— Да, почему бы и нет? Но считаю, что злоупотреблять им нет нужды.

— Ладно, буркнул Старик. — Мне, скажем, представляется совершенно очевидным, что психоанализ имеет ценность только в самом общем плане. Он не определяет людского поведения. Реальная жизнь, полная неожиданностей, ежеминутно преобразует личность…

— Так что же психоаналитик?

— Его заключение не отличается от мнения доктора Авель-дера. Кандидат, видите ли, еще не окончательно повзрослел.

— А ведь что-то в этом есть, — заметил Коплан, выпуская колечко дыма. — Остается лишь уточнить, реально ли это — быть вполне взрослой в двадцать четыре года. Вот пройдет пара-тройка лет, сменит она несколько мест работы — тогда линька завершится.

— Полагаю, вы провели зондаж?

— Так, болтовня о том о сем. Я, конечно, подразнил ее вопросами о любви, удовольствии, философии и прочем в том же духе. Выяснилось, что у нее вполне обоснованные взгляды и уместные суждения. Не понимает она лишь одного: что уверенность в отсутствии иллюзий — само по себе иллюзия. В этом я готов согласиться с Авельдером.

— А какова она как женщина?

— С апломбом заявляет, что фригидна, но с этим я еще разберусь.

Старик нахмурил мохнатые брови и прогремел, глядя на Франсиса в упор:

— Как это «разберетесь»?

— Я хочу сказать, что с этим еще не все ясно. Чтобы узнать, действительно ли она фригидна, надо переспать с ней. А впрочем…

— Ковенски упоминает об этом в своем заключении. По его мнению, ее фригидность вызвана травмами, перенесенными в детстве.

— Вполне возможно, но могут быть и иные причины. Большая часть женщин, до двадцати четырех лет остающихся фригидными, просто не имели должного опыта. Мы же имеем дело с женщиной, запутавшейся в своих размышлениях.

Вижу, у вас свои взгляды на эту проблему, — саркастически заметил Старик и продолжил, состроив разочарованную гримасу: — Так и быть, если вы считаете, что это может принести пользу и расставить точки над я не запрещаю вам сблизиться с нею. О выводах доложите.

Коплан рассмеялся.

— Для блага Службы я, быть может, при случае сделаю над собой усилие.

Но это не приказ, — поспешил с уточнением Старик. — В конце концов, до фригидности моих сотрудниц мне нет никакого дела. Непонятно только, почему Ковенски и Авельдер придают этой детали такое значение.

— А ведь их нетрудно понять. Когда фригидной женщине попадается партнер, которому удается исцелить ее от этого недуга, она совершенно преображается. Бывало, они просто сходили с ума, открыв для себя восторги плотского наслаждения. До такой степени, что отрекались от всей прошлой жизни.

Старик хранил задумчивое молчание. Коплан продолжил разъяснения:

— Безусловно, для нас было бы весьма опасно, если бы это стряслось при определенных обстоятельствах. Однако я убежден, что Моник Фаллэн выстоит. У нее есть твердость, сила воли, большое присутствие духа. Врачи из Центра руководствовались общими правилами, но не станем их винить. Из всякого правила бывают исключения. Уверен, что Моник — как раз такое исключение. Даже если ей подвернется кто-то, кто откроет ей истину о ней самой, она не свернет с избранного пути.

— Надеюсь, — отрезал Старик. — В последние три года мне не слишком везло с сотрудницами. Нас постигала утрата за утратой — вы знаете об этом не хуже меня: в Колумбии, Греции, Турции, Испании. Натуральное истребление! И какие ценные кадры — таких нелегко заменить. В общем, дефицит женщин — одна из причин, побудивших меня надавить на полковника Сира-на. Для удовлетворения насущных нужд Службы мне понадобилась бы добрая сотня девиц, бегло болтающих по-немецки, английски и испански.

— А каково было личное мнение полковника Сирана? Разве за то время, что он возглавляет Учебный центр, он не научился объективно оценивать будущие кадры?

Старик с пренебрежением выпятил нижнюю губу:

По правде говоря, четкого мнения у него не было… Больше всего его тревожил диагноз профессора Ковенски: та самая склонность «накликать несчастье»… Сиран опасался, как бы призвание малышки не состояло в принесении себя в жертву, как бы она ни стремилась неосознанно к тому, чтобы быть наказанной, а то и уничтоженной — словом, как бы ее призвание не оказалось ложным.

— Снова выплывает несчастное детство, — сказал Коплан. — Чушь, — скрипнул Старик. — Не верю я в несчастное детство. Одних детишек хвалят и выхаживают, других нет. Но о так называемом несчастье дети не имеют ни малейшего понятия. Они живут в особом мире, не поддающемся анализу… Словом, коль скоро имеется в виду наше новое приобретение, я расскажу вам в нескольких словах ее историю. На самом деле ее фамилия совсем не Фаллэн. Во всяком случае, до девяти лет она жила под другой фамилией. Драма разразилась, когда ей исполнилось девять. Ее родители являли собой довольно беспокойную парочку. Отец, лейтенант авиации, был недурен собой и на хорошем счету как летчик-перехватчик. По натуре же он был человеком беззаботным и довольно распутным, как это было принято в те времена среди летчиков. Супруга его, несколько старше его, воспитанная в семье потомственных военных, отличалась подозрительным и ревнивым нравом. Она не выносила шалостей супруга, поэтому сцены следовали одна за другой. И вот однажды, потеряв всякое терпение и изрядно рассвирепев, она хватает мужнин револьвер и всаживает ему в грудь целых пять пуль, которых хватило бы на двоих. После чего простреливает голову себе самой. Девчонка при том присутствует… Офицерское товарищество берет на себя заботу о ней — сироте, не имеющей в целом свете ни единой близкой души. Отцовскую фамилию заменяют фамилией бабушки по материнской линии и, для поддержания духа несчастной девочки, отдают ее в семью, где нет детей. Ее опекуном стал офицер Генштаба, служивший в Буэнос-Айресе, очень достойный человек. Там, в Аргентине, она и освоила английский, немецкий и испанский. Она прожила там шесть лет. После смерти опекуна она вернулась во Францию с его вдовой. Два года она проводит в Бретани, оканчивает школу и в 19 лет поступает служащей в «Эр-Франс», потом становится стюардессой. Первая любовь: она в объятиях американского дипломата, лет на двадцать старше ее. И беременна! Дипломат, женатый господин, отец семейства, спасается бегством и получает назначение на край света, в Сидней. Хорошо это или плохо, но беременность Моник длится недолго: выкидыш. После нескольких месяцев лечения и отдыха в одном из пансионатов товарищества офицеров она начинает жизнь заново: поступает на службу в туристическое агентство и занимается изучением перспектив развития туризма в Испании. И вновь драма: юный коллега-немец, с которым она заигрывает, а потом становится его любовницей, гибнет в пучине Средиземного моря. Она возвращается в Париж и нанимается секретаршей в агентство по торговле недвижимостью. В этот самый момент на нее и выходит мой друг Диссар, которому я жаловался на кадровые трудности. Польстившись на предложение Диссара, она с энтузиазмом соглашается пройти подготовку в нашем Учебном центре… Другие детали вы почерпнете из досье.

— А я-то удивлялся, отчего она такая хмурая! — опечалился Коплан, на которого услышанное произвело тяжелое впечатление. Бедная девочка и вправду не имеет повода расточать улыбки. Не прошлое, а вереница несчастий и разочарований!

— Что ж! — резюмировал Старик тоном завзятого фаталиста. — Думаю, ей не стоит лить слезы. Она молода, красива, наделена железным здоровьем, все при ней, всегда ела досыта, не страдала от жажды… Все не так и плохо.

— И все же! Теперь мне понятно, почему с ее личика не сходит похоронное выражение.

— Возможно, мои теории и не соответствуют духу времени, — парировал Старик, — но я не устаю подмечать, что лучше всего подготовлены к тяготам жизни вовсе не те, кто провел безоблачную юность. Как раз наоборот. Что же до ее угрюмой физиономии…

Он придвинул к себе необъятное досье, раскрыл его, покопался в бумажках и выудил из них конверт:

— Полюбуйтесь, это фотография нашей малышки в шестилетнем возрасте. До драмы, заметьте. И уже такой замкнутый вид!