Что будет делать чиж?

Я оставил окно открытым и ушел. Мне не хотелось видеть, как чиж покинет меня навсегда. Но когда я вернулся через час в комнату, он сидел в клетке и ел коноплю.

Мне показалось, что чиж с укором поглядел на меня.

На другой день я сделал иначе. Клетку повесил за окно на вбитый в стену гвоздь и оставил дверцу клетки снова открытой. Чиж и на этот раз побоялся улететь от меня. Он взволнованно бегал по клетке и призывно кричал. Издалека, из парка, ему отвечали чижи, но не летели к нему, и он к ним не летел.

Лишь дня через три чиж отважился покинуть на время клетку, чтобы слетать на недалекую березу, где так спрятался в листве, так молчаливо там сидел, что я подумал: он улетел совсем. А к вечеру чиж снова был в клетке.

Ночью я видел его силуэт: круглый комочек пуха на жердочке — голова спрятана под крылом.

И все же в один прекрасный день клетка оказалась пустой. И не слышно было голоса чижа на березе.

Трясогузки

Три трясогузки гоняются на тропинке за мухами. Стрелой носятся, быстро перебирая лапками и раскачивая хвостиком-балансиром.

Я подхожу близко. Мама-трясогузка тревожно вскрикивает и улетает вперед. Садится снова на ту же тропинку. И кричит тревожно, пронзительно.

Две молодые трясогузки подпускают меня совсем близко, их еще за короткую жизнь никто по-настоящему не испугал.

А мамаша-трясогузка, знающая, вероятно, что такое летящий камень и хищные когти, отчаянно кричит, заливается.

Когда я подхожу вплотную, молодые трясогузки вспархивают и летят вслед за матерью.

Я смотрю им вслед и думаю: ведь вот так же бывает и у людей. Объясняет, скажем, мама маленькому сыну:

— Этот блестящий утюг — не игрушка. Не трогай!

А сын все равно — хвать рукой за горячий утюг! Ожегся, пальцы покраснели. Больше утюг не тронет… ценой опыта.

Ловушка

Тогда мне было лет двенадцать. Наша семья жила в большом селе, райцентре, в доме, окна которого выходили на базарную площадь. По воскресеньям она была запружена возами, между которыми толпился народ из села и окрестных деревень. От нашего двора вдоль площади тянулся ряд низких кирпичных складов с плоскими крышами. У стен их всегда лежали бочки из-под огурцов и ящики. Над крышами складов торчали печные трубы, из которых ни зимой, ни летом не выходил дым.

В одно солнечное летнее утро я был разбужен галочьим гамом, влетевшим в комнату через открытое окно. Я подбежал к нему, чтобы узнать, по какому поводу такой страшный крик, и заметил, что над трубой склада носится несколько галок. И две птицы время от времени вырываются из стаи и «пикируют» на трубу, словно на ней или в ней кто-то есть. «Кто-то есть», — я так и подумал, когда из трубы вдруг вылетело небольшое облачко сажи или пыли, и тогда те две галки с особым криком опасности — что-то вроде шипения — пронеслись над крышей.

Я был так заинтересован этим событием, что прямо в трусах и босым вылез через окно во двор и по прислоненной к стене пирамиде ящиков быстро влез на крышу. Едва железо загромыхало под моими ногами, как галочий крик усилился, птиц налетело больше, и некоторые стали снижаться. А когда я подошел к трубе вплотную, одна из галок пронеслась у меня прямо перед глазами, едва не задев крылом лица. И это было явное предупреждение: не подходи, не лезь, куда не просят!

На секунду меня даже взяла робость. Возьмут все галки да на меня накинутся. А их так много!

Но любопытство было сильнее страха, и я торопливо взглянул в трубу. И тут же отпрянул, потому что на меня летело нечто черное. А затем в трубе что-то захлопало, зашелестело и обрушилось вниз. И сразу же вылетело облачко сажи, какое я уже наблюдал.

Кто там? Птица! И скорее всего галка! И я смело заглянул в трубу. Странно! В трубе сидела не одна галка, а целых шесть! И они занимали всю освещенную часть горизонтального хода.

Взоры галок были направлены вверх, на мое лицо…

Вдруг одна из галок рванулась кверху, взмахнув крыльями, и оказалась где-то около середины трубы. Тут она попробовала удержаться на кирпичной стене трубы с помощью лап, но не за что было уцепиться, а крылья ее тоже не могли удержать, и птица, царапая кирпичи когтями, с шумом обрушилась вниз на своих собратьев. Сажей мне забило глаза и нос.

«Клюв с желтизной! Выходит, это не взрослая галка», — вот что я успел подумать, пока чихал и протирал глаза. И тут, в трубе, гнездо. Сейчас птенцы подросли, им вылетать надо, а труба не пускает! Родители, конечно, подняли невообразимый шум, созвав всех своих соседей, но ведь сами виноваты, что выбрали под гнездовье трубу, которая оказалась настоящей ловушкой! Галчатам без помощи оттуда ни за что не выбраться!

А взрослые галки, как видно, легко опускаются в трубу и свободно вылетают из нее.

Что же теперь предпринять? Рукой до галчат не достать. А может, саком их поднять? Но его у меня нет. Корзиной? Она широка, не влезет в трубу. А если палкой? Ага! К ее концу привязать авоську!

Забыв про гомонящих надо мной галок, я скатился кубарем с крыши и кинулся к поленницам, где сразу же отыскал подходящую палку. Затем забежал на кухню, сдернул с гвоздя на стене авоську и выбежал во двор.

Две минуты — и я снова у трубы. К палке привязана авоська, я машу ею, и птицы надо мной вьются и голосят сильнее. Опустил палку в трубу и авоську затолкнул между галчатами. И мой расчет оправдался. Один галчонок запутался лапками в сетке, и я быстро вытянул его из трубы. И этот желторотик ущипнул меня клювом за палец, пока я отцеплял его от авоськи, так больно, что я выронил его на крышу.

Шлепнувшись, он, однако, вскочил быстро на лапы и бочком-бочком, вприпрыжку стал удирать от меня по крыше.

Остальных пятерых птенцов я вытянул из трубы без помех. Когда по железу крыши неуклюже поскакал последний, в небе надо мной наступила тишина. Все птицы разлетелись.

Внизу же, по длинной крыше склада, все дальше и дальше уходили… восемь галок!

Хатка

Однажды весной я решил отправиться в лес с фотоаппаратом. Но не в любой лес, а в такой, который бы затопляли вешние воды. В нем зверюшек можно встретить и, конечно, найдется, кого фотографировать, а кого надо и спасать.

Добирался я до такого леса целый день. Сначала железной дорогой, затем катером по весенней реке и только поздним вечером оказался в охотничьем хозяйстве.

Для егеря Михалыча и его жены Марии Терентьевны я свалился как снег на голову, но меня встретили приветливо и тотчас уложили спать на теплой русской печи. Утомленный, я крепко заснул, а утром вскочил на ноги… от тишины. В избе никого не было, тикали на стене ходики и светло было от солнца.

Я заметил на столе приготовленный завтрак. Сполоснув лицо холодной водой из умывальника, быстро покончил с завтраком. С улицы доносились негромкие голоса. Я вышел из избы.

Возле сарая горел костер и лежала перевернутая лодка. Михалыч и Мария Терентьевна стояли у огня, наблюдая, как греется в ведре смола.

— Как спалось? — спросил меня после взаимных приветствий Михалыч и, увидев на моем боку «Зенит», усмехнулся. — Никак уже готов к съемке? Ну что ж, с лодкой сейчас управлюсь и — в лес.

И Михалыч, отодвинув ведро от костра, взял в руки большую мочальную кисть. Сунув ее в смолу, он вытащил кисть и ляпнул ею о днище лодки.

Я огляделся. Вчера, в вечерней темноте, невозможно было ничего понять, а сейчас, при ярком солнце, я сразу заметил, что изба, бревенчатый сарай, огород егеря — это всего лишь островок среди огромного лесного половодья. Слева от избы за стволами берез мутная желтоватая вода неслась настоящей рекой, тогда как с противоположной стороны, за огородом, ближние вязы и березы отражались в воде, как в зеркале, и казалось, что у дерева две голые кроны: одна растет вверх, а другая вниз. Вода была тут стоячая, хотя, возможно, незаметно продолжала прибывать. Я спросил об этом егеря.