CCXXIX
Я пел, теперь я плачу, но едва ли
Так сладостны бывали песни мне.
Я обращен всем сердцем к вышине
И дорожу источником печали.
Превратности терпенье воспитали —
И с униженьем, с гневом наравне
Приемлю милость, и моей броне
Презренье не опасней острой стали.
И пусть ведут обычную игру
Амур и Госпожа и Рок со мною, —
Я буду счастлив мыслями о ней.
Останусь жить, исчахну иль умру, —
Блаженней нет удела под луною:
Так сладок корень горечи моей.
CCXXX
Я прежде плакал, а теперь пою.
Мое живое кроткое светило
От глаз моих лица не отвратило:
Амур явил мне доброту свою.
Уж я давно рекою слезы лью,
И пусть мой век страданье сократило, —
Ни мост, ни брод, ни весла, ни ветрило,
Ни крылья не спасли бы жизнь мою.
Так глубока пролитых слез струя,
Так широко пространство их разлива,
Что переплыть его не в силах я.
Не лавр, не пальма — мирная олива,
Вот дар, что мне несет любовь моя
И жить велит, нежна и терпелива.
CCXXXI
Я жил, довольный жребием своим,
Считая зависть чувством вне закона,
И пусть судьба к другому благосклонна, —
От мук моих мой рай неотделим.
Но те глаза, чьим пламенем палим,
Страданья все приемлю я без стона,
Мне более не светят с небосклона,
Туман застлал их пологом густым.
Природа, сострадательная мать,
Ужель ты так превратна и жестока,
Чтоб свой побег прекраснейший сломать?
Вся мощь твоя из одного истока.
Но ты, Отец Небесный, отнимать
Свой дар зачем позволил силе рока?
CCXXXII
Был македонский вождь непобедим,
Но гневу под удар себя подставил:
Вотще Лисипп его победы славил
И с кистью Апеллес стоял пред ним.
Тидей, внезапным гневом одержим,
Кончаясь, Меналиппа обезглавил,
И Суллы дни все тот же гнев убавил,
Не близоруким сделав, но слепым.
Был гнев известен Валентиниану,
Аяксу ведом, что, повергнув рать
Врагов, потом с собою счеты сводит.
Гнев равносилен краткому дурману,
И кто его не может обуздать,
Позор подчас, когда не смерть, находит.
CCXXXIII
Себе на счастье видел я светило —
Одно из двух прекраснейших очей —
Недужным и померкшим, без лучей;
И свой недуг в мой глаз оно внедрило.
Амура чудо пост мой прекратило,
Явив мне вновь предмет мечты моей;
Ни разу небо не было добрей, —
Хоть вспомню все, что мне оно дарило, —
Чем нынче, когда в правый глаз мой вдруг
Боль, излетевшая из ока Донны,
Проникла, дав отраду вместо мук.
Природа направляла окрыленный
И разума исполненный недуг,
В полет свой состраданьем устремленный.
CCXXXIV
Приют страданий, скромный мой покой,
Когда не ведала душа надрыва,
Ты был подобьем тихого залива,
Где ждал меня от бурь дневных покой.
Моя постель, где в тишине ночной
Напрасно сон зову нетерпеливо,
О, до чего рука несправедлива,
Что урны слез подъемлет над тобой!
И не от тайны я уже спасаюсь,
Себя и мыслей собственных бегу,
Что крыльями бывали для полета,
И в страхе одиночества бросаюсь
К толпе презренной, давнему врагу,
За помощью — чтоб рядом был хоть кто-то.
CCXXXV
Увы, Амур меня неволит снова,
И я, не верный долгу, сознаю,
Что повод к недовольству подаю
Царице сердца моего суровой.
Хранит не так от рифа рокового
Бывалый мореход свою ладью,
Как я скорлупку утлую мою
От признаков высокомерья злого.
Но вздохов ураган и ливень слез
Мой жалкий челн безжалостно толкнули
Туда, где он другому досадил
И снова лишь беду себе принес,
Когда пучина бурная в разгуле,
Разбитый, без руля и без ветрил.
CCXXXVI
Амур, я грешен, но для оправданья
Скажу, что сердце злой огонь палит,
А разум слаб, когда оно болит,
И верх над ним легко берут страданья.
Держал в узде я пылкие желанья,
Боясь, что дерзость ясный взор смутит,
Но сил уж нет, узда из рук летит,
Отчаянье сильней, чем колебанья.
Ты сам велишь, в меня вонзив стрекала,
Рубеж привычный в страсти перейти,
И Донна красотою небывалой
Влечет меня по грешному пути, —
Так молви ей, чтоб и она узнала:
«Самой себе грехи его прости».
CCXXXVIII
Все сочеталось в нем: высокий гений —
С природой царственной, небесный разум
И явность духа — с острым рысьим глазом,
И прозорливость — с быстротой суждений.
Пришли на праздник в блеске украшений
Избранницы, красой равны алмазам,
Но он одну из всех приметил разом —
Ту, что других красавиц совершенней.
И тех, что были старше и знатней,
Он отстранил движеньем горделивым,
Привлек ее — и светочи очей,
И щеки, рдевшие огнем стыдливым,
Поцеловал. Все ликовали с ней,
Лишь я губам завидовал счастливым.