Рассвет на Пасифе выглядел не так примечательно. Если бы Маадэр захотел сформулировать свои впечатления от него, собранные за несколько лет, он легко бы вместил их в одно слово – грязный.

В этом рассвете не было ничего багрового, торжественного или трогательного, даже солнце, неохотно расчищавшее себе путь между свинцовыми пластами облаков, было непохоже на само себя, как будто этот крошечный вертящийся в ледяной пустоте космоса булыжник освещала какая-то своя звезда, злая и нетерпеливая. Ее отсвет ложился на землю рваными пятнами серовато-алого цвета, издалека похожими на начавшую свертываться кровь. Воздух, еще пропитанный ночной влажностью, оставляющей металлический привкус на языке, стремительно нагревался, но его тепло было неприятно – оно не столько грело, сколько иссушало, заставляло пересохшие глаза слезиться, а язык – царапать нёбо. Маадэр не любил ночь на Пасифе, но день был ему неприятен еще больше.

Ночью у него, по крайней мере, было преимущество перед прочими обитателями планеты, пусть и дарованное Вурмом, днем же, в свете грязного злого солнца он чувствовал себя беззащитным.

Прикрыв лицо полями шляпы, он старался дремать, используя оказавшееся в его распоряжении время и стараясь не обращать внимания на тряску. Если в Девятом электроника еще не использовалась повсеместно, Восьмой был нафарширован ей под завязку. Казалось, сквозь сталь и камень проходят миллиарды невидимых металлических нитей, спутывающихся где-то внутри этого проклятого города в какой-то дьявольский электромагнитный клубок. Излучение здесь было везде, оно висело в воздухе как кислотная взвесь, оно пряталось в земле, оно мельтешило вокруг и от него не было спасения. Маадэр, несмотря на принятую пару часов назад таблетку эндоморфина, здесь чувствовал себя отвратительно.

Точно в челюсть вогнали ржавый, покрытый заусенцами и сколами, тупой ланцет, который неспешно проворачивался, вгрызаясь все глубже и глубже. Маадэр старался не открывать глаз, отрешиться от окружающего мира под убаюкивающее покачивание автобуса, но все равно ощущал окутывающее его электромагнитное поле каждой изнывающей от боли клеткой тела. Часы, мобильные войс-аппараты, миниатюрные компьютеры, камеры, электронные стимуляторы и протезы, двигатели, тысячи и тысячи нужных и бесполезных устройств, делающие пребывание в Восьмом невыносимым.

Вурм мог снять боль если не целиком, то значительно, но он молчал, и Маадэр, кусая губы, старался справиться собственными силами, не унижаясь перед компаньоном. Не исключено, что Вурм сейчас наблюдал за ним со злорадством, ожидая, когда его помощь станет насущной необходимостью – в мозгу Маадэра он был тем гостем, чье местонахождение всегда было неизвестным.

«В вашем случае, образовав симбиоз с вашей поврежденной и нестабильно работающей нервной системой, он стал следствием перманентных галлюцинаций и фактически повлек раздвоение личности…» - так сказал Нидар. Маадэр хмыкнул, стараясь абстрагироваться от зудящей в кости боли. Он давно бросил попытки понять, что из себя представляет Вурм. Ему было достаточно того, что он на его стороне. Вурм не был его другом или верным союзником, он существовал лишь в качестве паразитарной формы жизни, питающейся клетками его нервных тканей. И, как и всякое живое существо, он был наделен инстинктом самосохранения, заставлявшим Вурма защищать свой дом. И в этом их интересы полностью совпадали.

Был ли Вурм галлюцинацией, плодом поврежденного мозга, пораженного биологическим захватчиком? Маадэр не любил размышлять на эту тему. Но и уйти от нее было невозможно. Как невозможно уйти от себя самого.

В автобусе Маадэр чувствовал себя неуютно, ограниченное пространство, наполненное ритмичным гулом и едким запахом бензина, всегда действовало на него дурно, однако автобус был наиболее приемлемым видом транспорта в Восьмом – по крайней мере в его конструкции не было электро-двигателя. Передвижений по Восьмому пешком при свете дня Маадэр старался избегать – в отличие от гниющей клоаки Девятого здесь жандармы были не диковинкой, а обычным, в порядке вещей, явлением. И встреча с ними, без документов, но с нелегально добытым оружием и полным контейнером эндоморфинов потенциально ничем хорошим окончиться не могла.

Была и другая причина путешествовать скрытно – камеры наблюдения, которые Маадэр подмечал автоматически. Если лет пять назад они только появлялись на улицах, то теперь без них редко обходился хоть один квартал. Маадэр же не горел желанием остаться запечатленным в невидимых объективах.

Бывать в Восьмом ему приходилось редко. Его клиенты обычно происходили из Девятого, где услуги мерценария пользовались определенным спросом, по крайней мере в старые времена. В Восьмом мерценарии постепенно становились редкостью, как на прочих планетах Консорциума. Здесь просто не было проблем, которые решить мог лишь мерценарий, а с бытовыми мелочами вполне неплохо справлялись местные воры, вымогатели, телохранители и убийцы.

Маадэр, поглядывавший в окно чтобы отвлечься от боли, подумал, что татуировка мерценария здесь выглядит так же нелепо и странно, как пиратская – в центре старого Лондона, или татуировка узника Дахау в рейхсканцелярии древней Германии. Это был не его город. Чужая вода, в которой плавают другие рыбы, привычные к иному корму. В последнее время он ощущал себя здесь скованно и неудобно – как рыбешка, бултыхнувшаяся из океана в глубокую отстоявшуюся пресную лужу.

Боль достигла того предела, когда перед глазами ползут, перетекая один в другой, зеленые и фиолетовые круги. Маадэр потянулся за контейнером, но внезапно, еще не успев его коснуться, почувствовал облегчение. Боль не исчезла, но сделалась мягче – как будто кто-то прикрыл обнаженные, звенящие от напряжения нервы толстой и плотной тканью. Маадэр едва не застонал от удовольствия.

«Спасибо, Вурм, - сказал он мысленно, - Я знал, что в твоем крошечном теле бьется большое и доброе сердце».

Вурм рассмеялся, и от его смеха в затылок точно вонзили две сотни крошечных серебряных булавок.

Спустя немногим более получаса Маадэр покинул автобус. Улица, на которой он оказался, не выделялась ничем примечательным среди прочих улиц Восьмого, но из-за обилия стекла и пластика Маадэр ощутил небольшой приступ дезориентации, похожий на тошноту. Дома здесь были слишком высокими, куда выше, чем привычные ему, их причудливые ребристые формы напоминали ему силуэты каких-то чудовищных кристаллических полупрозрачных растений. В своем потрепанном плаще он должен был выглядеть тут по меньшей мере неуместно.

Однако нужный дом он нашел сразу. Ему приходилось здесь быть, хоть и достаточно давно. Тогда, несколько лет назад, он не думал, что ему придется переступить порог вновь.

Небольшой двухэтажный особняк выглядел опрятным и ухоженным, не очень выделяясь среди своих гигантских собратьев. Но дверь, хоть на первый взгляд это и не было заметно, кто-то успел укрепить листовой сталью, а также смотровым глазком, скорее всего перископической конструкции. Кто-то, кто еще не успел расслабиться в мягком климате Восьмого.

Маадэр по привычке постучал, хоть здесь и была кнопка звонка. Он старался обходиться без помощи электрических устройств там, где это было возможно. Из привычки это давно превратилось в образ жизни.

- Кто? – спросили из-за двери, хотя Маадэр стоял напротив смотрового глазка.

- К господину Уэббли, - кратко сказал Маадэр.

«В списке глупостей, которые ты совершил за сегодня, эта – самая большая, - пробормотал Вурм, пока хозяин, кряхтя, отпирал засов, - С другой стороны, день только начался и, возможно, тебе представится иной шанс… Если ты выйдешь отсюда живым».

Маадэр не успел ответить - дверь открылась. Внутри было темно, оттуда донесся тяжелый запах чего-то затхлого, несвежего. Так может пахнуть в заброшенном доме, который посещают лишь крысы. Еще пахло густым запахом крепкого табака, и он перебивал все остальные. Ощутив его, Маадэр улыбнулся.

- Здравствуй, старый бандит, - сказал он, - Не ожидал?