— Кажется, этот, — сказал Проводников, указывая на пятистенок. — Изба Калабина…

Подошли ближе. Замполит достал из кармана фонарик и осветил заметенную снегом калитку, сугроб на крыльце и большой амбарный замок на дверях.

— А другого выхода тут нет? — поинтересовался Редозубов.

— Да нет вроде… сенки-то одни… Ну что ж, надо искать пристанище… — Проводников перехватил портфель в левую руку.

— Товарищ капитан, — не выдержав, спросил Редозубов, — а что у вас в портфеле?

— Не знаю, — сказал Проводников. — Не смотрел еще. Но вообще-то какая-то еда. Жена собирала.

— Так мы здесь…

— Не знаю, — пожал плечами Проводников. — Но вполне возможно, что Новый год встретим здесь… Ну что, туда постучимся? — Он указал на избенку со слабо мерцающим огоньком в окне, стоявшую на той стороне улицы, наискосок от калабинской. — Лучшего НП, по-моему, не придумаешь…

Редозубов согласился. Изба стояла близко к дороге, выдвинувшись из ряда остальных строений, так что улица просматривалась из конца в конец до самого спуска к омуту — узкому, пересыхающему летом рукаву Малой Кунды, из которого зимой брали воду.

Перед тем, как постучаться, замполит огляделся. Все было тихо. Странно и печально было созерцать почти мертвую, лишенную какого-либо движения деревенскую улицу, мерцающую кое-где керосиновыми лампами. Ни ребячьего гомона, в хорошее время, верно, раздававшегося с обледенелой омутовской кручи (теперь и поверить трудно, что здесь была семилетка); ни удалых кундинских парней, работающих ныне в лесосечных бригадах и на ЛДК и живущих в благоустроенных поселках; ни какой-либо предпраздничной суеты; ничего… Мертвой громадой среди других ушедших в сугробы строений высилась изба Калабина.

Вечер и ночь прошли длинно и, как и ожидал Проводников, безрезультатно. Хозяин избенки, в которую они постучались, больной и одинокий старик, оказался нелюбопытным и неразговорчивым, однако сообщил, что Генка Калабин — с тех пор, как его посадили, — в деревне не появлялся, а жена его, Лизавета, о которой старик отозвался весьма неодобрительно, работает поварихой в бригаде гослова на Имятуе. Все это капитан и стажер знали и сами.

Что же касается их основной задачи — поиска бежавших из КПЗ, то тут не было ни малейшей зацепки. Из посторонних в деревне никого не было.

На прямой вопрос Редозубова, не появлялся ли кто сегодня, старик ответил, что днем, посветлу, обошел все жилые дома в поисках стекла для лампы — никого из посторонних не застал и ничего о них не слышал. Стекла, кстати, тоже не нашел — он указал на лампу, в головке которой чудом держался закопченный осколок.

Жилось старику трудно. Старший сын погиб в самом конце войны, а дочка вышла замуж и никаких вестей о себе не подавала — обычная, но страшная, если вдуматься, история; и сколько еще на земле таких стариков и старух… Когда же Проводников предложил уйти в дом для престарелых и обещал свое содействие, старик неожиданно взъярился и выкрикнул, что в этом доме он уже был и более туда не желает. После этого он окончательно замкнулся, влез на полати и затих, предоставив постояльцам устраиваться как знают.

Обсудив положение, капитан и стажер решили впотьмах по деревне не шарашиться и людей не пугать, а обойти остальные избы поутру под каким-либо благовидным предлогом. Однако спать решили по очереди и время от времени выходить во двор и прислушиваться.

Перекусив вареными яйцами и колбасой из запасов замполита и хватив ковш ледяной воды из ведра, стоявшего на табурете у двери, Редозубов устроился на широкой, покрытой дерюгой лавке и вскоре захрапел дуэтом со стариком. Проводников пообещал разбудить его в полночь. Сам же он, задув лампу, остался сидеть за колченогим столом.

Ночь была такая яркая, что затянутые льдом оконные стекла не только сами искрились, переливаясь, фантастическим морозным узором, но и отражались на противоположной, давно не беленной стене и частью — на углу русской печи. Проводников попытался отогреть пальцем хотя бы небольшой зрачок во льду, однако из этой затеи ничего не вышло: слишком толстым слоем навело узоры. Он зажал замерзший палец в кулак и вдруг подумал: «Как же там Волохин?» Вспомнил укоризненный, даже неприязненный взгляд начальника райотдела, когда он, Проводников, вызвался поехать в деревню. Взгляд этот несомненно означал: «Хорошо устроился, Валерий Романович! Поднял тут шум со сменой начальника отделения, заварил кашу, а теперь в кусты? Расхлебывайте сами — я в засаде! Да, это легче всего…» Подумать так у Волохина было тем больше оснований, что он не верил в возможность появления беглецов на Малой Кунде, более того — Волохин, пожалуй, не сомневался, что и замполит в такую возможность не верит. Вникать же в сложные размышления Проводникова у Волохина не было ни времени, ни желания, да и вряд ли этого можно было в столь нервозной обстановке от него требовать.

Так, к сожалению, выглядело дело в глазах Волохина, и доказать ему обратное сейчас не было возможности, а позже, когда все закончится, не будет необходимости. Какие бы аргументы ни приводил потом замполит, Волохин скажет: «Я же говорил, что в Малой Кунде делать нечего! И ты это прекрасно знал!»

Разумеется, в любом деле, особенно в таком сложном, как работа по побегу, всегда есть наиболее перспективные и — с другой стороны — наименее перспективные направления; в виду приходится иметь и те и другие. В том, что подполковник, приняв предложение штабиста, приказал, невзирая на возражения Волохина и Чиладзе, прикрыть деревню, ничего необычного не было. Мало ли и сам Волохин отдал приказаний, с которыми не были согласны подчиненные: ничего не поделаешь — единоначалие, дисциплина применительно к воинской! Необычным в глазах начальника РОВД должно было выглядеть другое: то, что замполит сам, по собственной инициативе, оказался на наименее перспективном направлении, как бы укрылся!

…Напряженно скрипнули скованные морозом венцы. Казалось, с каждым таким скрипом изба оседает все ниже. Взглянув на мирно посапывающего на лавке стажера, Проводников, стараясь не греметь табуреткой, выбрался из-за стола. Но дверь бесшумно отворить не удалось: она заскрипела на все лады. Старик на полатях закряхтел и закашлялся. Замполит вышел на крыльцо.

Деревня спала. Звезды горели над ней все так же ярко; все так же безмолвно высилась меж сугробов калабинская изба.

Когда он вернулся, Редозубов уже сидел на лавке, потирая веки.

— Что же вы, товарищ капитан! — негромко выговорил он. — Сказали, что разбудите в двенадцать, а уже четвертый час!

— Ничего, хватит и вам… Ну, как там, спать можно?

— Как в лучших домах Парижа. Лавка что надо.

Проводникову спать не хотелось — так, по крайней мере, ему казалось, но, едва он прилег, вытянув ноги и положив под голову шапку, как все тотчас провалилось, поплыло, и он уснул…

10

— Товарищ капитан! Товарищ капитан! — тряс за плечо Редозубов. — Скорее! Там кто-то есть!..

— А? Что? — вскинулся замполит.

— Там кто-то есть!

— Где?

— В избе у Калабина!

Проводников вскочил, машинально глянул на часы — был уже восьмой час — и, нахлобучив шапку, накинув полушубок, вслед за стажером вылетел во двор. Небо начинало сереть, звезды тускнели перед рассветом, и Проводников наконец-то сообразил, что проспал почти четыре часа.

— Спичка, спичка в окне чиркнула! — проговорил на бегу Редозубов. — Вроде как закуривали! И потом будто огонек папиросы!..

Они пересекли дорогу и в недоумении остановились перед калиткой. Точно так же, как и вчера, она была до половины занесена снегом, на крыльце лежал нетронутый сугроб, а на дверях все так же висел покрытый изморозью амбарный замок.

— Что за чертовщина! — сказал Редозубов.

— Может, показалось?

— Да нет!

— Ну-ка, давай посмотрим, — сказал замполит. Забравшись по колено в сугроб, он перелез через калитку и дошел до угла дома. — Вот оно что!..