Через полчаса все трое втиснулись в темную будку. Рукоятки были повернуты, напряжение доведено до рабочего уровня. На экране очень медленно стали проступать очертания креста, они становились всё отчетливее, пока наконец рисунок не стал виден во всех своих деталях так четко, как никогда. Потом отдельные части рисунка превратились как бы в мозаику – словно крест был вышит мелкими стежками. Целую минуту все трое не отрывали глаз от креста и целую минуту изображение оставалось ясным – чуть заметные колебания ничуть не искажали его пропорций. Вики даже не замечала духоты в тесной будке, где они едва умещались втроем.
Дэви первый нарушил молчание.
– Давай уйдем на пять минут и потом посмотрим, не наползет ли туман.
– Лучше будем сидеть здесь по очереди, – сказал Кен: ему не хотелось выходить из будки. – И если появится туман, мы будем точно знать, когда.
– Сиди, если хочешь, – ответил Дэви. – Но ведь не в том дело, когда появится туман. Будет ли он вообще – вот что важно.
– Я, пожалуй, тоже останусь, – сказала Вики.
Дэви поглядел на неё и на Кена при тусклом свете экрана. Желание остаться в будке было понятным и, очевидно, вполне невинным, но в нем, как скрытая инфекция, вдруг ожили прежние подозрения. Сколько раз за последние месяцы он совершенно спокойно оставлял Кена и Вики наедине; однако сейчас его словно осенило, он как бы ясно увидел их сердца, их мысли, их тайное влечение друг к другу.
Сердечный товарищеский союз, объединявший всех троих, вдруг распался, будто его и не было. Да его и в самом деле никогда не было – Дэви сейчас понял это.
И сразу же в памяти его всплыли сотни доказательств, ясных до ужаса: жесты, взгляды, замаскированные ссоры влюбленных – как в тот вечер, когда они узнали о свадьбе Марго и когда Кен не пожелал, чтобы Вики присоединилась к ним, – всё это лишь подтверждало, что между ними был тайный сговор. Если даже они не сознавали, что происходит, то он, Дэви, наконец заметил то, чего боялся всегда. И сейчас, в это короткое, быстро промелькнувшее мгновение, он увидел всё и возненавидел себя за свою проницательность.
Он молча вышел из будки, боясь, что в голосе его прозвучит подчеркнутая беззаботность или, наоборот, плохо скрытая угроза. Снаружи, в залитой светом тихой мастерской, поблескивали на полках строгие ряды радиоламп, которые, казалось, жили своей особой, далекой от всего земного жизнью, все они изобретены людьми, но не сохранили в себе даже частицы человеческого тепла – каждой лампе предопределена только техническая функция, которую она неуклонно выполнит, как бы ни была коротка её жизнь. В эту минуту Дэви остро почувствовал их неживое безразличие.
От двух самых дорогих на свете людей его отделяла всего лишь тонкая фанерная перегородка, но целую пропасть между ними создавал внутренний голос, нашептывавший ему, что всё, чем он владел, принадлежит по праву его брату и должно быть отдано Кену беспрекословно, по первому же его требованию.
Дэви слышал их приглушенные голоса, потом неясный шорох. Разум подсказывал ему, что они просто усаживаются поудобнее, но тайное предчувствие, оказавшееся сильнее рассудка, заставляло его воображать, что этот шепот означает признание в неизменной любви и что сейчас они в объятиях друг друга.
Послышался голос Кена, не приглушенный поцелуем, хотя подозрительность внушала Дэви, что это только притворство.
– Тумана пока нет. Сколько времени прошло?
Дэви взглянул на секундомер. Три минуты. Теперь уж вряд ли что-нибудь изменится.
Дверь будки открылась, и вышла Вики. Дэви впился в неё глазами, боясь найти признаки, подтверждающие его подозрения. Но ни пожатие украдкой встретившихся в темноте рук, ни интимное прикосновение к плечу, ни влюбленная улыбка, отвечающая на просящий взгляд, – ничто не оставило внешних следов и сохранилось, очевидно, лишь в сокровенном уголке души. Вики остановилась у двери, закрыв лицо руками, чтобы глаза привыкли к свету; в эту минуту она показалась Дэви совсем иной – на неё словно упал леденящий отсвет возможной измены. Всё в ней сейчас было фальшивым, лживым, недобрым; и хотя она ещё так недавно шептала Дэви ласковые слова, создавая видимость страсти, за этой видимостью всё время скрывалось сплошное лицемерие.
Вики потерла глаза, как заспанный ребенок, и, заметив пристальный взгляд Дэви, рассмеялась.
– Так мелькает, – сказала она. – А Кен всё время поворачивал ручки – у меня даже голова закружилась.
– Ничего, привыкнешь, – ответил Дэви, борясь с желанием притянуть её к себе и спросить в упор: «Скажи правду – ты меня любишь?»
Он отвел от неё глаза и, чуть повысив голос, позвал Кена:
– Кен, выходи. Я хочу поставить вольтовы дуги по-другому и посмотреть, что нам даст отраженный свет.
Появился Кен, и Дэви захотелось, чтобы Вики немедленно ушла. Она всё испортила, нарушив его внутреннюю связь с Кеном, а связь эта была не только драгоценна сама по себе, но и необходима для работы. Лишь полное слияние поможет им обоим преодолеть усталость.
Они наметили, как расположить дуги, и выключили их, чтобы дать остыть, а потом передвинуть.
– Они будут остывать минут десять, не меньше, – сказал Кен. – Пойду куплю сигарет, чтобы не слоняться без дела.
Дэви только кивнул; он ждал, что Вики скажет: «Я тоже пойду». Он был уверен, что она скажет это или что-нибудь другое, что будет для Кена предлогом взять её с собой. Но секунды шли, Кен уже перешагнул порог и исчез в темноте летней ночи, а Вики так ничего и не сказала. По мастерской медленно расплывалась тишина.
– Почему ты на меня так смотрел? – негромко спросила Вики.
Дэви застыл на месте, делая вид, что поглощен работой.
– Как? – спросил он, глядя на переключатель, который держал в руках.
– Ты знаешь как, ты очень хорошо знаешь.
– Нет, не знаю.
– Ты смотрел так, будто ненавидишь меня.
Теперь уже пришлось взглянуть ей в лицо, но он сказал:
– Что за бред!
– Да, это действительно бред. И я знаю, о чём ты думал. Ты ревновал, потому что я осталась в будке с Кеном. Ты думал, что мы там целуемся.
– Неостроумно.
– А я и не думаю острить.
Минуту назад ревность заставила Дэви увидеть её как бы в новом свете. Сейчас она стала для него просто непостижимой.
– Слишком часто, – продолжала Вики, – у тебя начинается этот бред. Я ведь всегда это чувствую. Ты сразу становишься каменным. Я много об этом думала и всё старалась понять, откуда у тебя такое отношение к Кену. И, кажется, поняла.
– Знаешь, лучше не надо копаться в моей душе.
– Если ты сам не хочешь заглянуть в свою душу, значит, это должен сделать кто-то другой. Однажды ты сказал мне слова, которые засели у меня в голове. Скажи, пожалуйста, долго ещё ты намерен пресмыкаться перед Кеном за то, что он спас тебе жизнь, когда вы убегали с фермы?
Дэви стоял точно вкопанный, и только губы его раскрылись, как бы в немом протесте; он был ошеломлен, даже испуган тем, что она оказалась способной на такую жестокость.
– Как ты можешь говорить такие отвратительные вещи! – сказал он с горечью.
– Почему отвратительные? – возразила она. – Я ведь ни в чём не упрекаю Кена. Но я знаю, многие мои поступки объясняются тем, что так поступать мне хотелось в детстве. А сколько своих поступков я сама не могу объяснить!
– Почему ты сказала, что ни в чём не упрекаешь Кена? – очень спокойно спросил Дэви, не сводя с неё глаз.
– Потому, что это правда, и потому, что я знаю, как ты сердишься, если тебе кажется, что кто-то смеет его осуждать. Ты бы меньше сердился, если б мы разбирали твои собственные недостатки.
– Я не желаю говорить об этом, – отрывисто сказал Дэви. – И во всяком случае, ты неправа.
– Вот ты и доказал, что я права. Ты ведешь себя так, будто Кен во всех отношениях лучше тебя, будто всё, что у тебя есть, принадлежит Кену. Ты так ведешь себя, но на самом деле ты этому не веришь. По крайней мере какая-то часть тебя в это совсем не верит. В тебе живут как бы два человека – младший брат Кена, который обожает его, и старший брат Кена, который знает все его недостатки.