— Бей! — ревела ватага. — Здесь!.. Бей!.. Отворяй!

Не ожидая ответа, навалились на дверь. Запорка крякнула, и дверь с визгом распахнулась.

Мужики ввалились в сенцы, потом в избу.

— Зажигай огонь, сволочи! — звенел впотьмах голос Колчина.

— Зажигай! — кричали охрипшими голосами мужики.

— Кто тут есть?

— Живо!

Демьян тихо сказал:

— Спичек нету…

Какой-то человек в военной форме вынул из кармана спички. Долго скоблил по коробке. Отсыревшие спички не горели. Мужики топтались и тяжело пыхтели. Изба наполнилась запахом самогона. Наконец спичка вспыхнула. Демьян, не торопясь, взял со стола сальник и поднес к огню.

И лишь только огонь осветил незнакомую толпу мужиков и стоявших в кути хозяев, Колчин исступленно завизжал, обращаясь к военному и указывая рукой в сторону бабки Настасьи:

— Вот она, ведьма, господин капитан! Эта самая! Внучонок ее, Пашка Ширяев, один из главных большевистских комиссаров, господин капитан.

Капитан смерил глазами спокойно стоявшую и строго смотревшую бабку Настасью, повернулся к Демьяну, поставившему сальник на стол, и рявкнул:

— А ты кто такой?

— Кто… я-то? — спросил в свою очередь бледный Демьян, поворачиваясь к офицеру.

— Ширяев я, Демьян.

— Отец Пашки Ширяева?

— Знамо, отец… Конечно… — Мы, того…

Хотел Демьян еще что-то сказать, но запнулся и скосил глаза к порогу, от которого блеснул желтый огонь, в тот же миг прогремел оглушительный выстрел — ряд крупной дроби влип в левое ухо Демьяна.

Взмахнув большими руками, Демьян закачался и шлепнулся спиной на пол.

— Кара-у-у-л! — истошно закричала Марья. — Уби-ли-и-и!

Бабка Настасья выронила из рук клюшку, метнулась к сыну и, падая на него, зашептала:

— Убили… Демушка… касатик… убили…

Хотела за ней броситься к Демьяну и Марья, но удар обухом по голове повалил ее обратно в куть.

— Бей! — ревели пьяные мужики. — Бей!

Колчин выхватил из ножен шашку, подошел к старухе, размахнулся и ударил в плечо.

А мужик, поваливший топором Марью, стукнул бабку обухом по затылку и сказал:

— Ладно… окачурится… старая ведьма…

Судорожно дернувшись, бабка свалилась под ноги офицеров, откинула руку в сторону и уставилась в потолок остановившимися стеклянными глазами.

Еще раз ворвалась в комнату и затрепетала молния, осветив изуродованные тела.

Вокруг Демьяновой головы расползалась большая лужа крови. Такая же лужа темнела в кути около Марьиной головы. И, точно брусничный сок, хлестала кровь на пол из рассеченного плеча бабки Настасьи.

Капитан повернулся к мужикам.

Скомандовал:

— Пошли!

— Постойте, господин капитан, — остановил его Колчин. — У них есть старичонка. Должно быть, спрятался…

— Осмотреть! — скомандовал капитан. — Обыскать дом и двор.

Один из мужиков слазил на полати, другой заглянул в подполье; потом всей ватагой, держа впереди сальник, сходили в горницу; вышли в ограду и впотьмах обшарили хлевы, амбар и погребушку.

— Спрятался, сукин сын! — ругался Колчин, направляясь с капитаном к воротам. — Все равно утром найдем.

Из толпы мужиков, шагавших за офицерами, кто-то крикнул:

— Куда теперь, ваше благородие?

— Через дом, к Арбузову, — ответил Колчин.

Гуськом потянулась ватага через ворота на улицу.

Никто не заметил, что от пригонов бежала к дому Параська. В густых потоках дождя она тоже не заметила выходившей из ограды толпы мужиков. Слышала говор, но плохо соображала, откуда доносятся голоса. Бежала двором к сенцам и стонала:

— Ох, порешили… Ох, маменька родимая!.. — Вбежала через открытую дверь в избу и полушепотом, со стоном заговорила, останавливаясь у порога:

— Бабушка, милая!.. Тятьку порешили!.. Бабушка! В избе было тихо.

Параська громче позвала:

— Бабушка!.. Бабушка!.. Вставайте!..

Но в темной избе стояла мертвая тишина. С пола тянуло запахом чего-то приторно-сладкого…

А над деревней по-прежнему грохотали раскаты грома и ревела вода. Сквозь потоки дождя слышался шум голосов, звучали выстрелы и доносился бабий крик.

— Кара-у-у-ул!

— Спа-си-те-е!..

Глава 17

Когда взошло солнце и озолотило вершины леса, на небе не было уже ни одной тучки. Ярко-голубое утро холодной радостью обнимало землю; алмазами играло на густо-зеленой щетине сосен, на полинявшей листве плакучих берез, на пожелтевших полях и на бурых увалах. Холодной сталью блестела река. Холодные и блеклые улыбки бросало утро на дома и на лужи воды на деревенской улице. Тоской веяло от голодного гомона проснувшейся домашней птицы и от рева застоявшейся скотины в хлевах и в пригонах.

Горбатый пастух Ерема, пропоротый вилами, валялся в грязи около своей землянки, близ поскотины.

На полянке между поскотиной и мельницей чернели два трупа. У дороги недалеко от мельницы валялся труп вороного коня, а в стороне, еще ближе к мельнице, на пожелтевшей сырой траве лежал труп черноволосого Андрейки Рябцова.

И в деревне было то же самое.

Человек десять мужиков, изрубленных топорами, исколотых вилами и подстреленных дробью и пулями, валялись вдоль улицы, близ своих дворов, в грязи и в лужах; дождь плотно примочил рваную одежонку к их мертвым телам, начисто ополоснул их кровавые раны, белой известью обмыл спокойно-суровые, обострившиеся лица.

Афоня-пастух с приподнятой ногой качался подвешенный к единственному столбу, сохранившемуся от его ворот, сожженных еще зимой.

На противоположном конце деревни висел на столбе, около своей кузницы, Маркел-кузнец.

В середине села в одном порядке висели на перекладинах своих ворот Сеня Семиколенный и Яков Арбузов.

Капитан Усов, охранявший деревню с отрядом повстанцев из села Гульнева, запретил убирать трупы убитых.

Деревня казалась брошенной жителями. Часть мужиков была перебита, часть разбежалась и попряталась в лесу и в болотах. Какая-то часть мужиков из богатых домов вместе с мятежниками из других деревень, во главе с офицерским штабом, большим отрядом на заре выступила на лошадях по направлению к Новоявленскому.

Если бы не ходили по деревне вооруженные мятежники, можно было подумать, что вся деревня вымерла.

Даже серые бревенчатые избы казались сегодня трупами с выбитыми глазами.

Утром прошел через Белокудрино второй большой отряд мятежников из Чумалова и из Крутогорского. Этот отряд забрал в деревне полсотни лошадей и угнал с собой два больших гурта коров и овец для питания повстанческой армии.

Капитан Усов со своими мятежниками ходил по дворам, выгребал из закромов хлеб и овес, грузил на телеги и готовил к отправлению обоз с зерном вслед проходящим повстанческим частям. Пьяные мятежники бродили по грязной улице, матерились и запевали песни. Изредка, для острастки, стреляли в воздух.

Но улица и без того казалась вымершей. Многие избы стояли с прикрытыми ставнями. Оставшиеся в деревне старухи, бабы и ребятишки сидели в избах. А семьи партизан прятались в погребах и в кучах старой соломы.

Изредка из ворот на улицу высовывалось испуганное лицо и через минуту скрывалось. Но связь между избами партизан установили бабы с утра — перебегали друг к другу задними дворами.

Возле ширяевского дома улица была безлюдна. Через дом висел в открытых воротах на перекладине бородатый и обмякший труп Якова Арбузова. Соседние избы стояли с прикрытыми ставнями, и из них за весь день никто ни разу не выглянул на улицу. Но в ширяевском доме было немало женщин.

Жены партизан через ребят знали уже — кто где убит; знали, что у Ширяевых убит Демьян, а бабка Настасья и сноха Марья живы: отлила их водой и перевязала холстом Параська.

То и дело заплаканные бабы пробирались крадучись задворками к ширяевской усадьбе и быстро перебегали через ограду в дом.

Бабка Настасья лежала на кровати в полутемной горнице, в которую свет врывался лишь белыми нитками через щели ставней. Голова ее была перевязана холстиной и сверху покрыта старым темненьким платком, а раненое плечо обвязано было холщовыми полотенцами, сквозь которые просачивалась кровь.