Казалось бы, такое скопление большого числа птиц в одном месте — явление не очень положительное, оно ведет к конкуренции. Однако это не так: скапливаются птицы разных видов, поэтому одни собирают корм на земле, так это делают зяблики, другие — на кустах, третьи, например, мухоловки, — на нижних ветвях деревьев, четвертые — на верхних. Так что конкуренции тут практически нет, тем более что пищи в это время еще достаточно. Мало того, выяснилось, что скопление многих птиц в одних местах играет для них даже положительную роль — стаей легче найти корм (найдут одни и оповестят об этом других), больше шансов избежать опасности. Разыскивающие корм птицы очень сосредоточены на этом занятии и часто теряют осторожность. Хищнику гораздо легче подобраться к своей жертве. В стае же кто-нибудь обязательно заметит опасность и предупредит остальных — подаст сигнал опасности. Наблюдения показали, что птицы, кормящиеся в стаях, гораздо упитаннее, чем те, которые по каким-то причинам оказывались в одиночестве или в минимальном количестве — они вынуждены были тратить гораздо больше времени на наблюдение за окружающей их обстановкой и меньше — на еду и отдых.
Скопление птиц имеет и еще одно очень важное значение — в это время начинается у них некоторое привыкание друг к другу. Первое время семейные инстинкты еще довлеют над стайными, и стайка может рассыпаться на отдельные выводки. Но постепенно семейные инстинкты притупляются и исчезают вовсе, а стайные, напротив, укрепляются, превращаются в устойчивую связь, очень важную для дальнейшей жизни птиц. Если поначалу (вскоре после того, как птицы покинули гнездовой участок) в скоплениях можно видеть птиц разных видов, то со временем образуются стаи из представителей одного вида: птицы (чаще всего по голосу или визуально) обнаруживают себе подобных и присоединяются к ним, будто понимают, что пища тут есть и собирать ее вместе безопаснее. Однако такое свойственно лишь перелетным птицам, а те, что зимуют или совершают небольшие кочевки, крупных стай, как правило, не образуют: в суровое время большой стае в одних и тех же местах не прокормиться.
Итак, большие стаи — своего рода приспособление, связанное с прочным рефлексом, выработанным в течение тысячелетий. Это приспособление есть у перелетных птиц и отсутствует у зимующих и кочующих на небольшие расстояния (галки и вороны собираются в большие стаи лишь на ночлег). Стаи, если можно так сказать, второе приспособление (первое — это послегнездовые кочевки в поисках пищи). Но если у кочующих птиц эти перемещения становятся основными, то у перелетных это как бы подготовка, своего рода «разбег». Однако эта подготовка вызвана не изменениями во внешней среде, а внутренними потребностями организма птицы: ее уже не удовлетворяют прежние условия существования (хотя объективно они могут быть вполне сносными) — ей необходима и другая пища, и иное количество этой пищи.
Ну, а дальше что происходит?
И вот мы подошли к главному сейчас для нас вопросу: что же заставляет перелетных птиц улетать?
Остаться они не могут — это ясно: у них нет тех приспособлений к выживанию, которые есть у остающихся птиц. Но как им становится известно, что надо улетать, как узнают они, что пришло время это сделать, и когда, в какой момент осознают они это?
Мы говорили уже о теории «перелетного инстинкта», образовавшегося якобы очень и очень давно. Известно, что до наступления оледенения климат в Европе был почти тропический, во всяком случае, как свидетельствуют геологи и палеонтологи, очень теплый. Птицы, естественно, жили тогда оседло (куда и зачем улетать, если условия почти идеальные?). Но вот климат стал меняться. Он становился все более суровым, и птицы вынуждены были искать более подходящие места для жизни. Когда ледники отступили и началось потепление, птицы стали ежегодно в более теплые сезоны продвигаться к северу, а затем с наступлением сурового периода возвращаться в теплые края. Потепление продолжалось в течение многих веков, и много веков птицы летом летели на север, проникая по мере отступления ледников все дальше, а затем улетали обратно. Так, по мнению многих ученых, возникли сезонные миграции птиц. И когда ледники исчезли, многовековой инстинкт, передаваемый из поколения в поколение, продолжал и продолжает руководить перелетными птицами.
Эта гипотеза происхождения перелетов (ее называют «ледниковой») держалась довольно долго. Но факты, полученные учеными в последние десятилетия, показали ее несостоятельность. Ну хотя бы потому, что перелетный инстинкт должен быть распространен (инстинкт передается генетически) на весь вид. А никакой разницы в генах у уток, живущих, допустим, в Англии, и у уток, живущих в Финляндии, не обнаружено. Тем не менее «английские» утки остаются зимовать на родине, «финские» же летят на запад Средиземного моря. Мало того, когда финский ученый Валикангас привез из Англии яйца уток и из них в Финляндии вывелись утята, они, став взрослыми, в отличие от английских родичей, улетали зимовать. И улетали в основном туда, где зимуют их приемные родители.
В той же Англии жаворонки, — овсянки, зяблики, зарянки, дрозды живут оседло, а из Восточной и Центральной Европы регулярно улетают на зимовки. Однако, помимо «инстинкта перелетов» и ледниковой гипотезы, были и другие теории. Еще в 1855 году академик А. Ф. Миддендорф утверждал, что в теле птицы есть особые электромагнитные токи, которые весной заставляют некоторых лететь к магнитному полюсу, находящемуся в Северной Азии, точнее, в районе полуострова Таймыр. Почему птицы улетают осенью с Таймыра, Миддендорф не объяснял, так же как ничего не говорил о других птицах. Теория Миддендорфа не нашла отклика среди ученых, тем не менее подобные и даже еще более фантастические предположения о причинах перелетов высказывались не раз. Объяснялись они даже влиянием луны и радиоволн. В 1913 году появилась теория «воздушного электричества»: якобы какие-то электрические волны достигают каких-то клеток в мозгу птиц, и это вызывает определенные волевые импульсы, заставляющие птиц отправляться в полет.
Пытались объяснить перелеты птиц и влиянием теплого сухого воздуха — фёна, дующего из Италии. «Фён дает птицам сигнал для отправления в путь из Италии и переносит их через гребни Альпийских гор», — утверждал немецкий орнитолог Геккер, не знавший тогда (это было установлено позже), что птицы вообще не летят через Альпы.
«Но во всех подобных гипотезах, — писал известный советский орнитолог А. Н. Промптов, — организм птицы уподоблялся автомату или управляемому по радио самолету, а многообразие биологических соотношений оставалось без внимания».
Сейчас большинство ученых считает, что «пусковой механизм» — сигнал к отлету у перелетных птиц — это влияние изменения окружающей среды. Но тут как будто бы на самой поверхности лежит противоречие. Ведь птицы улетают не тогда, когда наступает активная бескормица или приходят настоящие холода. А начинают они улетать тогда, когда все вокруг еще благополучно — и еды достаточно и температура относительно высокая. Но в том-то и дело, что для птиц сигналом (или сигналами) к отлету служат малейшие, даже совсем незаметные и незначительные, с нашей точки зрения, изменения окружающей среды. Мы еще далеко не все знаем об этой области, но сигналами к отлету служат, возможно, небольшие суточные колебания температуры, атмосферного давления, повышение влажности воздуха.
Правда, некоторые ученые, и в частности советский орнитолог В. Р. Дольник, считают, что сигнальный фактор для перелета птиц лишь один — сокращение светового дня. Фактор этот постоянный: сокращение светового дня происходит всегда в одно и то же время. Изменение температуры — фактор непостоянный: в один год осень долго держится теплой, в другой — могут рано наступить холода. Поэтому поскольку сокращение светового дня постоянно, из года в год, в процессе эволюции у птиц выработалась реакция именно на этот сигнал. Само по себе небольшое сокращение светового дня для птиц безразлично, но оно как бы указывает на приближающиеся изменения в окружающем их мире.