Рихард Витынь, оставшись в кабинете, закрутился в министерском кресле и победно запел танго, то самое танго, которое уже не одному человеку принесло несчастья и терзания, так что он мог распевать это танго почище самого Паула Вышегор-Потрясайтиса, мог даже упиваться этой безжалостно роковой мелодией.
Длинная очередь искаженных болью и беспомощностью лиц. Все как один сидели в зубоврачебных креслах, и зубные врачи совали им в рот блестящие инструменты и жужжащие сверла. В одном из этих кресел сидел и Юрис Страуме. Он собрался с духом и после первой в жизни потасовки решил осушить до дна чашу своей мужественности, а посему героически отправился к зубному врачу.
Молодая врачиха с исключительным вниманием выполняла свои обязанности, поскольку рот Юриса был ее экзаменационной работой, и ее очень волновало то, что на лице пациента она все время видела ужасное мучение. Она же не знала, что таким образом сбывается проклятие его соперника.
— Больно? — опасливо осведомилась она.
— К зубному врачу необходимо брать с собой недоброжелателей и врагов. Те хотя бы могут радоваться, — ответил Юрис и героически терпел до самого конца.
— А теперь сидите с раскрытым ртом и не пытайтесь закрывать. Наш профессор очень любит, когда пациенты ожидают его с раскрытыми ртами, — попросила врачиха, и Юрису ничего не оставалось делать, как не закрывать рот.
Экзаменационная комиссия была уже близко, когда Юрис наконец-то вздумал посмотреть на рядом сидящего и, покосившись направо, увидел, что там сидит Лина, так же с раскрытым ртом и так же с испуганной врачихой, которая так же молила ее не закрывать рот.
Юрис подмигнул Лине, и она, хоть и неохотно, тоже подмигнула.
Юрис попытался улыбнуться открытым ртом, Лина, хоть и неохотно, попыталась сделать то же самое.
Юрис попытался что-то сказать, но врачиха не позволила ему напрасно шевелить губами.
Юрис попытался что-то сказать Лине глазами и руками. Лина, хоть и неохотно, но что-то ответила ему. Во всяком случае, Юрису показалось, что она отвечает ему взглядом и движениями.
Когда подошел профессор с комиссией, Юрис как раз с жаром изображал, что он страдает без Лины, что просто уже не может без нее жить, что он просто покончит с собой, если Лина и дальше будет на него сердиться.
— Неужели моя студентка вас так измучила? Тогда мы не сможем выдать ей диплом, — и профессор сурово воззрился на студентку.
— Измучила? Какие тут могут быть мучения? Впервые я у зубного врача чувствую себя как на седьмом небе, — клятвенно заверил его Юрис и не соврал ни полслова.
Вскорости профессор расправился и с врачом Лины.
— Сколько вы получили? — осмелился спросить Юрис.
— Четыре, — ответила Лина.
— А я пять, — Юрис был страшно собой доволен.
Они продолжали сидеть в своих мученических креслах, почему-то не вставая и не уходя и почему-то не произнося больше ни слова, и почему-то оба одновременно поняли, что танец их еще не кончился и танго их еще по-настоящему не началось.
В большой и обширный шляпный магазин, где на гладкие головы манекенов нахлобучены самые различные головные уборы, вошли Юрис и Лина.
— Что нам здесь делать? — послушно спросила Лина.
— Из-за меня в костре сгорела ваша чудесная шляпа. Выбирайте любую, — и Юрис широким жестом обвел огромную шляпную стену.
Лине от всех этих шляп стало смешно, все они казались ей ужасными и отпугивающими. Но она не хотела об этом говорить Юрису.
В этой она выглядела бы круглой дурой, разве что по вечерам выходить с собачкой.
В той она похожа на существо, которое только что переехал трамвай.
В этой — беспутной девчонкой, у которой только ветер в голове.
В той — серьезная, ответственная работница, которая никак не может решить, женщина она или все же мужчина.
В этой — жеманная старая дева, которая все не может выбрать для своей кошечки бутылку молока получше.
В той — особа, которая весь век прожила в глухом лесу и приехала в город за ватным одеялом и порошком от блох.
В этой — вроде бы ничего, почти можно принять, вполне прилично, даже почти солидно. Но именно поэтому она Лине и менее всего нужна.
— Не будем больше мучить продавщицу. Моя подруга Майя тоже работает в магазине, — сказала Лина, решив покончить с этой покупкой.
— А вон еще один отдел. И там даже очередь, — Юрис не хотел сдаваться, пока не купит Лине шляпу.
В дальнем конце магазина действительно крутился женский водоворот. Там шла ожесточенная борьба. Здесь боролись почище чем на жизнь или на смерть, так как здесь выбросили именно такие шляпы, как та, что сгорела в костре. Все они были с ужасно широкими полями, все темно-лиловые, все со светло-лиловой лентой, и очередь за ними была не такая уж большая, часа за два Лина вполне могла бы стать обладательницей шляпы с ужасно широкими полями.
— Какая удача! — восторженно воскликнул Юрис.
— К сожалению, это уже не для меня, — и Лина попыталась извлечь Юриса из этого жалкого магазина.
— Почему? Это именно такая же самая шляпа. В точности!
— Сегодня ими будет наводнена вся Рига. А я не так воспитана. Если у меня нет такой, какой нет ни у кого, то лучше никакой, — и Лина с глубоким презрением взглянула на взбудораженную толпу женщин и пошла к двери.
Юрису не оставалось ничего, как последовать за нею, так как женщину, как и танго, никому понять не дано, так как женщины неисповедимее самого таинственного, самого неопределимого танго.
И действительно все улицы были заполнены шляпами с ужасно широкими полями. Повсюду в потоке прохожих покачивались темно-лиловые головы, украшенные светло-лиловыми лентами. Одна только Лина гордо шла с непокрытой головой.
И вновь звучало танго Паула Вышегор-Потрясайтиса. На сей раз его исполняли только три инструмента: скрипка, саксофон и контрабас.
Все трое стояли у подъезда дома.
У всех троих инструменты уже облупившиеся.
Все трое уже в глубоком пенсионном возрасте.
Все трое старались изо всех сил.
Люди проходили мимо, никто не обращал на эту троицу внимания. Только Лина с Юрисом остановились, ведь играли это самое танго.
Из подъезда шесть человек, тоже пенсионного возраста, вынесли гроб и поставили его на грузовик. Шофер закрыл задний борт.
Все шестеро и еще двенадцать дам, тоже глубоко пенсионного возраста, сели в большой застекленный автобус, стоящий за грузовиком.
Скрипач, саксофонист и контрабасист все продолжали играть танго.
— Почему вы на похоронах играете танго? — спросил у них Юрис.
— Потому что сегодня предаем земле Паула Вышегор-Потрясайтиса, — ответил скрипач.
— Паула Вышегор-Потрясайтиса? — и Лина взглянула на грузовик и большой автобус, в котором оставалось столько пустых мест.
За большим автобусом стоял еще маленький автобусик, в который собиралась сесть троица с инструментами.
— Мы последние из его команды, — гордо сказал контрабасист.
— Когда-то он был поважнее господа бога. Каждый раз, когда мы в зеркальном зале «Альгамбры» играли это танго и Паул Вышегор-Потрясайтис пел, каждый раз публика от восторга разбивала одно из зеркал вдребезги. Вот что тогда было, а теперь… — саксофонист горестно вздохнул о прошедших временах и полез в автобус.
— А есть у того танго какое-нибудь название? — спросил Юрис.
Скрипач открыл окно автобусика, высунулся в него, так как он о прославленном танго Вышегор-Потрясайтиса знал абсолютно все:
— Сначала это танго называлось «Уход колдуньи». Несколько раз Паул Вышегор-Потрясайтис пел его со словами, где говорилось о том страшном миге, когда приходится прощаться с минувшим, так как дух времени требует расставаться с древними верованиями, это минувшее проваливается в небытие, оставляя огромную пустоту в душе, даже волшебники и колдуньи под влиянием духа времени уже не верят в свои чары — не верят и уходят еще при жизни. Но посетителям «Альгамбры» эти слова были не по душе. Паул Вышегор-Потрясайтис на скорую руку сочинил новые: о юноше и девушке, которые страстно тосковали друг о друге. Названия у этих слов уже не было. Но публика от этого танго с ума сходит. Паулу Вышегор-Потрясайтису новые слова были чужды, поэтому он потребовал, чтобы на его похоронах танго исполняли без всяких слов.