УЩЕЛЬЕ
Несдержанные голоса мужчин…
В одном объеме — и мираж, и зимы.
О, ритмы гор — туманности вершин
и солнечная простота низины!
А трещины, как змеи на камнях…
Корнями расколов порфир —
береза…
Кочевники проходят на конях
по скалам, еле тронутым коррозией.
А за верблюдами
лениво, немо
собаки караванные бегут,
оглядываясь на пустое небо,
вынюхивая признаки погод…
Куда ты, караван? В какой шабул[16]?
В чье желтое лицо бура твой плюнет?
О, гнется тропка,
гнется, как шампур,
под тяжестью нагруженных верблюдов.
В Такла-Макане пыльный ураган.
Э, осторожнее на перевалах!..
Возьми меня с собою, караван,
В седло пустое, вместе под обвалы!..
«Наконец!..»
Наконец!
О грубый летний ливень,
крупная мелодия воды,
в садике моем сухая слива
рубится с потоком
молодым.
В рот земли засунув корни,
клены
бешено вращаются на стеблях,
небо с хохотом влетает в стекла,
между небом и землей —
колонны,
руки,
реки,
мы сегодня — ливни.
Нам сегодня
до всего есть дело!
Пейте, пойте —
это тоже дело.
Ливни — свадьбы неба и земли!
ПРОЩАНИЕ С ГРЕЦИЕЙ
Залезли по локоть, по, плечи
в мяса мужики,
все жирные куски пошли налево,
а кровь,
а печень,
сердце, мозжечки,
как самое бессортное,-— на ливер.
Историю разбили на разделы,
как тушу в лавке по сортам разделали.
Любовь
не обходилась без телес,
без бедер и спины не обходилась,
любовь не обходилась без небес.
Когда варяги в Грецию влюбились,
они придумали себе гордыни,
они придумали Литву, Осетию.
Сардар, страдающий, стенокардией,
сказал в эпоху Греции:
— О сердце!..
А рядовые варвары, конину
глотали в седлах без салатов,
в спешке,
ни вертелов, ни печи, ни камина.
Сказал батыр, больной циррозом, —
— Печень!..
Дистрофики придумали — кровинка!
Пустынники придумали — травинка!
Хромой Тимур сравнил тебя с коленкой,
Эй, Греция,
ты создана калеками.
Ты крик Немого, первый слух Глухого,
ты взгляд Слепого,
свет очей его,
ты солнце дальнее,
сейчас ты лунный холод,
тебя зовут, ты оглянись:
«Чево?»
Издалека сравнений старомодность
ты оправдай, все может быть,
и я —
нештатный лирик — расскажу о стройности,
о сложности земного бытия.
УТРО ПОСЛЕ ШТОРМА
Зеленое море, тонкие пальмы
желтое зарево совершенства,
я всю ночь простоял на палубе —
прибываем без происшествий.
Над окошками дым лаваша,
бабы черные, как головешки,
муж, сутулый и головастый,
неумело седлает лошадь.
Очень много цветов загара,
сверхубыточные мазки.
Прикрывая собой Сахары,
пальмы тянутся на носки.
Прикрутили к причалу канаты,
в чемоданы — гашиш! Отдали.
Вот и Африка.
Кто-то скандалит —
ему надо было в Канаду.
Берег
с тропками, арыками,
мирный мир после варварства ночи.
Море тихо на пляж выносит
пену, взбитую ураганами.
ПОЛДЕНЬ, ПУСТАЯ МЕЧЕТЬ
В мечети хохот прозвучит кощунственно.
Однажды лошадь забрела в мечеть,
копытом осторожно пол пощупала,
в сторонку стала, чтобы не мешать.
Глядит, ушами шевелит и нюхает,
никто кнутом не хлещет и не нокает.
Имаму бы пинать ее: «Неверная»,
звать мусульман, выталкивать
за дверь ее.
Она согласна повозить аллаха,
аллах бесплотен — разве это ноша!
Имам хохочет, выдохся,
феллахи —
хохочут, ржут.
— Ого! — заржала лошадь.
Сайда.
ТИШИНА
Вокруг мечети каша,
каша,
каша,
в мечети тишина, как на войне:
ни хрипа, ни кряхтения, ни кашля,
я слышу только то, что нужно мне.
Акустика достойная Ла Скала,
нет черного,
есть мягкий, темный звук,
вокруг мечети скалы,
скалы,
скалы,
мечеть, как голова в объятьях рук.
Все кругло —
купол, свод, круглы квадраты,
круглы зады молящихся, круглы
цвета ковров, огни лампад, кораны,
углов так много, потому — круглы.
Свет солнца из двери квадратной —
кругл,
Я выхожу,
вот — обуваюсь я,
по городу иду в ботинках грубых,
неверным верно улыбаюсь я.
Хаджи идут по улицам, молчат.
В чалме, не глядя на людей, молчат.
И молча, молча в шумный город входят,
как пьяные в мечеть, ругаясь и крича.
Стамбул.
вернуться
16
Ш а б у л — набег (каз.)