью на Лужском оборонительном рубеже или охраняли в стуже и голоде Дорогу жизни, как Иван Лаврентьевич Собко.

Как же все получилось, Лидер?..

Тогда же впервые услышал он и фамилию (а скорее, кличку) — Лидер, ставшую впоследствии его собственной фамилией.

…Он не помнил, сколько бежал по тому сосняку-кисличнику, спотыкаясь о корни и коряги и обдирая руки еловым подростом. Остановился, когда неожиданно все стихло, лишь шумели над головой сосны. Голодный и смертельно уставший, Васька вышел на небольшую поляну, сплошь заросшую земляникой, опустился на колени и, ползая, принялся срывать со стебельками перезревшую ягоду и толкать в рот. И в это время в противоположном конце поляны послышались голоса. Васька вскочил и навострил, как звереныш, уши, в которых отдавался еще вой сирен и грохот бомбежки.

Крепкое словцо, громко раздавшееся с той стороны поляны и прозвучавшее теперь нежнее материнской ласки, разрушило все сомнения.

— Дяденька! Дяденька-а-а! — завопил Васька, бросаясь через поляну в можжевеловые кусты, за которыми слышались голоса. Он не чувствовал боли от колючек, впивающихся в лицо и руки; ему почудилось вдруг, что те двое железнодорожников, бежавшие перед самым налетом вдоль состава, теперь, после бомбежки, хватились Васькн Хромова (кто-то ведь должен был хватиться!) и кинулись искать.

— Дяденька-а! Я зде-е-есь!..

Продравшись сквозь колючие заросли, он оказался на другой поляне, посреди которой стояли не двое, а человек семь или восемь взрослых. Никто из них, однако, не бросился навстречу Ваське, не издал радостного восклицания по поводу его появления. Более того, все эти люди как-то странно замолчали, взирая на Ваську без всякого удивления и даже без интереса. Чем дольше вглядывался он в этих людей, тем более странным казалось ему их поведение. Так, стояли они не беспорядочной группой, а полукругом, кроме одного, который сидел в центре на поваленной ветром сосне. Семеро, стоявшие полукругом, были одеты кто во что, но все как один стриженные под машинку; а тот, что сидел на поваленном дереве, в запыленной гимнастерке с отложным воротником, в грязных галифе и в фуражке… милиционер!.. У него же висела на ремне расстегнутая пустая кобура.