— Не знаю, папа, — отвечает чистосердечно.
Зашел ко мне.
— Ты чего? — спрашиваю.
— Чего? Чего? Чего? — закричал вдруг. Был почему-то не в духе.
Тогда я сказал:
— Уйди от меня и успокойся.
Ушел. Вскоре появляется как ни в чем не бывало. И ко мне с книжкой.
— А тебе не приходило в голову извиниться передо мной? — спрашиваю у Максима.
— Приходило и уходило, — тут же отвечает он.
— Ну, вот, — говорю, сдерживая смех. — Я не буду с тобой разговаривать. Ты нагрубил и даже не извинился.
Снова ушел. Долго сидел на диване. Один. Потом заходит и просит извинения.
— Ты жалел, что мы поссорились? — спрашиваю.
— Очень жалел, папа.
Так почти всегда. Ему нужно время, чтобы отойти от раздражения, чтоб решиться на признание своей неправоты.
Убираю постель.
— Давай, папа, я помогу тебе.
Я кладу в диван одеяло. Максим сует туда подушку.
— Папа, а есть еще такие дети, которые не помогают папе. Не делают ему хорошо…
— А я видел одного царя. Он был на коне.
— Очевидно, это Петр Первый, — говорю я.
— Да, это был он.
— Где ты видел?
— А в том городе, где корабль «Аврора».
— Так это Ленинград, что ли?
— Конечно! Ты догадался, папа!
В Ленинграде Максим не был еще.
— Папа, посмотри эту книжку. Это книжка про мангусту, которая охотится за змеями. Вот!
Перелистывает.
— Вот кобра. Видишь? У-у, какая она!.. А вот птичка Дарзи…
— Дразни? — нарочно переделываю слово.
Смеется.
— Да нет, Дар-зи, — отвечает по слогам.
— А «дразни» что такое?
— Да ты что, папа?.. Не понимаешь, что ли?..
Подходит к столику с кубиками.
— Сейчас я буду строить метро «Сокол».
И начинает петь:
— Метро «Сокол»… ведро свёкол…
И хохочет над своим каламбуром.
— Смотри, папа! Я Олег Попов!
Падает на спину и задирает ноги.
Приложил к глазам по бублику.
— Папа, я марсианист!
— Марсианин, ты хотел сказать?
— Ой, да. Марсианин!
В июле — августе детсадовцы выезжали на дачу. А Максим был у бабушки Груни и дедушки Пети в Россоши. В сентябре снова идти в детский сад. И снова слезы.
— Тебе теперь плакать нельзя, — говорю ему. — Ты идешь в старшую группу.
— В старшую! — тут же переспросил.
И охотнее засобирался. И когда уже через три дня я брал его домой, он всю дорогу твердил:
— Я теперь в старшей группе!
Посмотрели кинофильм «Серебряные трубы».
После фильма играет сам и приговаривает:
— Несите… Несите Ивана Петровича Гайдара. Он красный командир. Несите. Топ, топ. Ивана Петровича Гайдара. Его обязательно надо спасти от Гитлера. Ой ты, мой Гайдарушка, мы спасем тебя. Странники, берегите его. Несите, несите, осторожнее… Выхожу к нему.
— Гайдара, сынок, звали не Иван, а Аркадий. Аркадий Петрович.
— Ой! О-ой! — смутился Максим.
Спрашиваю у воспитательницы, как ведет себя Максим в детсаду.
— Знаете, у него нет детства, — ответила она.
— Как это? — опешил я. — Не понимаю.
— Вот все ребята играют организованно, — поясняет она. — А он либо ходит в стороне, либо поет, либо все в войну…
Заговорили об этом с Максимом по дороге домой.
— Папа, — сказал он, — ты бы ответил Надежде Трофимовне, что детство у меня дома.
Снял курточку, накинул ее на плечи. Гордо вскинул голову, встал ко мне вполоборота.
— Знаешь, кто я? Гусар!.. Тебе нравится, когда я гусарю?..
Соревнуемся: кто скорее съест сосиску с вермишелью. Я съел свою и показываю тарелку.
— Смотри, какая чистая.
— Я тоже все съем, и моя будет чищее, — отвечает Максим.
Смотрит на игрушечный танк и спрашивает:
— Кто сидит сзади на танке?
— Десантники.
— Папа, а когда холодно, десанты открывают люки и щелочки и садятся в мотор. Когда он работает, он теплый, и десантам тепло.
Подошел к окну. Прильнул к нему и молчит. Долго-долго.
— Ты чего тут стоишь? — поинтересовался я.
— Да жду, папа… Жду, когда взлетит ракета в космос, — и показал на Останкинскую телевизионную вышку, которую нам с четырнадцатого этажа прекрасно видно. Она и в самом деле похожа на стартующую ракету, особенно когда над Москвой легкий туман.
— Папа, давай поиграем в работу.
— Давай. Ты кем будешь?
— Я буду задавателем, — говорит.
— А что это значит?
— Как ты не понимаешь, папа? Я буду вопросы задавать.
— А-а… А как же я буду тогда называться?
— А ты будешь отвечатель.
Разыгрываем «Акулу» Льва Толстого.
Максим ползает по полу. Плавает, значит. Появляется акула. Я, старый артиллерист, стреляю из пушки — ба-бах! Убиваю акулу. Он взбирается ко мне на диван-шлюпку. Обнимаю его.
— Ты спасен, мой мальчик!
Он отстраняется.
— Я не мальчик. Я простой моряк.
— А кто твой отец?
— Папа, — был ответ.
Лежу на диване. Правлю статью. Входит.
— Ты что делаешь, папа?
— Работаю, — отвечаю.
— Гм… Ты видел когда-нибудь, чтоб лежа работали?.. — В голосе ирония.
Вот взгляд на мой труд. Ему, малышу, простительно. Хуже, когда взрослые так думают.
— Папа, ты был солдатом?
— Да.
— Нет, ты не был солдатом.
— Был. Хочешь докажу?
— Как?
Иду в свою комнату. Нахожу в шкафу фотографии, на которых я снят в солдатской форме, и приношу ему. Он не верит своим глазам.
— Мама, мой папа был солдатом! — кричит на всю квартиру.
Утром просит еще посмотреть фотокарточки. Расспрашивает, где что, где кто.
Приезжаем в детский сад. И едва входит в вестибюль, кричит знакомым ребятам:
— А мой папа солдатом был! Вот что!
— Сынок, — говорю ему тихо, — папы всех ребят тоже были солдатами.
Но он продолжает твердить свое.
Высоко стоит в его представлении солдат!
Один в комнате. Там — война. Комментирует.
— Эти трое рыцарей будут драться до последнего патрона. Пчжжж! Ду-ду-ду!.. Это фильм про Чапаева! Петька, спускай Василия Ивановича к Уралу… Эх, проклятая пуля догнала в воде… А тут идет отряд… идут войска… (Наверное, Максим выстраивает своих солдатиков.) Барабан барабанит!.. Бегут фашисты!.. А рыцари вперед… Это комендант Чапаева?.. Я комендант Чапаева! (Начинает напевать.)
Пчжж!.. Та-та-та… Пулемет разбит. Пушка осталась целая. Огонь! Пчжж! Пчжж!.. Ой, я хочу в туалет!.. Рыцари, я сейчас!..
Берет книжку и идет с ней в туалет. Закрываю дверь за ним.
— Не надо, папа. А то будет темно, и я подумаю, что меня взяли в плен и посадили в тюрьму.
Домик путевого обходчика перестроил в многокомнатную квартиру. В квартиру поставил много солдат.
— Теперь это вообщежитие, — пояснил он мне.
Говорят и пишут об эпидемии гриппа.