— Это очень интересно, мистер Баррет. Вы прилетели на Луну, потратили столько денег, чтобы полюбоваться видами. Скажите, пожалуйста, вам приходилось видеть Гранд-Каньон?

— Нет. А вам?

— Ваша честь! — воззвал Шастер к председателю. — Свидетель неправильно держит себя.

Коммодор строго посмотрел на Баррета, но тот ничуть не смутился.

— Мистер Баррет, не вы ведете допрос. Ваше дело отвечать на вопросы, а не задавать их.

— Милорд, я приношу суду извинения, — ответил свидетель.

— Гм… Разве я «милорд»? — неуверенно обратился Ханстен к Шастеру. — Мне казалось, что я «ваша честь».

Юрист поразмыслил с важным видом.

— Я предлагаю, ваша честь, чтобы каждый свидетель соблюдал те формы, к которым он привык в своей стране. Это вполне допустимо, пока проявляется должное уважение к суду.

— Хорошо. Продолжайте.

Шастер снова повернулся к свидетелю.

— Хотелось бы услышать, мистер Баррет, почему вы сочли нужным отправиться на Луну, хотя далеко еще не осмотрели всю Землю? У вас были какие-нибудь веские причины для столь нелогичного поведения?

Вопрос был отличный, как раз такой, который мог занимать всех, и Баррет постарался ответить убедительно.

— Я довольно хорошо знаю Землю, — медленно произнес он с ярко выраженным английским произношением, таким же редким, как очки. — Жил в гостинице «Эверест», побывал на обоих полюсах, даже спускался на дно впадины Калипсо. Словом, немало повидал, и родная планета уже не могла меня ничем удивить. А в каких-нибудь сутках пути — Луна, все новое, совсем другой мир. Новизна меня и привлекла.

Ханстен только краем уха слушал обстоятельный, неторопливый анализ. Пока говорил Баррет, он мог без помех изучать остальных. Коммодор успел уже составить себе представление о команде и пассажирах, определил, на кого можно положиться, от кого ждать подвоха, если дело обернется худо.

Наиболее надежен, естественно, капитан Харрис. Коммодор хорошо знал людей этого склада, он часто встречал их в космосе, но еще чаще в учебных центрах, например в Астротехе. (Когда Ханстен выступал там с лекциями, перед ним всегда сидели подтянутые, аккуратно выбритые Паты Харрисы). Пат толковый молодой человек со склонностью к технике, но лишенный честолюбия, нашел себе работу как раз по плечу в таком месте, где от него требовались только осмотрительность и учтивость. (Ханстен не сомневался, что миловидные пассажирки особенно ценили в нем второе качество.) Он добросовестен, дисциплинирован, суховат, будет честно выполнять свой долг и — в отличие от многих более одаренных людей — умрет мужественно, без жалоб. Это может оказаться особенно ценным здесь на пылеходе, если их не выручат через пять дней.

Не меньшая ответственность выпала сейчас на стюардессу мисс Уилкинз. Это не стандартный тип космической стюардессы: пресное обаяние и застывшая улыбка. Ханстен успел определить, что мисс Уилкинз девушка с характером и образованная. Впрочем, то же самое можно было сказать и о многих девушках ее профессии.

Словом, с командой ему повезло. А как пассажиры? Разумеется, они незаурядные люди, иначе они вообще не оказались бы на Луне. В кабине «Селены» собрано изрядно ума и талантов, но в том-то вся нелепость положения, что ни ум, ни дарование их не выручат. Здесь важен характер, сила духа — попросту говоря, мужество.

В двадцать первом веке мало кому нужно было физическое мужество. От рождения и до самой смерти люди ни разу не глядели в глаза опасности. Пассажиры «Селены» не были подготовлены к таким испытаниям, а на играх да развлечениях далеко не уедешь.

Не пройдет и двенадцати часов, сказал себе коммодор, как появится первая трещина. К тому времени всем станет ясно, что какое-то препятствие задерживает спасателей, и что эта задержка может оказаться роковой.

Ханстен еще раз быстро обвел взглядом кабину. Если не считать не совсем опрятного вида, все они пока остаются разумными и выдержанными членами общества.

Кто из них сдаст первым?…

ГЛАВА 10

К доктору Тому Лоусону, заключил главный инженер Лоуренс, нельзя применить древнее правило: «Знать — значит простить». Он знал, что на долю Лоусона выпало приютское детство, без родительской любви и ласки, что астроном вышел в люди только благодаря своему уму, в ущерб всем прочим человеческим качествам. Он мог понять Лоусона, и все-таки тот ему не нравился. «Удивительное невезение, — говорил себе Лоуренс, — на триста тысяч километров вокруг из всех ученых только у этого типа есть инфракрасный локатор, и только он знает, как с ним обращаться…»

В этот самый миг Том Лоусон, сидя в кресле наблюдателя на «Пылекате-2», заканчивал наладку неказистой на вид, но вполне работоспособной конструкции. Локатор стоял на треноге, которую укрепили на крыше пылеката, и мог поворачиваться в любом направлении.

Как будто действует… Но поручиться трудно: здесь, в тесном герметическом ангаре, множество всяких источников тепла. Только на Море можно будет проверить по-настоящему.

— Готово, — доложил наконец Лоусон главному инженеру. — Разрешите сказать несколько слов человеку, который будет работать с локатором.

Как поступить?… Главный внимательно посмотрел на астронома. Одинаково сильные доводы говорят и за, и против, нельзя только допустить, чтобы повлияли личные чувства. Дело слишком важное.

— Вы можете работать в космическом скафандре? — спросил он Лоусона.

— Я их никогда в жизни не надевал. Они нужны только для наружных работ, а это дело инженеров.

— Так вот, вам представляется случай научиться, — ответил главный инженер, игнорируя шпильку. (Если это вообще шпилька; похоже, неучтивость астронома объясняется скорее незнанием светских приличий, чем сознательным пренебрежением ими.) — На пылекате это не так уж сложно. Будете спокойно сидеть в кресле наблюдателя. Автоматический регулятор сам следит за кислородом, температурой и прочим. Одно только меня смущает…

— Что именно?

— Вы не страдаете клаустрофобией?

Том замялся. Разумеется, перед отправкой в космос его проверили по всем статьям, однако он подозревал — и не зря, — что некоторые психологические тесты прошел еле-еле. Конечно, он не ярко выраженный клаустрофоб, тогда его просто не допустили бы на борт космического корабля. Но одно дело корабль, совсем другое — скафандр.

— Выдержу, — ответил он наконец.

— Только не насилуйте себя, — строго сказал Лоуренс — Желательно, чтобы вы пошли с нами, но выжимать из вас ложный героизм я не хочу. Все, о чем я вас прошу: принять решение, прежде чем мы покинем ангар. Потом, в двадцати километрах от берега, поздно будет передумывать.

Том посмотрел на пылекат и прикусил губу. Сама мысль о том, чтобы на таком хрупком сооружении нестись по этому адову пылевому морю, казалась ему безумием. Но эти люди каждый день туда ходят. И если прибор вдруг забастует, он хоть попытается исправить его.

— Вот скафандр вашего размера, — продолжал Лоуренс — Примерьте его, может быть, это поможет вам решиться.

Том натянул на себя эластичный костюм, который так и норовил собраться в складки, застегнул молнию спереди и выпрямился. Он еще не надел шлема, но уже чувствовал себя неуютно. Пристегнутый к костюму кислородный баллон казался ему очень уж маленьким. Лоуренс перехватил озабоченный взгляд астронома.

— Не волнуйтесь, это всего-навсего четырехчасовой аварийный запас. Он вам не понадобится. Главные баллоны стоят на пылекате. А теперь осторожно… Поберегите нос, как бы не прищемило шлемом.

По лицам окружающих Том понял, что наступает критическая минута. Пока шлем не надет, ты еще частица человечества; потом ты уже один в маленьком механическом мире. И пусть лишь несколько сантиметров отделяет тебя от других людей, но ты видишь их через толстый пластик, разговариваешь с ними по радио, не можешь прикоснуться к ним иначе, как через двойной слой искусственной «кожи». Кто-то некогда писал, что смерть в космическом скафандре — это смерть в одиночестве. Впервые Том подумал, что автор этих слов, пожалуй, прав…