Вячеслав подкинул в костер дров и опять сел на ящик.

— Верно, что никто не может сказать, за что мы любим, ни сказать, ни ответить, — вздохнул Вячеслав. — В них разве залезешь. Вон моя, все было ладно, а потом брык — и поминай как звали. А попервости так «Слава, Слава». Не без того, конечно, когда и коготки покажет. Вот Иван знает, да и ты, Валера, — еще глубже вздохнул Вячеслав. — Что там говорить, в жизни не бывает, чтобы все как по маслу. Такого в природе нету. Думал, — рехнусь. — Вячеслав достал папироску. Валерий чувствовал, что Вячеславу хотелось, ой как хотелось и выговориться, и поддержать как-то его, Валерия. — Ну, хрен бы с ней, — почти выкрикнул Славка, — коль детей бы не было или, скажем, умерла вдруг, погоревал бы, памятник поставил. Ребятишки знали бы, где их мать…

— А надо было сразу плюнуть, — вставил Иван.

— Что получилось-то? Какая муха укусила? Галина твоя такая симпатичная, и пара вы были ладная, — спросил Валерий.

— Пусть Иван расскажет, — хмыкнул Славка.

— Здравствуйте, «Иван расскажет», сам и рассказывай, твоя баба была, не моя…

Вячеслав пристроил на таган чайник и снова подсел к Ивану на ящик.

— Значит, так, Валера: приехали к нам художники, клуб новый чеканить, всякие картины рисовать, красоту наводить. А моя-то ведь тоже художник, панели в клубе красила. Ну, вот с того дня мою Галину подменили. На дню две косынки меняет, шесть сортов губной помады. Прибежит с работы, в новое платье влезет. Хвост веером — и только ее видел. Спрашиваю: «Ты чего?» Посмеивается. Однажды разговорились о чеканке в клубе. «Ты, Слава, серость! Вот он интеллектуал». И слова-то выкопала, скажи, Валер? Ну, раз моя баба закусила удила, ты же знаешь, никакая сила не удержит. Сходил, поглядел, что это там за интеллектуал. Обалдеть, Валерка, можно, — Вячеслав с ящика привстал, — хоть картину пиши! Тощеват, правда, а так любую с ума сведет. Ладно, говорю. Чтобы пальцем не тыкали, гроши у тебя на книжке, и валите на все четыре стороны, рвите когти. Пацанов, конечно, не отдал, да она и не требовала.

Вячеслав рассказывал, а Валерий слушал его вполуха. Думал о своем. Что-то он недобирал, умом одно, а в душе другое чувствовал, и было ему так и неясно. А разве Вячеславу ясно? Хоть и говорит, что отболело, а отболело ли на самом деле?

— Ну, а дальше? — сам не сознавая, о чем хочет спросить, задал вопрос Валерий.

— А теперь просится, — живо ответил Вячеслав. — Забери, пишет. А куда заберешь? А куда Лиду денешь? Вот баба — цены нет. Где она раньше была? И ребятишкам мать. А я ведь по той дуре, хоть аркан на шею… Мы, Валерий, дураки. Надо возмутиться, а мы пятки лизать.

Валерия от этих слов бросило в жар. Он распахнул куртку. Но ему сейчас, как никогда, были необходимы слова, ему хотелось понять, в чем он оплошал. Кроме этих друзей, ему никто не скажет правду. Пройдет ли чувство у него к Татьяне, зарубцуется ли или так и будет кровить душа?

Валерий прежде легко встречался и легко оставлял девчат. Так было до Татьяны. А вот теперь, вопреки всему, что случилось, он был готов все простить Татьяне. Позови она его вот сейчас, и он побежит не задумываясь. Ночью по наледи, через пороги, через сопки. В голове вертелись обрывки мыслей — таких коротких и куцых, узел на узле, и те без конца развязывались. И он никак не мог уловить, нащупать, опереться на что-то твердое, стойкое… подняться и посмотреть как бы со стороны на себя, на случившееся.

— Клин клином вышибают, — убежденно сказал Вячеслав. — Не будь Лиды, не знаю, чем бы это все кончилось. Не знаю и не знаю. Одно знаю, — вдруг оживился Вячеслав, — не мы выбираем женщину, а женщина выбирает нас. И в этом меня никто не разубедит.

— Ну это еще надо поглядеть, — подал голос Иван.

— Нечего глядеть. Пусть ты сделал предложение, а выбирать должна она.

Помолчали.

— А в этом что-то есть, — согласился Иван. — Вот, скажем, моя Вера. Стало быть, что-то нашла во мне, другие не находили, а она нашла. Скажи, Валера?

— Душа у тебя, Ваня, вот что…

Иван поднял от костра лицо и, уставившись на Валерия, удивленно, даже испуганно поморгал — так бывает, когда неожиданно ослепят светом.

— Ну ты, Валера, это так, — позаикался Иван и умолк. Он никогда не слыхал от своего звеньевого таких слов, А уж сколько вместе, дел сколько переделали, в каких только переплетах не приходилось бывать, особенно на ЛЭП, какие не брали перевалы, в лучшем случае скажет — «молоток» или что-то в этом роде, и любой в звене от Валериной похвалы подрастет.

— Что там ни говори, — опять подал голос Вячеслав, больше для того, чтобы разрядить замешательство, — что мы, что они, куда вначале — на внешность смотрим, особенно на ножки. Моя бывшая Галина ножками и взяла. Потом уж в душу, червячка рассматривать, а куда денешься — живешь…

— Ну, Славка, ты тоже в крайность впадаешь, про Лиду разве такое скажешь? — возразил Иван.

— Ты, Ваня, не сравнивай, таких, как Лида, раз-два, и обчелся. Лида — баба с мозгой… — затвердил Вячеслав и не мигая уставился в костер. Посидели минуту молча, будто перед дорогой.

— Приедем — познакомлю, Валер, с Лидой, да ты ее знаешь, — спохватился Вячеслав. — Ну как не знать — знаешь, хорошо даже знаешь, блондинистая, пепельные волосы такие, и сама, — Вячеслав живописно рукой изобразил свою Лиду. — Она у всех на виду — диспетчер.

— Да вроде видел, — согласился Валерий.

Ночь таяла, по льду побежал жиденький сиреневый рассвет. Обозначились студенистые очертания этого таинственного морского чудища — острова.

Зашевелился от людей берег, и тут краболовы спохватились: ночь-то испарилась…

— Ты, Иван, бери топор и шуруй, место занимай, — потягиваясь, распорядился Вячеслав, — а мы краболовки приволочем.

Иван взял топор, «ложку» вычерпывать лед и навострился на море.

— Что, места в океане мало, зачем занимать? — нехотя поднялся от костра Валерий.

— Э-э! — сморщил нос Вячеслав. — Краб знает, где ночевать, только проснется, а мы ему ряпушку под нос…

— Так-то разве.

Вячеслав взвалил добрую половину корзин себе на плечо, подождал, пока Валерий нагрузится.

— Да ты одну в другую их составь, не будут рассыпаться.

Нагрузились, и пошли по толстому шероховатому, как рашпиль, льду.

Дорогой Вячеслав инструктировал Валерия:

— Ты к Ивану близко не лезь, к себе его не подпускай: он тяжелый — провалит лед. И сам на кромку проруби не вставай, ладно?

Валерий ничего не понял из этого предупреждения. Он тащил на своем горбу, как копну, корзины и по Иванову следу дошел до припая. Воздух был чист, свеж, прозрачен, пахло свежей рыбой. Дышалось легко, и ноша на спине почти не ощущалась. Под ногами скрипела пороша. А когда он подошел к припаю и занес ногу на свежий лед, то сердце сразу оборвалось. Лед был настолько прозрачен — казалось, в воду ступишь. Вячеслав подошел следом, сбросил с плеча груз, отдышался.

— Ты, Валера, вот так, — он взял две корзины и, шаркая ногами, спустился за припай. Лед под ним заныл и, как показалось Валерию, прогнулся. — Ты, Валера, ноги не поднимай, скользи.

У Валерия от страха вспотели ладони.

— Ну, давай, давай, — подбадривал Вячеслав, — давай!

Валерий шагнул, и дыхание у него перехватило. Вячеслав скользил впереди уже метрах в двадцати. «Не вернуться ли? Посидеть, набраться храбрости», — мелькнуло у Валерия. Но он тут же отогнал эту мысль. Раскачка здесь ни к чему. Или сейчас, или никогда.

«Если человек отступил, он не поборет в себе страх». Эти слова Егор Акимович сказал Валерию перед его первым подъемом на высоковольтную опору. Валерий нацепил на ноги когти, обхватил цепью опору и устремился в небо, но, когда головой коснулся траверзы и глянул вниз, оборвалось сердце. Надо было освободить когти, пояс, подтянуться на руках и сесть на бревно, как на спину коня, и тогда пристегнуть пояс. Валерий вполглаза глянул на бригадира. Егор Акимович не обращал внимания на своего монтажника. У Валерия тогда так же мелькнуло в голове: «Не спуститься ли, сослаться на карабин: заело замок. Какая мерзость», — стукнуло его в висок. Валерий сдернул когти, выжал на руках тело, сел на траверзу, потом стал на ноги и пошел на другую опору. Перешел и сел на другой конец траверзы. Внизу парни подбросили шапки, а у Валерия словно за спиной крылья выросли.