Кто же был похоронен в Куль-Обе с такой поистине царской пышностью? Первые исследователи высказывали по этому поводу самые различные, взаимоисключающие и порою фантастические предположения. Некоторые полагали, что в кургане был похоронен боспорский царь. Такое предположение казалось естественным, поскольку курган был сооружен в самой непосредственной близости от столицы Боспорского царства Пантикапея. Называли даже имя этого царя — Перисад. Дело в том, что на золотом олене — нащитной бляхе — процарапаны греческие буквы «ПАI», по-видимому, сокращение имени мастера, изготовившего его. Кое-кто из исследователей же решил, что эти буквы представляют собой начало имени боспорского царя Перисада I (по-гречески — Пайрисадес), правившего на Боспоре с 349 по 311 г. до н. э., при котором государство достигло большого могущества.
Однако такое толкование куль-обского захоронения не может быть принято. Дело в том, что здесь во всем видны обряды и черты, свойственные не грекам, а скифам. Боспорские же цари, хотя они, вероятно, и не были чисто греческого происхождения, вели внешне греческий образ жизни» поклонялись греческим богам и т. д. О скифских обычаях мы хорошо осведомлены благодаря Геродоту, который, как мы уже говорили, подробно описал и обряд похорон скифских царей. Напомним его слова о том, что скифы после того, как положат в могилу тело самого царя, «в остальном пространстве могилы хоронят одну из наложниц царя, предварительно задушив ее, а также випочерпия, повара, кошоха, слугу, вестника, лошадей, по отборной штуке всякого другого скота и золотые фиалы..после всего этого они все вместе насыпают большой курган, всячески стараясь сделать его как можно больше».
Скифские черты видны в Куль-Обе во всем. Царь похоронен не один; вместе с ним лежит его супруга или наложница и слуга, которого умертвили, т. е. принесли в жертву, чтобы он сопровождал своего властелина в потусторонний мир. В могилу было положено оружие, большие запасы пищи (мясо в котлах) и вина, что соответствовало скифским обычаям и верованиям о загробной жизни. Царя сопровождает и его конь. Правда, в склепе оказалась только часть конского скелета, что является отступлением от чисто скифских обычаев. Но не исключено, что в кургане были и отдельные конские захоронения, не открытые пока. Они, как мы увидим, характерны для скифских царских курганов и нередко сопровождаются захоронениями конюхов.Скифские черты преобладают и в погребальном инвентаре. Не говоря уже о культовых сосудах, прежде всего об электровой вазе с изображениями скифов, мы видели, что и большая часть оружия царя и его праздничный наряд — скифские. Вместе с тем ряд черт куль-обского погребения — греческие: само сооружение каменного склепа, часть предметов погребального инвентаря. Очевидно, перед нами скифский царь, испытавший на себе сильное влияние греческой культуры. Почему он оказался погребенным не в Скифии, а на Боспоре, можно только гадать. Здесь возможны самые различные предположения, ни одно из которых не может, однако, быть доказано.
Кулъ-обское погребение относится к последней трети IV в. до н. э. — времени, когда скифское общество достигло уже сильного социального расслоения, когда существовало могущественное скифское государство. Скифские цари в это время окружают себя большой роскошью, после смерти их останки хоронят с поистине царским блеском и пышностью, свидетелем чего является не только Куль-Оба, но и многие другие скифские царские курганы, рассказ о которых впереди.
О неожиданном и блестящем открытии в Куль-Обе надлежало немедленпо донести в Петербург царю, поскольку все ценные древности, а в особенности такие уникальные, как куль-обские, должны были доставляться в столицу для «высочайшего обозрения и распоряжения». Однако керченский градоначальник почему-то не спешил с этим, хотя, казалось бы, он сам должен был быть заинтересован в скорейшем уведомлении царя о находке сокровищ и доставке их в Петербург. Почему Стемпковский не сделал этого, решить теперь трудно. Возможно, что он, страстный любитель, тонкий знаток и ценитель древностей, хотел как можно дольше задержать их у себя. Но об этом можно лишь гадать. Возможно, впрочем, что вины Стемпковского здесь и не было, а «недонесение» о находке лежит на совести властей генерал-губернаторства. Чиновник градоначальства Дамиан Карейша в своем отчете, представленном позднее Министерству внутренних дел, уверяет, что керченский градоначальник немедленно уведомил новороссийского и бессарабского генорал-губернатора об открытии в Куль-Обе. Мы теперь можем лишь констатировать тот факт, что еще в середине поября 1830 г., т. е. спустя почти два месяца после открытия, Николай I не имел о нем еще никаких сведений.
Однако через каналы Военного ведомства весть о находке, сделанной с помощью солдат, дошла до Главного штаба и Главноначальствующий всеми военными поселениями генерал от инфантерии граф Петр Толстой доложил о ней Николаю I. Поскольку царь, как сказано, ничего не знал об этом, он был весьма разгневан. Немедленно началось расследование причин «недонесения» о находке. Застрочили гусиные перья писарей. В разных направлениях помчались фелъдъегери.
В Ленинградском отделении архива Института археологии Академии наук СССР хранится пухлая папка, заключающая в себе десятки пожелтевших страниц, содержание которых целиком посвящено куль-обской находке. Ею занимаются Главный штаб его императорского величества, Министерство внутренних дел, Министерство императорского двора, Новороссийское и Бессарабское генерал-губернаторство… На запросах и отношениях стоят подписи князей, графов, генералов. Переписка длится девять месяцев! Царь требует ответа.
Генерал Толстой 17 ноября 1830 г. в донесении управляющему Министерством внутренних дел пишет, что он докладывал царю о куль-обской находке и что «государь император, по всеподданнейшему моему о сем докладе, не имев доныне о таковом открытии донесения, повелеть мне соизволил: спросить Ваше высокопревосходительство, почему не доведено об оном до высочайшего сведения?». В министерстве растеряны — там тоже ничего не знают. Немедленно в Одессу с фельдъегерем летит письмо управляющему Новороссийской губернией и Бессарабской областью, в котором управляющий министерством сетует на то, что ни от его прямого подчиненного, ни от генерал-губернатора графа Воронцова, ни от керчь-епикальского градоначальника не поступило никаких сведений об открытии в Куль-Обе. Он строго требует без промедления доставить о нем подробные сведения для доклада царю «с объяснением, почему о сем толико важном открытии не было донесено в свое время государю императору и Министерству внутренних дел и каковое об оных древностях сделано распоряжение».
Через десять дней граф Толстой снова пишет в Министерство внутренних дел, сообщая, что он вторично докладывал Николаю об отсутствии донесений о находке, на что царь приказал все найденные «в земле близ Керчи редкости и прочие вещи, находящиеся в ведении керчь-епикальского градоначальника, вытребовать в Санкт-Пе¬тербург и по доставлении испросить об оных высочайшее повеление».
А из Одессы все нет ответа. И туда мчится новый гонец. Лишь 23 декабря Управление новороссийского и бессарабского генерал-губернатора посылает наконец в Петербург письмо с оправданиями. В нем сообщается, что «керченская почтовая экспедиция, основываясь на предписании своего начальства о непринятии к отправлению посылок по случаю существования в Таврической губернии холеры, не приняла разных древних вещей, найденных 22 сентября в открытой близ Керчи древней гробпице». Оправдания эти со ссылками иа свирепствовавшую холеру по меньшей мере смехотворны. Во-первых, они никак неоправдывают отсутствия письменного доклада в столицу об открытии, а главное, трудно поверить, чтобы куль-обские бесценные сокровища действительно намеревались отправить в Петербург простой почтовой посылкой. И не помешала же холера вскоре после этого послать сокровища Куль-Обы в столицу с чиновником градоначальства Дамианом Карейшей! До этого можно было и раньше додуматься.