— На глаз только соль отпускают, да и то редко.

— Ну, ты, дед, скажешь тоже…

Пока мы соединяли и центровали валы, муфты. Славка приспособил распределительный щит, Талип с ребятами закрепили генератор, запасовали за лебедку трос, поставили кожуха — все, как полагается по технике безопасности.

— Ну что, запускать?

— Заводи, Славка, — распорядился Димка.

Славка стал на гусеницу. Ребята — не шелохнутся. Поднял капот, на всякий случай проверил — потрогал усики запальной свечи, дернул за рукоятку. Пускач рыкнул и сразу огласил распадки резкой пулеметной стрельбой из глушителя. Даже повар прибежал.

Славка включил рычаги — пускач с минуту поборолся с дизелем, и когда дизель глухо вздохнул, выбросив сизые кольца дыма, пускач звонко хохотнул и затих. Теперь дизель, отдуваясь, набирал обороты, и, когда стрелка на щите приборов оторвалась и полезла к красной черте, Димка крикнул:

— Давай!

Взвизгнули пускатели, и буровой станок ожил. В воздух полетели шапки. Перевал Багровый через час-другой зашевелился людьми, станками, а через день на крутяк шагнули опоры.

Высвободилось человек семь дизелистов, энергетиков, ими пополнили звено Талипа, и четырех человек поставили вязать опоры.

Как-то прикинули — получалось неплохо, производительность подскочила раза в два с половиной. И парни вдохновились, ходят именинниками.

— Вот если бы эта машина, — уж не помню, кто именно сказал, — еще бы сваи ставила, совсем бы ей цены не было.

— Ну уж, чего захотел, за пятак да с маслом.

— А что? — воодушевился Димка, — усилим платформу, поставим стрелу-мачту и через лебедку — будь здоров, пожалуйста, а, дед?

— Надо усиливать раму и основание под лебедку, А вообще, подсчитайте, может получится, — сказал тогда я.

Ребят заело.

— Получится, дед!

А тут как раз от заказчика нагрянули.

— А мы думали, что вы не возьмете перевал, — завосхищались они. — Честно говоря, мы уже намеревались менять трассу, делать обходы, да вот беда — обойти перевал негде.

И тут попалось им на глаза наше изобретение.

— А это что за чудо-юдо, откуда?

— Как откуда, — сказал Славка, — ПЛЭВХАХАММ, разве не слыхали?

— Неужто в первый раз видите? — без улыбки поддержал Димка.

Пригляделись.

— Да это же наш бульдозер!!!

— Технику «исказили»?! — рассвирепел механик. — А кто разрешил?

И пошло, и поехало…

— А вы куда смотрели? — налетел на меня главный инженер сетей и подстанций, основной наш заказчик.

Предписание: немедленно возвратить бульдозер на базу в его первоначальном виде. И подпись-закорючка.

— Хорошо, — говорит Димка, а у самого пятна красные по шее пошли. — Разберемся!

Назавтра ребята помогли Димке уложить в чемодан чертежи, расчеты. Талип положил в целлофановый мешочек оладьев.

— Да куда ты мне суешь?

— Когда захочешь — поешь, не к теще идешь. — И Талип застегивает Димке пуговицы на куртке.

— Да ладно тебе, ну, человек… Как маленькому…

Я не мешаю — за дело надо бороться.

История с лесом

А сейчас главное — лес. Едем мы всю ночь, только к обеду въезжаем на главный стан. Я схожу у конторы. Славка везет Галку в порт.

Остаток дня бегаю по учреждениям, прошу лес. Доказываю: план горит, бригады простаивают. В конечном счете, строим для кого? Не возражают ни золотодобытчики, ни слюдянщики. В райкоме даже похвалили:

— Молодцы, хорошо взялись. Учтем при подведении итогов.

Снова бегу в лесотранспортное предприятие. У нас с ними договор на поставку гидролеса. Все как полагается, только нет древесины. Хотя деньги они с нас берут как за выборную заготовку: полсотни за кубик. Мы согласны — берите по семьдесят, но дайте лес. Нам сочувствуют, обещают, никто не отказывает, но леса нет.

Наше руководство обещает выслать лес баржами из Ленска. А сейчас осень глубокая. Представьте, лес по Лене: рекой до Якутска — тысяча верст, от Якутска по Амуро-Якутской магистрали до Дражного, с Дражного на ЛЭП. Перегрузки, перевозки, перетряски. То, что называется «в лес дрова везти». Но не будешь ведь сидеть сложа руки, людей кормить надо.

— Поеду прямо на лесоучасток.

— Поезжайте, — говорят, — на месте виднее. Тут недалеко, от Дражного километров пятьдесят, не больше.

Славка садится на лесовоз. До поселка Артанаха асфальт, только под колесами шипит. Поселок золотоискателей виден еще с угорья на склоне горы. В распадке узорчатые следы драг.

В Артанахе дороги расходятся — одна в Якутск, другая на лесосеку. На развилке пивная-закусочная. Заходим. Старатели бьют по прилавку красненькими. Мы пуляем бекасинником-медью: две кружки пива для нас — потолок. Едем дальше. Лесовоз — старая развалина — кряхтит по колдобинам. Славка крутит баранку и говорит:

— У тебя бывает, дед, так — вдруг защемит тоска, куда и деться не знаешь. Хлеб ли ешь, работаешь ли, и даже когда спишь, во сне и то из ума не выходит, тянет к ней, и баста. Душу выворачивает. И прекрасно ведь знаешь, что нечего там делать, у нее уже давно другая семья. А вот перебороть себя… Как ты, думаешь, дед, проходит это?..

— Перегорит.

— И я так думаю, — кивает Славка. Ему хочется так думать. Он останавливает машину, достает термос с измятыми боками. Сворачивает крышку, наливает в нее кипяток, берет похожий на грязный комок ваты сахар. Пьем кипяток по очереди, жаль заварку забыли, сбили бы привкус железа.

— Цвет лица портится от заварки, — бурчит Славка.

— Пишет дружок из Заполярного? — спрашиваю.

Славка мотает головой.

— Лопнула дружба, как мыльный пузырь. Теперь отболело. Я ведь не умею в дружбу играть. Схожусь трудно, но уж если дружба — не предам. Не-е. Душу заложу за друга. Он мне вот сюда плюнул, — Славка показывает большим пальцем на грудь. — Ты знаешь, после того я как-то сразу опустел. Будто выпотрошили. Мы ведь с ним были кровные друзья. Я уж его старался оправдать в душе и так и эдак. Жинка, мол, виновата, я и раньше замечал — ревнует она его ко мне. Ну, опять же не баба! Нет, не нашел ему оправдания. Жинка — жинкой, друг — другом.

Славка крепко затянулся «беломориной» и продолжал;

— Помню, они поженились, а у меня радости полон рот. Бегаю, как чеканутый, компенсацию взял за год. Всякую муру тащу, подушки, подштанники, посуду, то, се. Комнату отдал свою. По первости не соглашались: живи, Славка, за брата. Как уживешь, комната-то: свинья ляжет, и хвост некуда откинуть. Сам понимаю, молодые. Мне что, я и в общаге перебуду. Ну, конечно, забегаю проведать. Мы ведь с ним в тундре на Диксоне где-нибудь, бывало, в зимовьюшке припухаем, слушаем, как пурга заливается, и о чем только не перетолкуем, чего не перещупаем, и в понятиях были вроде одной стороны. Но вот однажды, помню, прихватили мы с базы бочку бензина семьдесят шестой номер, его только для избранных держали. Ну, я и говорю своему дружку — заливай себе, полбочки мне оставь. Что-то замешкался, подхожу с ведерком, наклоняю бочку, а там на донышке бултыхается. Тогда я и внимания не обратил. Кручу рукоятку своей колымаги, бензин хреновый, не заводится. Из глушителя дым, будто мой агрегат углем топится. Мой дружок рожу воротит, якобы не видит. У него с полоборота — и ладно ему. Мелочь, скажешь? Тогда и я так думал. Если в мелочах человек подлец, то подлее человека и не придумаешь. А потом и другое…

Славка морщит лоб и жует «беломорину». Машина заходит в лес. Вроде наступают сумерки, но за поворотом светлеет. Под горою видны квадраты вырубки, обдутые ветрами ряды валков из сучьев, будто покосы. Въезжаем по косогору и упираемся в лесоделяну: ухает и стонет лес. Наперерез нам трелевщик волочит разлапистый кедр, он вздрагивает, переливается сине-черная хвоя. Я ищу мастера. Куда запропастился этот Леший? (Интересно, в самом деле, фамилия мастера — Леший.)

Леший у штабеля головешкой ставит кресты на торцах баланов[4]. Заросший рыжей щетиной дядя-кряж, руки ниже колен, в спине сутул, широк, что-то у него есть от гориллы. Ни дать ни взять — леший. На меня не обращает никакого внимания. Поверх валенок навыпуск штаны, чтобы снег не попал. Облезлая цигейковая дошка. Ну, думаю, этого надо брать на испуг.