— Ты замужем? У тебя есть муж. И ты только сейчас говоришь мне об этом?

— Ты бы предпочёл, чтобы я солгала?

— Нет, — рычит он. — Я бы предпочёл, чтобы ты сказала раньше.

Я окидываю его недоверчивым взглядом.

— Ты хочешь сказать, что это имело бы значение для тебя в ту самую первую ночь? Дженсен смотрит на меня, скрипя зубами. Наконец, тяжело выдыхает.

— Нет. Ничего сказанное тобой, не остановило бы меня той ночью. Или другой долбанной ночью. Мне просто не нравится не знать такого дерьма.

— Ты имеешь в виду не контролировать дерьмо?

— ДА.

Я сильно сжимаю губы, сдерживая смех. Дженсен до смешного очарователен, когда выходит из себя, даже если необоснованно.

— Мы никогда не говорили о нашей личной жизни, — напоминаю я ему. — И Даррен...

— Так его зовут?

Я утвердительно киваю, с трудом сглатывая.

— Он не имеет значения. Просто часть моего прошлого.

— Нет, — поправляет меня Дженсен. — Он часть твоей повседневной жизни до тех пор, пока ты официально не будешь от него свободна.

— Нет. Это не так, — я не хочу этого делать. Я не хочу говорить о Даррене или думать о нём. Мне хочется вернуться на пять минут назад и стереть всё то, что я о нём недавно упомянула.

Я обнимаю Дженсена и толкаю его обратно в постель. Он бы не позволил сделать этого, если бы не хотел, так что я принимаю это за хороший знак. Кладу голову ему на грудь, слушая ровный стук сердца.

Он возвращает руку обратно мне на спину, и я закрываю глаза, надеясь, что это конец обсуждения.

Дыхание Дженсена замедляется, становится глубоким, и я позволяю себе расслабиться. Хотя бы только снаружи. Внутри я проводник. Мысли и воспоминания бесконечно кружатся в моей голове.

Я ненавижу думать о Даррене, потому что эти размышления автоматически подталкивают к мыслям о Калебе. И даже вспоминать о нём слишком больно.

Даррен как-то сказал мне, что хотел бы, чтобы Калеб никогда не рождался: «Если бы этот ребёнок не родился, мы бы никогда не узнали, что теряем». В тот момент я думала, что это самая жестокая вещь, которую он когда-либо мог сказать. Но теперь я знаю, что он просто пытался найти смысл всего этого. Хватался хоть за что-нибудь.

Я бы никогда не променяла своё время с Калебом, даже если бы это уберегло меня от всей сердечной боли. Каждый проведённый с ним миг ценен. Но теперь я понимаю, что имел в виду Даррен. Я также знаю, что он был не прав. Думаю, абсолютно возможно скучать по тому, кого никогда не знал. Ты просто не понимаешь, что это за чувства, пока не обнаружишь их.

31

Дженсен

Я останавливаюсь и смотрю на лицо Холланд через камеру на моём телефоне. Это одержимость, недвусмысленная и простая, и я не могу бороться с самим собой. Это не то, чего я хочу.

Её глаза закрыты, губы расслаблены и слегка приоткрыты во сне. Сновидения сегодня мирные.

Опускаю телефон ниже и делаю два шага вперёд, сокращая расстояние. Я не касаюсь её. Не кожа к коже. Не так, как мне хочется. Но я ласкаю каждый её дюйм глазами.

Лунный свет, голубой и белый, струящийся сквозь одно маленькое окно, на обнажённом теле Холланд гипнотизирует. Задерживаюсь взглядом на красивом изгибе её спины. Кожа здесь на оттенок светлее. Не знаю ещё одного человека, который был бы так захвачен столь незначительным отличием. Кого-то кроме меня, кто смог бы найти так много красоты в чём-то таком несущественном. Не думаю, что другие даже заметили бы. Но я замечаю. Потому что это вовсе не несущественно. Это самая важная для меня вещь в мире.

Позволяю взгляду слегка переместиться, следуя по изгибу её бедер, вниз по выпуклости ягодиц. Здесь кожа на несколько оттенков светлее. Как слоновая кость и фарфор, и я не могу отвести взгляд. Есть что-то такое чистое и нетронутое в мягкости её плоти, хотя я знаю, что это не так. Мои пальцы и губы запомнили Холланд почти так же хорошо, как глаза.

Мои глаза.

Как два маленьких глазных яблока могут приносить так много удовольствия и причинять такую сильную боль?

Тени попадают в поле моего зрения, и я, наконец, заставляю себя отвернуться от красавицы на постели.

Крепко сжимаю телефон в руке и кладу его на полку. Закрываю веки и позволяю темноте забрать зрение. В таком состоянии я вижу, как выглядят мои кончики пальцев, нежно ласкающие её кожу. Я представляю, как это ощущается, не только там, где я соприкасаюсь с ней, но и внутри. В моей груди. Может ли она спасти меня? Может ли она быть покоем, который я искал?

Я поворачиваюсь к ней, открывая глаза и позволяя себе ещё раз взглянуть на её лицо. Мой желудок сжимается, когда я вижу, что Холланд смотрит на меня. Она не двигается, по-прежнему лежит на обнажённом животе, руки под головой, румяная щека на тыльной стороне нежной руки. Длинные огненные волосы разметались по подушке.

Она ничего не говорит. Так же, как и я. Но это общение. В том, как мы смотрим друг на друга, целый разговор.

Я завидую лунному свету. Завидую тому, как он целует её тело и крепко удерживает. Тому, как он обволакивает каждую её частичку, имея такую возможность. Тому, что он видит её так, как не могу я.

Я больше всего буду скучать по этому, по наблюдению за ней в тусклом ночном свете.

Мне следует снова взять телефон. Я должен сделать ещё один снимок.

Но я не могу удержаться от прикосновения к ней. Не могу найти силы и заставить себя остановиться. Оставить эту женщину. Необходимость прикоснуться к ней сильнее, чем когда-либо. Держать и поглощать.

Я всегда ожидал, что буду один во тьме. Я и не мечтал, что найду свет в конце. Надеяться больно. Заботиться больно. Хотеть. Нуждаться. Мне не следует этого чувствовать. Я не могу.

Буду винить в этом лунный свет.

*

Я просыпаюсь, запутавшись в руках и ногах и в ворохе тёмных рыжих волос, и в первый раз, с тех пор, как мне было двенадцать, я чувствую безмятежность.

Эта безмятежность пугает меня до ужаса. И также мне нравится быть напуганным чем-то необычным из-за перемен. Я эгоистичен и не прав, но делаю глубокий вдох, впуская запах Холланд в лёгкие, и закрываю глаза, расслабляясь в умиротворенности, что приносит её присутствие. Так я могу дурачить себя, что мой конечный результат не неизбежен.

— Доброе утро, — говорит она хрипло в мою грудь.

— Доброе.

— Я хочу мороженого.

Удивлённый смех срывается с моих губ, из-за чего голова Холланд подпрыгивает вверх и вниз из-за моего быстрого дыхания.

— Мороженое? На завтрак?

Она откидывает волосы с лица — требуется три взмаха, прежде чем мне удаётся увидеть её глаза.

— Почему нет? Это один из плюсов быть взрослым. Ты можешь есть на завтрак что-то необычное, и никто тебя не остановит, — Холланд улыбается, по-настоящему улыбается. Волосы беспорядочно связаны, щёки розовые после сна, глаза большие и светлые от озорства, и она крадет моё дыхание.

Ухмылка на моём лице исчезает, когда я прижимаю руки к её челюсти и притягиваю ближе к себе.

— Ты так невероятно красива, когда улыбаешься, − я грубо целую её, показывая, насколько великолепной считаю её.

Лицо Холланд ещё больше розовеет, когда я её отпускаю. Я наблюдаю, как она выпутывается из одеяла и спрыгивает с кровати, раздетая и чертовски сексуальная. Она подходит к холодильнику и достаёт из морозилки два с половиной килограмма шоколадного мороженого, берёт две миски и ложки с сушилки на столе, а затем прыгает рядом со мной на кровать.

Действуя быстро, она кладёт в каждую миску по большой ложке и предлагает одну мне.

— Ты никогда не говорил, кому продаёшь свои фото, — говорит Холланд, пробуя мороженое. Она сидит, прижимаясь спиной к стене, со скрещенными под собой ногами. — Эротические, — добавляет она.

Я вращаю ложку, прокручивая её в моём замёрзшем завтраке.

— В основном коллекционерам, — держа одной рукой миску, я вытягиваю её обнажённые ноги и скольжу пальцами по гладкой коже.