Волосы у Миньоны действительно были вне конкуренции. Коса толщиной и цветом — прямо морской канат. По самый пояс. Когда Гравитис, как на гребне горячей волны, барахтался на жене, она косой обматывала ему шею, жарко нашептывая в ухо — никуда тебя не пущу, никуда не пущу.
Не тут-то было, Гравитиса ничто не могло удержать. Вскоре он забеспокоился и опять подался за моря рыбачить. Когда же воротился героем домой, на берегу его встречала жена с ребенком, тогда еще, правда, в зачаточном состоянии. Такое событие нельзя было не отметить, и опять пошли гулянки. С той лишь разницей, что часть денег все же досталась жене. Дом требовал капитального ремонта, предстояло множество покупок, начиная с отопительного котла, бойлера для кипячения воды и кончая детской коляской, пеленками. Так что теперь его тянула в море не только романтическая тоска, но и вполне реальная нужда в стопках денег. Болтаться без толку на берегу не имело смысла; он решил отправиться в рейс, не дожидаясь появления на свет наследника.
Он любил и жену, и детишек (позже к первенцу прибавилось еще двое парней), однако любовь его в основном проявлялась в добывании денег. Да он не представлял себе, что любовь может проявляться как-то иначе. Трудности преодолевал с мыслью: конечно, тут несладко, но, когда ворочусь домой и покажу, сколько заработал, мамочка обрадуется. И у Артурчика будет всего вдоволь, и Эдвард оденется с иголочки, и Робис сможет бренчать на пианино. Такими и тому подобными мыслями долгие месяцы, перемогая тоску по дому, как перемогают закоренелый ревматизм, — да, был и ревматизм, как же без него, — Гравитис чувствовал и надобность и важность своей работы. Во время побывок на берегу он места себе не находил, его угнетала мысль, что он попросту путается у всех под ногами. В самом деле — кому он тут нужен? Все улаживала мамочка. Когда что-то требовалось, дети обращались к ней. Что ж ему еще оставалось — только водку хлестать.
Возвращение в море на первых порах казалось спасением, пока опять не подступала тоска по дому, а это помогало работать на полную катушку. Но с каждым разом переключаться становилось труднее. На берегу он привык не считать бутылки, и строгости корабельной жизни по части алкоголя переживал болезненно. Раздражался. Донимал озноб. После вахты мучила бессонница. Пульс то скакал, то падал. С открытыми глазами Гравитис ворочался на койке, щупал пульс, и его прошибало холодным потом. Никак не мог отделаться от страха: вот сейчас что-то произойдет, сейчас должно случиться что-то ужасное, непоправимое. Пока работает на палубе, самочувствие, в общем, сносное, но стоило спуститься в кубрик, все начиналось сначала. Наперед уже знал, глаз ему не сомкнуть, опять начнется сердцебиение. Выручала водка — все как рукой снимало. Но в дальних рейсах спиртная панацея становилась дефицитом. Гравитис хирел на глазах, пыхтел, покрякивал, пожелтел весь, скукожился. В конце концов медкомиссия признала его непригодным для дальних рейсов, и он перешел в бригаду прибрежного лова.
Постояв у поручня, налюбовавшись бегом красного буя, Беньямин Гравитис достал из нагрудного кармана флягу и, привычным жестом отерев губы, отпил примерно треть содержимого. Его объяла, окутала теплая истома. Будто ароматным ветром повеяло с берега. Душком пивного солода. Теперь появилась надежда, что до выборки трала удастся соснуть часок. Для верности Гравитис отхлебнул еще немного. Самому себе разве жаль?
Небо уже полыхало огнями, всходило солнце. И месяц желтел ломтем брюквы. Молодой месяц светит с вечера, старый — поутру, а полный — всю ночь напролет, вслух продекламировал он. Это была отцовская шутка. А конец у нее такой.: лучше быть молодым, чем старым.
Сейчас в самый раз задать храпака, подумал он. Начнем трал выбирать, придется попотеть. Сдавать стал в последнее время Гравитис. Чуть перенапрягся, появляется желание присесть, дух перевести, дать себе роздых. Поясницу ломило, суставы ныли, ноги казались свинцовыми. Хотя в подобных слабостях он и самому себе не признавался, делал вид, что просто покурить захотелось, вытереть пот, подтянуть потуже ремень.
Вот и теперь Гравитис не мог побороть колебаний. Он прекрасно понимал, что торчать сейчас на палубе нет ни малейшего резона. В то же время упорно изыскивал хоть какой-нибудь предлог, чтобы еще покрутиться здесь. Взвинченное с помощью градусов настроение понемногу переходило в строптивость, самомнение. Он заглянул в рубку, вовсе не для того чтобы оттуда спуститься в кубрик и завалиться спать. Теперь был самый подходящий момент выяснить отношения. Гравитис поцокал языком. Когда Саунаг повернулся к нему, он подмигнул сначала одним, потом другим глазом. И, наклонившись, дыхнул на капитана. Ну-ка, Волдынь, отгадай, что за марка, а? Черта с два ты отгадаешь! Восьмирублевая, пшеничная. Со знаком качества. Дать попробовать, хочешь? Саунаг поморщился, этого еще недоставало — препираться с Гравитисом! Иди-ка ты поспи, скоро трал выбирать, сказал он. Но Гравитис ответил, что спать ему неохота, и добавил, что Волдынь сам похож на сонную муху. А что, Волдынь, может, вправду соснешь чуток. Или думаешь, я эту калошу хуже тебя проведу. Да я тут каждый камешек знаю. По нюху ориентируюсь. У меня, слышь ты, компас вот здесь, в носу сидит. А ты и в жиденький туман с эхолотом впридачу в порт не войдешь. И Гравитис опять стал гримасничать, подмигивать, хихикать. Саунаг краснел от злости, переминался с ноги на ногу и уже довольно резко и презрительно повторил, чтобы Гравитис, вместо того чтобы болтать ерунду, отправлялся спать.
Но Гравитис не слушал, он гнул свое. Много ли ты, сухопутный человечишка, смыслишь в салаке? Сколько тебе было лет, когда впервые увидел салаку? А меня мой батя премудростям лова обучал еще тогда, когда я толком и говорить не умел. Помяни мое слово, черпать нам сегодня рыбу большим ковшом. Идет салака, понимаешь. На нерестилищах в мае было холодно, салака и не шла. А этой ночью волна прямо дымится, это кое-что да значит, понимаешь? Салака не дура, салака поумней тебя. После зимы она идет к берегу погреться — то ледяная салака. Потом салака идет, когда лист раскрывается. То весенняя салака. Сейчас же идет гигантская салака. Сильно припоздала, но идет. Затем пойдет жирная салака, осенняя, понятно? А ты сумел бы песчанку отличить от ледяной салаки? Черта с два отличишь! Да и вообще, ты знаешь, что такое песчанка? Ею раньше как наживкой пользовались. Еще в ту пору, Волдынь, когда ты моря в глаза не видал и окучивал картошку в огороде.
Через полчаса, не раньше, когда он всласть наговорился и алкогольный допинг понемногу стал испаряться, Гравитис заметно поостыл. Да, теперь он наконец, позевывая и потягиваясь, спустился в кубрик.
Под потолком светила засиженная мухами лампочка. Круминьш спал на верхней койке справа. Одна нога свесилась через край. Как в былые времена у лихача на дрожках. Не загремел бы парень, подумал Гравитис, приподнимая голую ступню и подталкивая спящего поглубже к стене. Дайнис Круминьш во сне почмокал губами. Из-под подушки выпала книжка и шлепнулась на пол.
Жанис Карлевиц распластался на койке под Дайнисом. Лежал на животе, уткнувшись головой в подушку.
Гравитис присел на нижнюю койку слева. Стащил резиновые штаны, снял резиновую робу. Стянул резиновые сапоги. Шибануло кислым запахом пота. И опять, как клопы из щелей, полезли страхи: устал я, как собака, а заснуть не смогу. За переборкой тарахтел мотор. Металлическая переборка дрожала. Не уснуть мне, подумал Гравитис. Не уснуть. Он совершенно отчетливо чувствовал, как в висках выстукивал пульс. Тревожно, торопливо, лихорадочно. Чего он боялся, ну в самом деле, чего? Громко вздохнул, опустил руки, сделал глубокий вдох. Такое ощущение, будто не хватает воздуха. Воздуха было совсем мало. И становилось все меньше. Рука сама потянулась в карман, чтобы достать флягу. Он привстал и отпил глоток.
В той стороне, где был берег, поднималось солнце. Как всегда, это напоминало спектакль со световыми эффектами, переливами воды. Обычно это радовало Саунага, но сейчас у него было скверно на душе. Э, к чему ныть и кукситься в расчудесный утренний час! Стоит ли принимать всерьез треп Гравитиса. Гравитисов кругом полно. Такие обормоты растут на каждой кочке, словно клюква на болоте. Что с ними сделаешь? Ничего. Капитана можно снять, понизить, а такого, как Гравитис, не тронь. Дефицитнейший товар. У него бездна преимуществ. Он внизу и ни на что не претендует. Ах, я вам не нравлюсь? Так увольте меня, скажет. А кому-то надо и на палубе вкалывать. Скоро придется их слезно молить: милые, хорошие, сделайте одолжение! И теперь уже рыбацкие артели зазывают их наперебой: идите к нам, мы платим больше, у нас перспективы лучше. Лодки и суда современная индустрия штампует как гвозди. Но без людей лодкам и судам в море делать нечего. Чушь какая-то. Выходит, прогресс работает на Гравитиса. Выходит, такие Гравитисы — продукт прогресса. Эх, что-то не в порядке! Возможно, Гравитис отчасти и прав. Да кто ж совсем не бывает прав? У каждого своя правда. И у судна своя правда. И у рыбы. Только как все эти правды соединить воедино?