– У меня-то?

– Вас интересует то, что можно купить на них, а не сами деньги. Надо быть не в своем уме, чтобы собирать билеты ради самих билетов.

– Значит, я хочу быть сумасшедшим?

Ван Эпп засмеялся.

– Нельзя насильно заставить себя сойти с ума, всё равно это у вас быстро пройдет. Беда ваша в том, что наша страна кишит людьми, которые копят билеты только потому, что неспособны ни к чему другому. Мне думается, им и в голову не приходит, что на свете есть дела поважнее. Я никогда не понимал страсти к накоплению и не встречал людей с подлинным творческим даром, которые её разделяли бы. Вот, должно быть, почему я на старости лет подбираю тут за вами отвертки, хотя мог бы разъезжать по своему имению в плюшевом кресле на колесиках и возил бы меня мой собственный врач, который по первому же требованию совал бы мне в рот пилюли. Мне не так уж хорошо живется, – признался старик, – но я не поменялся бы местами ни с одним из этих богачей. Я прожил такую жизнь, какая им и не снилась; у вас тоже будет совсем особенная жизнь, пусть даже вам придется хлебнуть горя. Только не попадайтесь на их удочку, иначе останетесь в дураках. Берите от них всё, что можно. Так или иначе, большее количество билетов всё равно достанется им; но если вы заставите их дать вам настоящую лабораторию, где можно делать то, что нужно вам, а не им, считайте что вы получили прибыль – единственную прибыль, которая для вас нужна. Здесь вы можете заниматься своим делом, и, если Волрат зовет вас к себе отобедать с дикарями, что ж тут страшного? Пусть они только заплатят за это, вот и всё. За каждый такой вечер требуйте, чтобы они оплатили год той работы, к которой вас влечет.

– Не могу поверить, что всё это так безнадежно, – с отчаянием в голосе сказал Кен. – Наверно, есть какой-то способ жить иначе! Я не говорю о том, что мы должны обедать с гостями Волрата или нет. В конце концов, это ерунда. Я говорю о положении вообще. Если человек способен придумать и создать нечто небывалое – такое, что вносит огромные перемены в жизнь, и в итоге остается ни с чем, значит мир сошел с ума!

Ван Эпп покачал головой.

– Видите ли, сейчас в нашей стране время собирателей билетов, – сказал он. – Пятьсот лет назад было время людей с сильными мускулами, людей, которые умели владеть длинной пикой, сидя в тяжелейших железных доспехах на огромных конях. Их время прошло. Я не говорю, что время собирателей билетов будет длиться вечно. Я сделал много ошибок в своей жизни, но, сумей я удержаться от этих ошибок, всё равно сделал бы другие, быть может ещё худшие. Поймите, молодой человек, наши души не приспособлены для нынешнего времени.

– А со мной будет не так, – упрямо возразил Кен. – Я это говорил с самого начала, когда…

– Вы оба толкуете совсем не о том, – сказал Дэви. – Как начинаешь и чем кончаешь – не имеет никакого значения. Важно лишь то, что успеваешь сделать в этот промежуток.

– Нет! – твердо сказал Кен. – Для меня очень важно, чем мы кончим, и я добьюсь, чтобы всё вышло по-моему. Можешь ненавидеть меня сколько угодно за то, что на моем счете накопится куча денег, но я это сделаю ради тебя, Дэви. Клянусь! Когда тебе было двенадцать лет, я вытащил тебя из омута, а теперь ещё раз спасу тебе жизнь, малыш. Вот увидишь! – Кен засмеялся и сразу стал беспечно-веселым. – Послушай, зачем мы делает из этого трагедию? Мы с тобой приглашены в гости, только и всего! Вино, вкусная еда, танцы, девушки и ведра золота – не такие-то дурацкие билеты, а ведра золота для обаятельных ребят, умеющих отлично держать себя в обществе; и эти ребята – мы с тобой, малыш! Давай кончать работу, сегодня был такой трудный и длинный день.

Легким шагом, словно идя на прогулку, он вышел в темноту, отделявшую лабораторию от конторы, где они оставляли свои пальто. Дэви, встревоженный пристально-задумчивым взглядом Ван Эппа, на минуту задержался – он не мог уйти от этих глаз.

– Не надо принимать всерьез то, что говорил Кен, – мягко сказал Дэви. – Всё это одни слова. Мне думается, Кен не выносит Волрата потому, что у Дуга есть всё, что кажется Кену пределом его желаний; но при виде волратовского богатства он мгновенно начинает бунтовать, так как где-то в глубине души сознает, что это вовсе не то, что ему нужно.

– Возможно, – рассеянно отозвался Ван Эпп, и Дэви понял, что совершенно неправильно истолковал выражение его глаз. – Знаете, когда мы с вами увиделись впервые, что-то в вас заставило меня вспомнить себя таким, какой я был в вашем возрасте, и мне было очень тяжело от всех этих воспоминаний. Но сегодня ваш брат ещё больше напомнил мне мои молодые годы. Только, пожалуйста, никогда не говорите ему этого. Мысль о том, что я – его будущее, испугает его до смерти.

Смех и веселый говор такого множества людей, что невозможно было различить отдельные голоса, доносились из гостиной через длинный темный холл в переднюю.

Вики, начав было снимать пальто, остановилась и, удивленно подняв брови, смотрела на Дэви, тот в свою очередь вопросительно взглянул на Артура, взявшего у него шляпу.

– Сколько там человек?

– Тридцать пять, сэр. Ожидаем сорок.

– Сорок? – переспросила Вики. Повернувшись к Дэви с комически огорченным видом, она тихо засмеялась. – Ты, кажется, говорил, что будет человек шесть-семь?

– Сначала предполагалось шесть, – подтвердил Артур. – Но потом мистера Волрата, по-видимому, взяло сомнение. Он то и дело заглядывал в кухню, уходил и возвращался, бренча монетами в кармане. Наконец он прибавил к списку ещё две фамилии. Потом ещё пять. Потом десять, а немного погодя принес ещё список из пятнадцати имен. – Артур улыбнулся. – Мистер Волрат уже несколько месяцев не устраивал таких приемов, как прежде, а давно бы пора! – И, вдруг, вспомнив, что причиной уединения его хозяина был траур по сестре Дэви, Артур смутился и виновато добавил: – Не годится деловому человеку жить взаперти. Вы же понимаете, мистер Дэви.

– Да, – ответил Дэви. – Разумеется.

Внезапно его охватили дурные предчувствия, он готов был повернуться и уйти. И Вики тоже, казалось, преданно ждала только его знака, чтобы последовать за ним, хотя заранее радовалась этому вечеру, и не потому, что её интересовали гости Волрата, – просто она слишком много времени проводила в одиночестве и отчаянно соскучилась по людям. Впрочем, если уж пришли, уходить не стоит, устало подумал Дэви, Он помог Вики снять пальто и передал его Артуру.

Вики легонько провела руками по платью, оправляя его. Дэви видел, что она переполнена веселым возбуждением, словно он и не говорил ей о своей мучительной тревоге, о страшной правде, на которую уже не мог закрывать глаза. Она стояла возле тускло освещенного зеркала в раме красного дерева, и Дэви глядел на неё и спрашивал себя, зачем было делать это трудное признание? Но если говорить честно, он признался во всем только самому себе, ибо вслух сказал едва ли половину того, что было у него на душе, и даже от этого потом отрекся, потому что не находил в себе силы произнести страшные слова.

Меньше часа назад он, усталый до предела, сидел один в гостиной их маленькой новой квартирке и ждал, пока Вики кончит одеваться, рассеянно прислушиваясь к торопливому стуку гребенки и щетки для волос о стеклянную поверхность туалетного столика в спальне.

Ничто его не трогало, не волновало, не заботило. Он был опустошен. Он сидел неподвижно под мягким светом лампы, не чувствуя никакой связи между собой и окружающим, словно наконец достиг высшей степени отрешенности.

Отсутствующим взглядом он посмотрел на высокую молодую женщину, которая появилась на пороге спальни, быстро и безжалостно водя щеткой по волосам. Она не успела ещё застегнуть платье. Лицо её стало ярче от косметики, но в глазах было беспокойное и виноватое выражение. Дэви поймал себя на том, что разглядывает её, как чужую: поднятые руки резче обрисовывают линию груди, тонкая талия, запрокинутая от сильных движений щетки голова, стройные, чуть расставленные для упора ноги.