Я сделал это, как только его покинул, и так как между ею и мной были совершенно одинаковые чувства, и мы думали лишь о том, как бы обмануть друг дружку, она не теряла времени со своей стороны и отправила мне то, о чем я ее просил. Я явился к ней в тот же день, когда получил мой паспорт, и, здорово разыграв своего персонажа подле нее, настолько хорошо прикинулся влюбленным, что она нашла мое месячное отсутствие, без возможности видеть ее, чудесным секретом для подогрева самого холодного любовника. Однако, подтверждая ту пылкость, какую я к ней проявлял, я сказал ей по секрету о своей надежде в самом скором времени вновь свидеться с ней, но уже без всякой нужды в паспортах. Я не хотел говорить об этом больше, прекрасно зная, — если я скажу что-то наполовину, то лишь сильнее раздразню ее любопытство узнать, что я под этим подразумевал. Что и не замедлило проявиться. Она умоляла меня объясниться получше, и, притворившись, якобы я раскаиваюсь в том, что и так уже слишком много выболтал, я ни за что не хотел нарушить молчания, пока она клятвенно не пообещала мне никогда и никому не передавать то, что я так хотел ей сказать в доказательство моей страсти к ней.

Я действовал не слишком хорошо, требуя от нее подобной вещи, ведь я нисколько не сомневался, что она не замедлит стать клятвопреступницей; но, наконец, так как я знал, что лицемерие часто приходится ко времени, и оно может даже принести больший успех, чем все остальное, я без труда отделался от всяких угрызений совести. Дама поклялась мне во всем, в чем я пожелал, и я сказал ей после этого, что такие-то и такие-то Президенты и такие-то и такие-то Советники обещали Месье Кардиналу принять его сторону вопреки всему; большинству из них обещаны бенефиции для их детей, и это осуществится тотчас же, как появятся вакантные должности; благодаря этому вознаграждению, они обещали незамедлительно покинуть Париж и удалиться в Монтаржи, куда Король переводит их Корпус своей Декларацией; те, кто останутся в Париже, окажутся после этого в малом числе; таким образом, Его Преосвященству будет нетрудно их свалить. К тому же, Народ, уже жалующийся на них, вскоре поднимет их на смех, увидев, как более здравая часть их Корпуса бросила их, а те, что остались в Столице Королевства, не заслуживают больше называться Парламентом.

Парламент разделен

Дама тем лучше проглотила эту новость, что все те, кого я ей называл, сделались подозрительными для их собратьев. Они действительно знали, что те делали многочисленные предложения Двору, дабы запутать их партию, и если это не завершилось еще договором, то скорее потому, что их запросы не согласовывались с бедностью Двора. Так как, по большей части, Провинции поддержали неповиновение Парламента и последовали его примеру, деньги, поступавшие из них, были столь редки, что, далеко не проматывая их, как тем бы хотелось, никак не могли даже достаточно их сэкономить. Потому-то я и решил, что не должен заявлять, будто бы они были подкуплены за наличные деньги, поскольку все, что бы я ни сказал, было бы опровергнуто настоящим положением дел; и было гораздо более кстати, как я это и сделал, обратиться к таким вещам, на каких меня не смогли бы уличить во лжи.

Муж, с кем Дама поделилась тем, что я ей поведал, попался на это так же распрекрасно, как и она, настолько, что, войдя в сношения с теми из его Корпуса, кого он считал незапятнанными в каких-либо связях с Двором, они собирали между собой различные ассамблеи, где они, не остерегаясь, называли тех, кто был им подозрителен. Я не назвал, однако, Даме тех, кто должен был вызвать наибольшее подозрение, и кто действительно получал благотворительность Двора, так что никто ничего об этом не знал. Это уничтожило бы доверие к ним и те услуги, какие они оказывали, заверяя, что их советы даются исключительно в интересах Корпуса и блага Народа. Как бы там ни было, это коварство начинало сталкивать их между собой, и вскоре можно было надеяться на кое-какие плоды, когда Герцог де Бофор, недавно спасшийся из тюрьмы и вступивший в партию Парламента, постарался опровергнуть фальшивые слухи о предательстве его членов. Так как он не мог простить Кардиналу всех тех бедствий, что тот заставил его претерпеть, он не мог слышать без ужаса, будто бы кто-то желал пойти на соглашение с ним. Итак, когда он позаботился оправдать тех, кого я пытался очернить, я подвергся большому риску увидеть, как все мои надежды рухнут, как вдруг нежданный случай скорее, чем все остальное, вновь соединил души в тот самый момент, когда, казалось, они снова рассорятся точно так же, как прежде.

Дурное состояние дел Парижан вынудило Парламент отправить кого-то просить помощи у Испанцев; Эрцгерцог Леопольд, командовавший в Нидерландах, счел не только возможным обещать ее тому, кого послал к нему Парламент, но еще и должным написать ему письмо своей собственной рукой, дабы заверить его, что он мог быть в этом уверен. Один из его дворян привез это письмо от его имени, и когда Двор узнал об этой новости и даже о том, что этот Эрцгерцог должен сам войти во Францию, чтобы снять блокаду Парижа, Королева Мать, всегда казавшаяся твердой в решимости покарать этот огромный город, внезапно изменила к нему отношение по причине угрожавшей ему опасности. Она сочла, и с полным на то резоном, что этот Принц, уже воспользовавшийся нашими беспорядками, чтобы отбить во. Фландрии множество добрых мест, прекрасно сможет присоединить к ним по дороге те, что пристанут к нему, будь то на границе Пикардии, будь то даже в самом сердце Королевства. Итак, необходимость обязала ее поубавить гордости; она отправила герольда к подданным Короля, хотя они и переходили всегда лишь от государя к государю. Но страх перед явлением Эрцгерцога настолько затуманил мозги большинству, что они больше сами не знали, что делали. Этот герольд предстал перед Воротами Сент-Оноре в своем военном платье и со своим жезлом; известили о нем этот Корпус, что не собирался больше, как обычно, для разбирательства личных дел, но только тех, что имели отношение к нему самому или же к Государству в целом.

Так как он был по-прежнему разделен, и те, кто были хорошо настроены по отношению ко Двору, пытались лишь урезонить других разделить с ними их соображения, они ухватились за этот случай, чтобы призвать тех к исполнению долга. Они заявили, что те, все, сколько их ни было, уже породили достаточно возражений своим поведением, отправив просить помощи у врагов Государства, чтобы навлекать на себя еще и новые упреки; если они примут этого герольда, они подадут их врагам повод обвинить их, как кое-кто уже и делал, в желании выдать самих себя за Государей; итак, следовало отослать его обратно и дать знать этой Принцессе, что если они его не приняли, то лишь потому, что не были такими преступниками, какими их старались изобразить в ее воображении.

Примирение

Парламент нашел этот совет совершенно достойным для него, и когда это мнение было принято большинством голосов, он послал людей Короля, дабы сообщить Королеве, из-за какого резона был отправлен назад этот герольд. Среди этих Депутатов были люди, по-доброму настроенные к миру, и так как подобная покорность пришлась по вкусу Двору, и он хотел избавиться от страха перед явлением Эрцгерцога, он им предложил конференцию, дабы завершить полюбовно разногласия, разделявшие души. Они не могли согласиться на нее самостоятельно, какими бы добрыми ни были их намерения. Им надо было предварительно отдать об этом рапорт Парламенту, и, сделав это в таких выражениях, что если им пожелают поверить, то следовало немедленно воспользоваться расположением Королевы Матери их простить, они добились единогласного согласия с их мнением. Договорились, как с одной стороны, так и с другой, что все соберутся в Рюэй для изучения всех вопросов. Парламент направил туда Депутатов, и Кардинал Мазарини сам поехал туда от имени Двора; Герцог д'Орлеан почтил эти конференции своим присутствием.